Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Старший брат Николая Ельцина, Иван, уже жил в Березниках. Его послали сюда на принудительные работы в 1935 году за «подрыв» плана хлебозаготовки в Бутке (он не смог выполнить норму сдачи, несмотря на то что продал все, что имел, чтобы покрыть недостачу). Иван состоял на учете в НКВД; в тюрьму его сажать не стали. Еще в 1936 году к Ивану в Березники переехала их овдовевшая мать, Анна, похоронившая мужа в Надеждинске. Вскоре из Бутки и Дмитлага приехали Дмитрий и Андриан Ельцины. В 1937 году Николай получил работу на «Севуралтяжстрое» (Северо-Уральском строительном тресте тяжелой промышленности) и был назначен на калийный комбинат. Как бывший заключенный, вплоть до середины 1950-х годов он не мог жить в Перми, Свердловске и других крупных городах СССР, а также вступать в коммунистическую партию. С учетом этих ограничений, в остальном он и его семья вели вполне среднестатистическую советскую жизнь, их не трогали. Николай Ельцин был реабилитирован по обвинениям 1934 года лишь 15 июля 1989 года, комиссией, созданной при Горбачеве; к тому времени его уже двенадцать лет не было в живых[100].

Для развития личности Бориса Ельцина важны не столько сами события, сколько его реакция на это нагромождение несчастий. До объявления гласности в 1980-х годах цензура и политический конформизм не позволяли открыто говорить о трагедиях советского прошлого. Но снятие запретов извне не сняло запретов внутренних. Клавдия Ельцина беседовала с Андреем Горюном как раз тогда, когда советскую историю обсуждали предельно откровенно, и все же она не стала рассказывать об аресте мужа и своих злоключениях в Казани. Еще более удивительно, что она не упомянула о судьбе родителей и о длительном времени, проведенном ими в Надеждинске/Серове. Возможно, пожилая женщина о многом забыла, но трудно поверить, что она не помнила о судьбе собственных матери и отца, с которыми оказалась разделенной на долгие одиннадцать лет. Спустя полвека после этих событий Бориса Ельцина нельзя упрекать в том, что он не смог вспомнить, сколько лет ему было, когда арестовали отца, но человек не может так легко забыть, что полученный отцом срок измерялся не месяцами, а годами. В «Исповеди на заданную тему» Ельцин ничего не написал о Казани, хотя в автобиографических записях 1960–1970-х годов, хранящихся в архивах КПСС, он перечисляет Казань среди мест своего проживания[101]. Позже, во втором томе мемуаров «Записки президента» и во время поездок в Казань в период своего президентства и после, на пенсии, он уже говорил о том, что жил здесь[102]. У него остались лишь обрывочные воспоминания об Игнатии Екимовиче, хотя он не мог не запомнить Анну Дмитриевну — бабушка умерла в Березниках, когда Борису было десять лет. Даже если Борис плохо помнил родственников по отцовской линии, он знал, что родители его матери происходили из Басманова и Бутки и что до 1945 года, когда они приехали в Березники и поселились в доме его родителей, они томились в одном из уголков архипелага ГУЛАГ. Ельцин не написал об этом в «Исповеди», несмотря на то что книга вышла в свет в тот момент, когда он боролся за место в российском парламенте и подобная история семьи могла бы быть ему весьма полезна. Да и в «Записках президента», вышедших в постсоветском 1994 году (третий том «Президентского марафона» рассказывает исключительно о событиях 1990-х годов), он избегал писать о судьбе дедов и бабушек. Дело здесь не только в том, что его воспоминания о давних событиях со временем стали смутными, — Ельцин, как и его мать, вспоминал лишь избирательно.

Чем же объясняется такая амнезия? Скорее всего, определенную роль здесь сыграл ложный стыд из-за конфликта с власть имущими, укорененный в сознании Ельциных советским воспитанием и пропагандой[103]. Кроме того, нельзя забывать и о чувстве меры — душевном барометре скорби. Хотя Клавдия Васильевна посвятила журналиста Горюна в обстоятельства горестной смерти своего свекра, для нее было немыслимо говорить в том же тоне о своих родителях, которые вышли из чистилища живыми. Еще одно явление, симптоматичное для того времени, — это заговор молчания внутри родительской семьи Ельцина. Племянник Николая и Клавдии, приехавший из Бутки и проживший с ними два года в конце 1950-х годов, ни разу не слышал, чтобы кто-то говорил об аресте Николая, и в беседе со мной в 2005 году в Бутке он клялся, что вся эта история — сплошной вымысел[104]. О заключении отца Ельцин пишет в «Записках»: «Отец никогда об этом не говорил со мной. Он вычеркнул из своей памяти этот кусок жизни, как будто его не было. Разговор на эту тему у нас в семье был запрещен». Когда я спросил его об этом, он повторил все почти дословно[105]. В автобиографии, написанной Николаем в Березниках, не упоминается об ОГПУ и Дмитлаге[106]. Клавдия Ельцина была более разговорчивой и эмоциональной. Побеседовав с ней, Горюн пришел к выводу о том, что она «чувствовала себя пострадавшей безвинно» и она «не могла не рассказать детям… о трагических событиях тридцатых годов»[107]. В 2002 году я спросил у Ельцина, не относилась ли его мать к воспоминаниям о бедах семьи более непримиримо, чем отец. Тот кивнул, но в детали вдаваться не захотел. Тем не менее он дал понять, что ему было известно о несчастьях Ельциных и Старыгиных: «Я раскулачивания не одобрял про себя, не поддержал. Мне было обидно за деда [Старыгина], которого я любил, за отца, за маму»[108]. Но переживать и говорить об источнике боли — это совершенно разные вещи.

Мы можем поверить Ельцину на слово, когда он говорит, что до того момента, когда в 1990-х годах ему в руки попали следственные материалы ОГПУ на Николая Ельцина, многие подробности преследования его семьи были ему неведомы. В «Записках» он пишет, что если бы знал все это раньше, то понял бы «банальный ужас» сталинизма и его жизнь могла бы «повернуться по-другому»[109]. Это звучит несколько сомнительно, поскольку Ельцин знал о том, что творилось в полицейском государстве, и в общих чертах был осведомлен о том, что случилось с его родными. Иной политический поворот в Советском Союзе в 1930–1940-х годах был невозможен. На Урале, как и во всей России и СССР в целом, распространялись рассказы о преступлениях вредителей и шпионов. В 1937 году вся уральская партийная верхушка во главе с Иваном Кабаковым была репрессирована за принадлежность к «контрреволюционному центру правых и троцкистов». Чиновников, интеллигентов, инженеров и директоров заводов арестовывали тысячами. Агитпроп подталкивал граждан к анонимным доносам на родственников и знакомых. «Привлекали к ответственности и тех людей, которые допускали неосторожные высказывания о советской действительности, поддерживали отношения с друзьями или родными, осужденными как „враги народа“»[110]. В 1937 году и в первые девять месяцев 1938 года, когда Пермский регион еще входил в Свердловскую область, большинство приговоренных к казни политзаключенных для исполнения приговора привезли в областной центр. На расстрельном поле западнее Свердловска за 21 месяц было расстреляно около 7 тысяч мужчин и женщин, проживавших в этих местах (Пермь, Березники и др.), то есть в среднем по 11 человек в день. В 1990-х годах на этом поле был установлен мемориальный крест[111].

Для тех, кто вырос в тени такого варварства (а Ельцин относится именно к этому поколению), внутренний запрет на воспоминания о терроре стал психологическим защитным механизмом и гарантией от негативных последствий болтовни на эти опасные темы. Проблема заключалась в том, что за годы и десятилетия этот механизм подавления питал сам себя. Чем позже были признаны страдания старшего поколения, тем сложнее было объяснить атмосферу безмолвия и тем дороже стало освобождение от лжи и продвижение вперед.

вернуться

100

Семейная информация от Татьяны Юмашевой. О реабилитации Николая Ельцина (и посмертной реабилитации Андриана) см.: Литвин А. Ельцины в Казани. С. 60.

вернуться

101

В рукописной автобиографии Бориса Ельцина, составленной при приеме в партию в 1961 году, говорится, что в 1935 году он с родителями переехал в Казань, а в 1937 году — в Березники. Автобиография приведена в книге: Каёта Г. Борис Ельцин: Уральский период жизни. Екатеринбург: ЦДООСО, 1996. С. 32. В более поздних документах приводятся другие даты, но Казань упоминается везде.

вернуться

102

Валентин Юмашев, который в качестве журналиста помогал Ельцину редактировать записи для первого и последующих томов его мемуаров, не знал, что семья жила в Казани, хотя и сомневается в том, что Ельцин, который в 2001 году стал его тестем, сознательно пытался скрыть этот факт. В «Исповеди» (с. 19) Ельцин пишет, что семья переехала из Бутки прямо в Березники, где, по слухам, была работа на калийном комбинате, что они со всем имуществом на конной повозке доехали до вокзала и отправились дальше. Либо он написал неправду (хотя непонятно, зачем), либо его подвела память. Семья переехала в Березники из Казани, а не из Бутки, и Казань — большой город, с собственным вокзалом. Очень маловероятно, что Ельцин описывал их отъезд из Бутки в Казань в 1932 году — ему тогда было меньше двух лет.

вернуться

103

60 лет спустя Ельцин все еще хотел доказать (Записки, с. 123), что его отец в Казани был не на самом плохом счету: «Никаких особо острых высказываний отца в „Деле“ нет. Говорили в основном брат и другие „подельники“». Во втором интервью со мной Ельцин подчеркнул, что Игнатий и Анна Ельцины до 1930 года не вступали в конфликт с законом, потому что не нанимали работников. «Это были трудяги, которые за сохой ходили, за плугом, работали сами, не имели наемных рабочих, работали на селе, одни семьей».

вернуться

104

Интервью С. Глебова.

вернуться

105

Ельцин Б. Записки президента. С. 124; второе интервью Б. Ельцина.

вернуться

106

Там написано (Неверов И. Отец президента), что в 1930–1932 годах Николай находился в Надеждинске, а с 1932 по 1936 год — в Казани, работал плотником на заводе № 124 и учился в техникуме. Затем в 1937 году он отправился в Березники. Таким образом, «белым пятном» остается всего один год.

вернуться

107

Горюн А. Борис Ельцин. Т. 1. С. 5.

вернуться

108

Второе интервью Б. Ельцина.

вернуться

109

Это предложение есть только в англоязычном издании мемуаров (Yeltsin B. The Struggle for Russia // trans. Catherine A. Fitzpatrick. N. Y.: Times Books. P. 98), в русском издании оно отсутствует.

вернуться

110

Огоновская И. и др. История Урала. С. 354. Здесь утверждается, что из 8 млн жителей Урала 900 тысяч были осуждены в 1930-х годах, причем многие — по политическим обвинениям. Страхи Сталина были не совсем безосновательны: попытки ввоза в страну антисоветских материалов действительно делались, но они приводили лишь к усилению давления на реальных и вымышленных оппозиционеров.

вернуться

111

Источник: Пермское отделение общества «Мемориал». См.: http://www.pmem.ru/index.php?mode=rpm&exmod=rpm/1, где приводится список 6553 известных жертв.

10
{"b":"224755","o":1}