В годы войны Видал служит на флоте, на унылом транспортном судне, бороздившем тихоокеанские воды у Алеутских островов. Там, на борту, он написал свой первый роман, «Виллпво», тепло встреченный критикой. Роман признали одним из значительных произведений о войне.

Видал пробует перо в новой области — работает для телевидения. Успешно сотрудничает в Голливуде, пишет сценарии и, наконец, пьесы. К романам он вернется позднее.

На рубеже пятидесятых и шестидесятых годов — резкий зигзаг в жизни процветающего писателя: его внезапно охватила политическая эйфория, оставившая после себя немало жертв. Родившийся на подступах и во время президентских выборов «стиль» Кеннеди, он, подобно иным скорым на заключения интеллектуалам, принял за рассвет, если угодно, «интеллигентности» в американской политической жизни. Писателю предстояло понять, и довольно скоро, что то был ложный рассвет, но в те годы он с головой окунулся в политику при самых, как ему казалось, благоприятных предзнаменованиях. Он был состоятелен, молод, не забыл и без устали напоминал другим о маститом деде-сенаторе, поддерживал дружеские отношения с Элеонорой Рузвельт, наконец, доводился сводным братом Жаклин Кеннеди — все это в совокупности не делало его чужим при дворе Джона Фицджеральда Кеннеди. Вдохновляло и то, что пьеса «Самый достойный» о закулисной борьбе во время выборов, с шумным успехом шла на Бродвее в 1960 году. Ей была суждена долгая сценическая жизнь — 520 представлений, экранизация.

Видал, видимо, уверовал, что нащупал нерв американской политической жизни, а посему в динамической и даже агрессивной манере провел кампанию по выборам в палату представителей конгресса США от 29-го округа штата Нью-Йорк. Он мобилизовал все — от платформы демократической партии до личного участия в кампании именитых интеллектуалов и… проиграл. Правда, статистика утешала: никогда с выборов 1910 года в этом округе, цитадели республиканцев, не отдавали столько голосов демократу, да и сам кандидат в президенты Д. Кеннеди собрал в нем меньше голосов, чем Видал, претендовавший на место в палате представителей.

Хотя он и не попал в конгресс, но, на правах родственника, был принят в Белом доме. Вблизи оказалось возможным измерить громадную дистанцию, отделяющую первосвященников политики от простых смертных типа Видала. Для равенства, пусть очень приблизительного, к человеку должен прилагаться пост. У Видала его не было, писательская слава не в счет. Это глубоко травмировало литератора, и шрамы легли не только на самолюбие, они легко различимы, стоит прочитать любые страницы книг Видала, касающиеся американских политических нравов. Оскомина от американской политики отныне неотъемлемая черта его творческого почерка.

Клану Кеннеди он быстро и эффективно отомстил доступным оружием — пером. Его эссе «Святое семейство» прозвучало очень громко и вызвало профессиональный интерес историков, занимающихся Соединенными Штатами. С тех пор много воды утекло под мостами Тибра в Риме, где с 1963 года живет подавляющую часть времени американский писатель Гор Видал. Были убиты Джон и Роберт Кеннеди, но Видал не меняет своих оценок.

Безуспешная попытка проникнуть в Капитолий, неудачный опыт приобщения к американской политике подарили миру проницательного писателя с обостренным интересом именно к политической жизни США. Во всяком случае, избавили от эвентуальной опасности, которую он хотел навлечь на себя. Видал любит без тени юмора повторять: «Единственное, чего я действительно хотел в жизни, — стать президентом США». Не попав в профессиональные политики, он занялся исследованием интересующего феномена — функционирования политического механизма США — со стороны.

Результаты разысканий Видала, по словам журнала «Тайм», поместившего 1 марта 1976 года обзорную статью о его творчестве, малоутешительны: «Его политические эссе (как эссеист Видал, с его отточенным, изящным стилем и тонкостью суждений, видимо, ныне не знает себе равных в американской литературе. — Н. Я.) не написаны, а вытравлены кислотой. Он постоянно поносит, хотя и непоследовательно, американских избирателей за то, что они слишком глупы, чтобы избрать должных лидеров, а капиталистическую олигархию — за систематический обман простого люда…» Тем не менее он все еще надеется вопреки самой надежде, лично присутствует на предвыборных съездах демократической партии: «Как может писатель отказаться от фантазии: съезд безнадежно зашел в тупик, внезапное пробуждение делегатов, восстание здравого смысла, приглушенные голоса переходят в рев. В свете юпитеров из леса микрофонов наконец выступает Самый достойный». Это, однако, мираж в иссушенной политической пустыне. Как заметил Видал о выборах 1976 года: «Безразлично, кого выберут. Не работает сама система. Наши выборы — дорогостоящий спектакль для прославления владельцев страны».

Но как все это случилось? Может быть, нынешние порядки были изначально запрограммированы в политической модели, по которой создавались и существуют США? Вероятно, по мере творческого возмужания Видал стал задаваться этими вопросами и попытался ответить на них в трилогии, первый том которой, «Бэрр», увидел свет через шесть лет после третьего — известного советскому читателю — романа «Вашингтон, округ Колумбия», а последний по времени выхода, по второй в трилогии, «1876», появился весной 1976 года.

Хронология понятна в свете еще не отшумевшего празднования 200-летнего юбилея страны: Соединенные Штаты на заре национальной истории, через 100 лет и в канун вступления в третий век своего существования. Логика очевидна: в конце XVIII столетия в Америке завязались узлы, которые не развязать и по сей день. Взгляд с высоты сегодняшнего дня, по замыслу Видала, позволяет установить: современные тенденции американской политической жизни и сопутствующие им нравы обозначились четко различимым пунктиром уже в те времена, когда отцы-основатели США были молоды.

Для этого потребовалось выстроить исторические факты в порядке, отвечающем творческому замыслу Видала. Пострадала ли при этом история, и если да, то каковы размеры ущерба, нанесенного вторжением романиста в сферу, являвшуюся монопольным достоянием штатных служителей Клио?

Видал начал с того, что создал вымышленного героя — журналиста Ч. Скайлера и поручил ему осветить самый темный угол прославленного в американской истории треугольника: Джефферсон — Гамильтон — Бэрр. Руками Скайлера Видал перекопал вековые наслоения в том углу и из них вылепил в высшей степени противоречивый, неожиданный для историков образ Бэрра. В художественном отношении успех несомненный.

Видаловский Бэрр вместе со Скайлером бросает ретроспективный взгляд на американскую политическую жизнь 200–150-летней давности. Здесь кончается вымысел писателя и начинается работа талантливого исследователя, анатомирующего прошлое скальпелем, отточенным современными методами исторического анализа. Сообщаемое Видалом достоверно, и если отступления есть, то они весьма правдоподобны, во всяком случае, замещают «белые пятна», оставленные, по нехватке материала, историками. Оправданно ли это, как, впрочем, и сама манера изложения, когда нить повествования разматывается отнюдь не последовательно? Применительно к реконструкции Бэрра не только оправданно, но, вероятно, это единственно возможный ход.

В отличие от Джефферсона и Гамильтона литературное наследие Бэрра близко к нулю, если не считать немногих сохранившихся писем к обеим Теодосиям. Но если бы на старости лет он взялся за мемуары, то, несомненно, предвосхитил бы Видала, ибо, как заметил Бэрр в письме к дочери, есть два способа рассказывать: «Один — начинать с самого старого события и постепенно приближаться к концу истории. Так обычно поступают философы и историки. Другой — начинать от самых последних событий… как всегда делают влюбленные и поэты. Я могу даже сослаться на Гомера и Виргилия в пользу второго способа…»

Видал и избрал рекомендованный Бэрром второй способ. Преимущество его налицо. О штормовых годах Войны за независимость и основания Соединенных Штатов рассказывает не юнец офицер, а умудренный и удрученный жизненным опытом старик, пребывающий, по воле писателя, в твердой памяти. Бэрр бойко и неутомимо растолковывает новейшую ревизионистскую концепцию Войны за независимость, сложившуюся в американской историографии в начале второй половины XX века. Она ближе к истине, чем благостные легенды и мифы о прошлом страны, против которых восстал отнюдь не один Бэрр, а немало уступающих Видалу в юморе историков. Вслед за всеми войнами, которые вела страна, начиная от борьбы за независимость в 1775–1783 гг., обеих мировых и кончая Вьетнамом, в общине историков возникло ревизионистское направление, объявившее еще один ушедший в прошлое вооруженный конфликт ненужным. Это доказывалось с различной степенью страстности и убедительности, у каждой волны «пересмотра» был свой гребень, на котором вздымались самые одержимые.