Госдума так не считала. В первом раунде голосования, состоявшемся 31 августа, за бывшего, а теперь исполняющего обязанности премьера проголосовало всего 94 депутата — меньше, чем за Кириенко в апреле. На встрече 2 сентября с Биллом Клинтоном, приехавшим в Москву, чтобы поддержать Ельцина, президент держался весьма дерзко. Он не боялся спровоцировать системный кризис, если Дума не одобрит предложенную им кандидатуру премьера: «Казалось, Ельцин готов и даже хочет этого. По его словам, он сумеет воспользоваться своими президентскими полномочиями, чтобы „сокрушить коммунистическую партию раз и навсегда“. Коммунисты „совершили в прошлом много грехов. Я мог бы составить список этих грехов, передать его в Министерство юстиции и начать преследование коммунистов“. Сцепив пальцы и скрипнув зубами, он добавил: „Я мог бы как следует надавить на них“»[1531]. Впрочем, Ельцин также известил американцев, что рассматривает и альтернативы, и Виктор Степанович об этом знал[1532]. Сомнения еще больше возросли, когда после повторного голосования Черномырдин сумел набрать всего 138 голосов. Хотя это было больше, чем Кириенко набрал во втором туре в апреле, обстановка в Думе изменилась: Геннадий Селезнев более не предлагал тайного голосования; коммунисты жаждали крови; Совет Федерации не оказывал поддержки; репутации Ельцина и Черномырдина были подмочены. Существовали и конституционные осложнения. Коммунисты готовили рассмотрение вопроса об импичменте Ельцину. Согласно статье 109, президент не имел права распустить Госдуму и назначить новые парламентские выборы, если бы нижняя палата выдвинула против него обвинения. Если бы Ельцин продолжил настаивать, воинственные депутаты-коммунисты могли бы связать ему руки, приступив к рассмотрению вопроса об импичменте до голосования по кандидатуре Черномырдина.
Тогда Ельцин совершил новый кульбит: как и в декабре 1992 года, когда выбирали Черномырдина, он согласился на компромиссную кандидатуру. Евгений Примаков, который был на два года старше Ельцина (и на 33 года старше Кириенко), руководил внешней разведкой России, а позднее стал министром иностранных дел. До того Примаков успел побыть журналистом, ученым, членом горбачевского Политбюро и всегда умел ладить со спецслужбами. Дородный, добродушно-снисходительный в обращении, в политике он придерживался левоцентристских взглядов. Он хотел создать правительство на более широкой основе, усилить государственное регулирование рынка и проводить более напористую внешнюю политику — все это устраивало парламент и население больше, чем программы Черномырдина или Кириенко. Примакова пришлось уговаривать. После трех встреч с Ельциным и длительных переговоров с его сотрудниками он все же согласился стать главой правительства. 11 сентября его кандидатуру утвердила Госдума с 317 голосами за и всего 63 — против.
Перестановки, одна за другой осуществляемые Ельциным в разгар экономических потрясений, навели некоторых на подозрение, что его звезда закатилась безнадежно. «Фактор Ельцина с его знаменитой „непредсказуемостью“, а точнее, абсолютной предсказуемостью в борьбе за личную власть навсегда ушел из российской политики, — выговорил Третьяков в „Независимой газете“ на следующий день после того, как Госдума одобрила Примакова. — По большому счету такого политика, как Ельцин, в России и в мире больше нет»; остался только «гражданин Борис Николаевич Ельцин», герой вчерашнего дня. Он не сумел «назначить» преемника, продолжал Третьяков, и не сможет сделать этого в будущем[1533].
Но Ельцин пока не был готов исчезать со сцены и, как стало ясно в 1999 году, вовсе не исчерпал свои политические ресурсы. Вынося свой вердикт, Третьяков упустил из виду, что назначение Примакова стало для Ельцина в некотором роде неприятностью, обратившейся во благо. Провал третьего тура голосования в Думе был более опасен для него, чем для возглавляемой коммунистами оппозиции: их позиция лишь укрепилась бы на новых выборах. В сентябре одним из наиболее общепризнанных кандидатов на пост премьера считали Юрия Лужкова. Ельцин, которому не импонировали амбициозность и рвение Лужкова, был настроен жестко против и даже уволил нескольких близких помощников за предложение выдвинуть городского голову столицы[1534]. Если бы возвращение Черномырдина состоялось, оно служило бы постоянным укором Ельцину и доказательством совершенной им весной ошибки. В отличие от Примакова, у Черномырдина имелись открытые президентские притязания, с чем Ельцину пришлось бы считаться. Кроме того, у него были поводы чувствовать себя обиженным тем, как Ельцин с ним обошелся, и он мог бы начать удовлетворять свою обиду на политической сцене[1535]. Если бы Госдума приняла кандидатуру Черномырдина, то Ельцину пришлось бы делить с ним власть вплоть до 2000 года. Во время переговоров Ельцин предложил отказаться от своего права роспуска Думы и передать ей право вето на назначение вице-премьеров, министра финансов и руководителей силовых структур. Геннадий Зюганов 30 августа отказался от данного соглашения, считая, что он способен добиться от Ельцина больших уступок[1536]. Представляя кандидатуру Примакова, Ельцин взял назад свое предложение, сохранив за собой право в будущем пропустить нового премьер-министра через ту же «мясорубку», что и Черномырдина и Кириенко в 1998 году.
Самым важным было то, что Примаков мог проводить необходимую корректировку курса гораздо более убедительно, чем Черномырдин. В октябре разговоры о пересмотре конституции с целью ослабления президентских полномочий Ельцина затихли. Он был готов дать Примакову ту же свободу и автономию в подборе команды, какую в свое время имели молодые либералы Гайдар и Кириенко. Тот назначил на ряд постов в аппарате Белого дома бывших сотрудников разведки. В мемуарах он напишет об отказе «президента и действующего через Ельцина его окружения от навязывания… тех или иных лиц на посты»[1537]. Своим первым замом по экономическим вопросам Примаков назначил коммуниста Юрия Маслюкова — увлеченного сторонника государственного регулирования экономики[1538]. По настоянию Примакова, Виктор Геращенко, уволенный Ельциным в 1994 году, 12 сентября вернулся, чтобы возглавить Центробанк.
В целом Примакова можно было назвать умеренным и прагматичным премьером. Правительство, которым он управлял для Ельцина, было по сути коалиционным. К нему перешли 14 из 31 члена кабинета Кириенко, в том числе и такие реформаторы, как министр финансов Задорнов; он обеспечивал гармонию между левыми, центристами, сторонниками Лужкова и другими политиками. Примаков и его министры использовали административные рычаги, чтобы назначать конкурсное управление в лопнувшие банки, замедлить отток капиталов и способствовать выплате части задолженностей бюджетникам и бастующим шахтерам[1539]. Дефицит предложенного ими бюджета составлял всего 3 % ВВП, и Примаков с Геращенко финансировали его, запустив печатный станок, из-за чего инфляция в 1998 году составила 84 % (в 1997 году составляла 11 %), однако им удалось вырваться из губительного круга займов. Едва заметный экономический рост 1997 года сменился падением, составившим в 1998 году 4,9 %, однако полный коллапс все же не наступил. По оценке Ельцина, «интонацию… Примаков выбрал абсолютно правильную… Своей уверенной неторопливостью Евгений Максимович сумел… убедить всех в возможности стабилизации обстановки»[1540].
Вопреки зловещим предсказаниям, российская экономика после первых судорожных недель начала драматический подъем, который продолжается и по сей день. Признаки этого подъема появились уже в октябре — ноябре 1998 года. Результаты 1999 года звучали для слуха Ельцина райской музыкой — 5,4 % роста, инфляция менее 40 %. Выглядевшее катастрофическим решение девальвировать рубль оказалось живительным эликсиром. Девальвация сделала нефть и другие экспортные товары более доступными для внешних покупателей и сформировала нетарифный барьер против импорта, что запустило процесс возрождения отечественной пищевой промышленности и производства товаров народного потребления. Оказавшись в стороне от международных рынков капитала, Россия наконец-то была вынуждена ужесточить государственный бюджет и реструктурировать суверенный долг. Кризис позволил сделать то, что было немыслимо в нормальной обстановке, и теперь пути назад просто не было. В мировой экономике впервые с 1980-х годов тенденции оказались благоприятными для России. Наиболее существенным стало то, что с 1998 по 2000 год цены на нефть удвоились и продолжали расти. Этот скачок, сопровождаемый ростом производства и экспорта, привел к утроению доходов от торговли нефтью и газом, что, в свою очередь, вернуло ликвидность страдающей от недостатка наличности торговле и положило конец демонетизации и синдрому бесконечных неплатежей[1541].
