— Она сестра моей матери, — пояснил я. — Мой кузен Поль с ней?

Я знал, что его нет, но употребляя его имя, я надеялся завоевать ее доверие. Мадам Анжель стала менее напряженной. Она была седоволосая, полная и немного угрюмая. Она повернулась и исчезла в квартире. Когда она появилась снова, на ней были пальто и шарф.

— Подождите здесь, — сказала она. — Посмотрю, смогу ли я ее найти.

Полчаса спустя появилась тетя Эрна. «Моп Dieu, mon Dieu! — воскликнула она. — Боже мой, Боже мой!» Когда мы обнялись, она заплакала. Мадам Анжель и Манфред смотрели на нас. До этого я видел тетю только три раза, но наши объятия сразу же стерли любую отчужденность между нами. Она была тридцатипятилетняя симпатичная брюнетка. Ее муж, военнопленный, бежал, добрался до Парижа, в Париже был снова арестован и депортирован. Больше он никогда не вернулся. Мы с Манфредом пошли за ней в ее крошечную квартиру на четвертом этаже.

Мы не ложились допоздна, и она рассказала мне о Поле. Она его отослала, когда французская полиция начала массовые аресты. Сейчас он живет на ферме.

— Мне его очень не хватает, но я хочу, чтобы он выжил, — пожала она плечами.

Наша одежда кишела паразитами. Тетя Эрна забрала ее, положила в мешок и что-то туда побрызгала. Утром она постирала одежду, пропарила ее и дала каждому из нас новую рубашку. Это были рубашки мужа. Потом она показала нам дорогу к общественным баням, рядом с площадью Тампль.

— Отмоете грязь, — сказала она.

— А не опасно выйти наружу?

— Боюсь, что необходимо, — ответила тетя. — Баня не может прийти к вам.

В ее квартире, да и во всем доме, не было ванных комнат. Туалеты располагались в коридоре. Тетина квартира была маленькой, но она хотела, чтобы я остался у нее. Она была одинока. Наша семья была теперь рассеяна по всей Европе, и никто из нас не знал, кто еще жив, а кто нет.

— Мы хотим пробираться на юг, — пояснил я.

Я был сыт по горло от убежищ на чердаках, от укрытий в крохотных каморках, от поездок в товарных поездах, переполненных людьми, которые не могут протиснуться сквозь окно с металлическими прутьями.

Недели две мы оставались в квартире у тети Эрны. Мы читали в ежедневных газетах информацию о войне и ждали нужный момент. Гитлер заявил маршалу Петену, что Германия не может далее сохранять перемирие, что должны быть приняты новые меры, чтобы остановить агрессию со стороны антигитлеровской коалиции. Не прошло и нескольких дней, как премьер-министр Пьер Лаваль поклялся еще более плотно сотрудничать с Германией. Он сказал: Британия и Америка «разрывали Францию на части… Соглашение с Германией — основа гарантии мира в Европе». Немецкие войска маршировали теперь по всем областям Франции, исключая средиземноморское побережье.

Казалось, жизнь на улицах в некотором роде похожа на довоенную. Были открыты французские театры, так же как ипподром и биржа. На площади Республики и на Монмартре мы видели много французских девушек, прогуливающихся за руку с немецкими солдатами. Они открыто льнули к ним, полагая, вероятно, что поступают мудро, встав на сторону победителей.

Однажды утром тетя обмолвилась об удостоверениях личности. Она знала человека по имени Давид Рапопорт, на улице Амело, недалеко от нас. Рапопорт был легендой подполья — человек, родившийся на Украине, стал активистом в рядах сионистских социалистов. Он перебрался в Париж и помогал евреям, цепляющимся за последние крохи свободы и достоинства.

— Он хорошо разбирается в фальшивых документах, — сказала тетя Эрна. — Но я не понимаю, почему ты не можешь остаться здесь, у меня.

Мы встретились с Рапопортом на следующий день. Ему было около шестидесяти — небольшого роста, сутулый, седой, он казался по-отечески добрым. Он внимательно осмотрел нас и придумал нам новые имена. Манфред стал Роже Савари, я — Марсель Дюмон.

— Как вы придумали эти имена? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Ты выглядишь как Дюмон, а он — как Савари.

Так — значит, так. На следующий день мы забрали удостоверения и пятьдесят франков, которые нам сунул Рапопорт, и никогда больше его не видели. Вооруженные новыми документами, мы с Манфредом чувствовали себя прямо-таки непобедимыми. Рапопорт дал нам также адрес в центре Франции, недалеко от города Тур на реке Луаре. Там вам помогут, сказал он.

Снова последние объятия. Пока мы с тетей прощались, Манфред стоял рядом, сгорая от нетерпения. Будь осторожен, поддерживай связь. Это было как повторение прощания с мамой.

— Не забывай меня! — сказала тетя.

— Никогда.

В этот же день после обеда мы прибыли в Тур и пошли в ресторан, чтобы найти человека, сидящего за столиком на открытом воздухе и читающего газету. Мы быстро нашли ресторан, но снаружи не было никого, так как было слишком холодно. Мы вошли внутрь и увидели нескольких посетителей. Светловолосый конопатый мужчина трудился над кроссвордом в газете. Он был в рабочей одежде и курил трубку.

— Нас прислал Амело, — сказал я.

— Ладно, — ответил он, не выказав особого интереса, однако поднялся и предложил следовать за ним.

Мы шли минут десять по направлению к окраинам города, пока не добрались до двухэтажного фермерского дома у проселочной дороги.

— Утром, — сказал мужчина, — очень рано, мы пойдем вдоль реки Луары. На юг.

Вечером за ужином мы слушали радио «Свободная Франция». Адмирал Жан Луи Дарлан призывал французов: «Сражайтесь на стороне американцев и союзников». Пока бушевали бои в Северной Африке, его слова звучали как сигнал горна для нации, расколотой в своей преданности; это возродило нашу веру в завтрашний поход.

Еще не рассвело, когда мы двинулись в путь к реке Луаре и добрались до нее минут за двадцать. Утром было холодно и пасмурно. Густой туман лежал на реке, и было легче незаметно пересечь ее на маленькой весельной лодке. Не прошло и получаса, как мы пристали к пологому берегу. «Свободная» зона. Здесь наши фальшивые документы могут помочь нам пережить войну в безопасности и неком подобии душевного равновесия, в случае если наш подлог не будет раскрыт.

Наш провожатый пояснил нам, как дойти до близлежащей автобусной остановки возле города Жуэ. Мы смотрели ему вслед, как он греб, пересекая назад реку Луару, пока через несколько метров его не поглотил туман.

Манфред хотел добраться до департамента Дордонь, где жил его брат. Я собрался в Баньер. До Лиможа мы могли оставаться вместе. Только несколько недель назад я бежал из Баньера, но я не знал, куда мне еще пойти. Кроме Фрайермауеров, Милли Кахен и Спиров, я не знал никого в зоне, подконтрольной режиму Виши, а евреев преследовали везде. Может быть, в Баньере я застану еще Спиров. Я оставил у них кое-какие вещи; возможно, я смогу найти у них убежище на короткое время, пока я решу, куда мне двигаться дальше. Это казалось надежнее, чем Париж, и поближе к Анни.

Через несколько минут мы нашли автобусную остановку. Там стояли дети с учебниками в руках. Моя младшая сестра тоже могла бы ходить в школу. Несколько женщин болтали между собой. Моя мама тоже могла бы быть здесь. Мы стояли среди них, стараясь выглядеть незаметно. Мягкое утреннее солнце развеяло туман. Вдруг подошли два жандарма.

— О боже! — воскликнул Манфред, стараясь скрыть панику.

Я коротко взглянул на него, как бы говоря: «Сохраняй спокойствие». Обычные проверки вблизи демаркационной линии. Но мы удалились уже достаточно далеко оттуда и имели французские документы. Это будет всего лишь наше первое испытание.

— Papiers? — Документы? — произнес один из офицеров.

Они миновали детей, но проверили женщин и нескольких рабочих, подошедших к остановке. Они вежливо благодарили каждого, но, когда очередь дошла до нас, молча уставились в наши документы. Затем приказали отойти в сторону. Остальные, тоже не говоря ни слова, таращили на нас глаза. Жандармы сказали нам отодвинуться подальше.

— Смотри-ка, — сказал один из них, посмеиваясь. — Ну можно ли этому верить?! Еще один Дюмон.

Я приказал себе не впадать в панику. Это очень распространенное имя. Вблизи демаркационной линии они наверняка встречали много Дюмонов, Дюпонов, Дювалей.