Чжэн Ши-лян сказал, что хочет вернуться нелегально в Гонконг, разыскать там людей, восстановить явки и связи и попытаться проникнуть в Китай, чтобы восстановить связи с отделениями союза, выяснить, где они сохранились и что можно предпринять там, где они разгромлены.

— Брат, помнишь ли ты, что над нами произнесен смертный приговор? — Сказав это, Сунь Вэнь пристально взглянул на Ши-ляна..

— Старший брат мой Сунь Вэнь, — ответил Ши-лян, — мы все братья Лу Хао-дуна. Его кровь кипит во мне, в тебе, во всех нас. Я буду осторожен, но нам неведом страх. Я обязательно поеду. Надо восстанавливать нашу организацию. Вот только беда — у нас нет денег.

— Ты прав, брат Ши-лян. Но будь осторожен и осмотрителен. Не рискуй без надобности. Твоя гибель будет еще одной победой дьяволов. Нельзя дать им одержать такую победу. Нас теперь мало. Каждый из нас — это пока незаменимая часть нашей силы. Деньги для поездки найдутся, кое-что осталось. Что касается меня — хочу съездить на Гавайи, собрать там деньги наверняка удастся, перешлю вам, а потом думаю объехать китайские колонии в Америке и, если удастся, побывать в Европе. Мир должен, наконец, узнать о борьбе китайских революционеров и о кровавых преступлениях маньчжурского режима. Очень прошу тебя, брат Ши-лян, помни всегда о необходимости соблюдать конспирацию. Не забывай: тигр нападает исключительно сзади и почти всегда ночью…

Пришел час, когда они расстались.

Сунь Вэнь не все сказал своим друзьям. Он много думал об уроках постигшей их неудачи. Не то чтобы он отчаялся, нет, об этом не было речи — характер его еще больше закалился, вера в революционное дело была безгранична. Его занимала мысль о том, что революционная партия должна иметь программу, содержащую главные идеи, во имя которых она зовет народ на борьбу. Тайпины создали такую программу — всеобщее равенство было ее главной идеей. Но эта программа причудливо переплеталась с монархической формой власти и христианством как идеологией всего движения. «Небесный царь» — Хун Сю-цюань был к тому же провозглашен «Сыном неба», новым Христом, и, таким образом, у народа была отнята потребность в самодеятельности: все предоставлялось воле и «божественному проникновению» верховного владыки.

Революционной партии нужна программа, рассчитанная на длительный срок, программа преобразований, включающая принципы этих преобразований и идей, лежащих в основе этих принципов. Революционной партии нужно свое учение о преобразовании страны и перевоспитании народа. Ни одна революционная партия в Китае не имела и не имеет такой программы и такого учения. И в этом слабость революционного лагеря в Китае.

В январе 1896 года Сунь Вэнь прибыл в Гонолулу. Брат встретил его сдержанно. Он был «разочарован» неудачей союза. Он не понимал, что предстоит жестокая борьба. Мать, жена и дети радовались его приезду. Мать плакала и упрекала его: «Зачем ты это сделал? Сколько горя всем нам причинил и навлек на нас позор». Что мог он ей сказать? Утешал. Уверял, что все будет хорошо. Тяжелый был разговор. Мать не могла понять сына: образован, имеет специальность, семью, а по поведению — сорванец. Если бы отец был жив!.. Но и там, на небе, его душа, наверное, страдает. Спорить со старушкой не стоило. Сунь Вэнь был с ней ласков, и в конце концов она успокоилась. И жена была им недовольна. Этому горю он ничем помочь не мог…

Самое печальное — не оправдались надежды на содействие отделения союза на Гавайях. Оно распалось. Многие из тех, кто с воодушевлением слушал его речи в 1894 году, поклялись никогда не иметь ничего общего с революционным движением. Единственный положительный результат пребывания в Гонолулу был в том, что однажды случайно встретил на улице Джеймса Кентли с женой и дочерью. Кентли не узнал своего бывшего студента. Велико же было его удивление, когда этот странный господин, похожий на японца, оказался Сунь Вэнем. Семья Кентли была в Гонолулу проездом в Англию, куда она возвращалась из Гонконга, где срок службы профессора кончился. Договорились, что, когда доктор Сунь приедет в Лондон, он непременно станет у них бывать. Кентли посоветовал Сунь Вэню быть осторожным, ибо маньчжурская агентура наверняка не выпускает его из поля зрения.

Сунь Вэнь пробыл в Гонолулу несколько месяцев, пытался восстановить местное отделение союза. Организовать удалось небольшую группу. Сбор средств дал немного. Часть отослал друзьям в Японию.

В июне 1896 года Сунь Вэнь выехал в Соединенные Штаты Америки. Там много китайцев, особенно на тихоокеанском побережье. И кантонцев порядочно. Особенно в Сан-Франциско. Но там его ждало разочарование. Местных китайцев мало интересовало то, о чем рассказывал молодой интеллигентный соотечественник. Удалось организовать группу из двадцати человек, причем не было уверенности в том, что она долго просуществует после его отъезда. Провели сбор средств. Три месяца провел Сунь Вэнь в этом крупном и своеобразном городе, устал, но все же решил продолжать путешествие.

Сунь Вэнь без особого труда установил, что за ним следят. Какие-то китайцы ходили по пятам. Собирали о нем сведения в гостинице, где остановился. Достали его фотокарточку, которую имел неосторожность заказать у местного фотографа. Маньчжурские агенты не мешали ему и не угрожали — только следили. Когда он выехал в Нью-Йорк, чтобы там сесть на пароход, шпионы китайского посольства, ехавшие вслед за ним, очень скоро узнали, каким пароходом Вэнь уезжает в Англию, и на имя китайского посланника полетела в Лондон депеша: «Известный следует на пароходе «Маджестик», прибывает в Ливерпуль 1 октября сего года». Депеша шла клером: маньчжуры спешили и не считали нужным шифровать.

1 октября 1896 года «Маджестик» бросил якорь в Ливерпуле.

Сунь Вэнь сошел на берег и сразу окунулся в шумную жизнь одного из крупнейших английских портов. Масштабы его не удивляли: Сан-Франциско и Нью-Йорк не уступят Ливерпулю. Но в первом океан, врезанный в берег обширными заливами и бухтами, так неимоверно громаден, что перекрывает все, что находится на берегу; творения рук человеческих стушевываются перед грандиозным созданием природы. Нью-Йорк промелькнул незаметно. Даже небоскребы, уже поднимавшиеся на Манхэттене, не произвели большого впечатления. В Ливерпуле, где мачты и трубы, рев сирен и свистки паровозов возникали, как гигантская симфония красок и звуков, Вэнь еще ощутил запахи моря, запахи всех частей света. Целый мир был перед ним. Вот этой неумолчной деятельности, этого шума труда и движения не хватало его родине, застывшей в вековой неподвижности. В Китае сила — это глина, камень, дерево, вода, ветер. Здесь — сталь, уголь, пар, электричество. Дома — человеческая мускульная сила, верблюд, буйвол. Здесь — царство машин и механизмов, приборов и устройств.

Поезд быстро примчал его в Лондон. Кеб доставил путешественника к дому Кентли. Встретили его сердечно и помогли устроиться поблизости.

Не знал Сунь Вэнь, что через несколько домов от дома его друзей находится китайская миссия. Кентли жили на Девоншир-стрит, в доме № 46; китайская миссия помещалась рядом, на той же улице, в доме № 49. Не придал этому большого значения и Кентли. На всякий случай Кентли договорились со своим гостем о том, что он должен приходить к ним в десять часов утра; если Вэнь не придет к этому сроку, они будут знать, что с ним что-то случилось, и начнут разыскивать его. Эта предусмотрительность оказалась нелишней.

Сунь Вэнь считал, что о его приезде в Лондон китайская миссия не имеет понятия. Он ошибался.

Шпионы китайской миссии установили, что разыскиваемый пекинским правительством «государственный преступник», приговоренный к смерти за «мятеж», ежедневно бывает в доме по соседству. Заработал телеграф между Лондоном и Пекином. Пока в Пекине чиновники дешифровали депешу и советовались, что предпринять, прошло десять дней. Потом пришел ответ: схватить и доложить. Но в Лондоне… К тому же этот Сунь Вэнь в дружбе с сэром Джеймсом Кентли…