Четырехпалый пришел в неописуемый восторг от девочки в белом.
— Матерь божья! Совсем как невеста! Невеста господня!
— Верно ведь? — спросила сопровождавшая их женщина, уже немолодая, в буром одеянии, какие носят кармелитки, и в туфлях на невысоком сбитом каблуке.
Мальчишки с радостным оживлением пялились на неожиданное для них зрелище — сплавщиков. Один, в голубовато-зеленом галстуке, сказал другому, растягивая слова:
— Как ты думаешь, нам дадут такой же вкусный завтрак, как в прошлом году? Теодоро тогда съел четыре сдобные булочки сразу.
— Да нет. Мать сказала, что сеньориты отдали деньги на новый балдахин. Он очень нужен пашей церкви.
— А что это такое?
— Почем я знаю! Спроси у служки! А только не видать нам булок как своих ушей!
Паром медленно приближался к берегу, паромщица рывками тянула за канат.
— Пойду с ними, — решила вдруг Паула, — Мне хочется в церковь.
— Конечно, сходи, — согласился Американец. — Может, кому-нибудь пойти с тобой?
Четырехпалый поспешил предложить свои услуги. И хотя Шеннону тоже очень хотелось пойти с Паулой, он понимал, что без двух мужчин сплавщикам не справиться с работой, да и вообще для Четырехпалого церковная служба намного важнее, чем для него. Паула и Четырехпалый отправились на паром.
— Вам ничего не надо? — крикнул им вдогонку Американец.
— Мы вернемся в полдень! — ответила Паула. Полоса воды, отделявшая берег от парома, постепенно увеличивалась.
Паула была рада своему спутнику. Ей нравился Четырехпалый, он пожалел ее, когда она появилась в лагере, и никогда не досаждал ненужными вопросами. Путь они проделали незаметно. Кармелитка болтала без умолку.
— Должен был приехать сеньор епископ из Сигуэнсы, но, сами понимаете, у его преосвященства столько дел… Жаль, конечно, потому что мы приобрели новый балдахин!.. Да простит мне господь бог, но наш прежний священник был истинный растяпа. Говорят, он много пил, но я в этом сомневаюсь. Вот его бедная матушка, царство ей небесное, та, верно, любила выпить. А он просто растяпа. Балдахин пропал из церкви еще во время войны, но он считал, что есть вещи поважнее. Уж не знаю, какие это вещи, а только все церковные деньги высасывали грудные младенцы из сиротского приюта. Все уходило на молоко, сам-то он себе ничего не брал, потому и был гол как сокол… Он совсем помешался на этом молоке, даже корову купил, здесь ведь с молоком очень трудно. И говорил, что в английских школах поят детей молоком. Надо же! Еще не хватает, чтобы мы брали пример с протестантов! Конечно, в Англии все время льют дожди, а у пас светит солнышко. Здесь дети растут сами по себе, им и еды-то почти не нужно… Я лично считаю, что таким людям, как он, нечего лезть в священники, тут надобно призвание, тут понимать нужно, что такое благолепие… Наконец нашего добрячка перевели в другое село, и теперь у нас новый священник, уж он-то заботится только о храме. Мы можем гордиться. Деньги нам удалось по крохам собрать с жителей, и еще мы продавали молоко от той самой коровы, а теперь, слава богу, у нас есть свой балдахин… Раньше в праздник Тела господня совестно было смотреть, как Христос ни за что ни про что жарится на солнцепеке во время процессии… Будто в нашем селении живут какие-нибудь язычники!
Неумолчная болтовня благочестивой монашки нашла горячий отклик у Четырехпалого, Паула предпочитала идти молча; так они незаметно добрались до селения и теперь шествовали среди убогих домишек землистого цвета, который еще больше подчеркивали пестрые занавески. Па площади дети, сопровождаемые кармелиткой, присоединились к другим, и большинстве своем одетым намного лучше. За ними следили какие-то девицы с медальонами на шее.
Зазвонили колокола, детей ввели в церковь, построив рядами. Сложив руки крестом на груди, впереди стояли девочки в белом, за ними остальные девочки и уже потом — мальчики. Началось причастие. Когда появился священник, Паула все внимание обратила на него, с волнением вспоминая священника из Отерона.
Но она ожидала услышать совсем другие слова, хотя девицы с медальонами таяли от умиления. Чтобы дети поняли его и впечатлились как следует, священник из кожи лез вон, пытаясь объяснить, как важен день, когда Иисус, весь пропитанный любовью, нисходит к нам, людям. «А знаете ли вы, дорогие детки, что такое «пропитанный»? Кусок сахара, коснувшись жидкости, например, кофе или простой воды — прозрачной, чистой водички — едва-едва, самым кончиком, вдруг всасывает эту жидкость, и она входит в него, заполняет его, а он ее впитывает с жадностью до тех пор, пока они не сольются воедино, и уже невозможно будет их разделить. Кто из вас не видел этого, дорогие детки? Кто не видел простого, будничного явления природы, созданного всевышним? Так вот, дорогие детки, этот пример послужит мне для того, чтобы вы лучше поняли, что сегодня произойдет с вами. Господь бог войдет, как вода, как прозрачный сок, как океан, в этот кусочек сахара — ваше сердце…»
Слова его не нашли отклика в душе Паулы. Мальчишки откровенно скучали. Один из них, не выдержав, лягнул под лавкой своего соседа. Тот, не поворачиваясь, ткнул кулаком, но угодил в невиновного, который не замедлил ответить должным образом. Началась возня, как и бывает в подобных случаях, ее быстро пресек учитель, влепив одному из зачинщиков подзатыльник. Ото живо угомонило маленькое стадо, и взгляды обратились к алтарю. Один принялся пересчитывать свечи; другой прикидывал, сможет ли меткий удар камня сбить золотистый шарик, самый верхний, если, конечно, швырнуть посильнее; третий обнаружил, что дядюшка Сепас как две капли воды похож на злого разбойника, распятого вместе с Христом, и лишь немногие пытались вникнуть в слова о сахарных сердцах.
Но тут случилось непредвиденное. Одна из девочек в белом, сидевших в первом ряду, — та, что пришла с другого берега, — свалилась на пол.
— Потеряла сознание! — взволнованно воскликнула какая-то девица и вместе с другими поспешила на помощь. Однако девочка встала сама и, кривясь от злости, в съехавшей набок вуали, ткнула пальцем в обломившуюся трухлявую ножку скамьи. Столь прозаическое объяснение раздосадовало девиц, но они успокоились, когда другая девочка призналась, что у нее кружится голова, и им пришлось увести ее в ризницу. Священник завершил проповедь лирическим пассажем о невинности, чей белый цвет с этой поры должны хранить незапятнанным и мальчики, и девочки. «Лучше умереть, чем запятнать свою невинность».
Сеньора в кармелитском одеянии, стоявшая рядом с Паулой, громко высморкалась, изливая в платок свои слезы, текущие, по-видимому, через пос. Сзади понеслись ввысь чистые звуки органа. Под скрип и скрежет деревянных педалей зазвучала церковная музыка, послужившая вступлением для певчих. Мальчишки обернулись при первых же звуках, не обращая внимания на угрожающие жесты учителя. Голоса запели о том, как дивно предаться Христу и ого божественной любви. Наконец звон маленького колокольчика возвестил, что настал долгожданный миг. Лица у некоторых детей сосредоточились: не всякий помнил, сразу глотать облатку или сначала дать ей раствориться, и можно ли ее коснуться зубами или это грех, а если грех, то тяжелый или легкий.
После мессы детей отвели в школу, уже по соблюдая особого порядка. Скамейки отодвинули к стенам, чтобы освободить место для накрытых столов. Заглянув в дверь, парнишка в голубовато-зеленом галстуке торжествующе воскликнул:
— Есть булки!
— Верно! — подтвердил его товарищ. — По по одной!
Все ринулись к столам. При виде разноцветных бумажных салфеток, кто-то удивленно крикнул:
— Шик-блеск, а по салфетки!
— Тс-с, не шуми! — цыкнула на него девица. — Разве не видишь — сеньор священник благословляет трапезу.
— А когда завтракать дадут?
Вскоре завтрак начался. От горячего шоколада исходил такой аромат, что одна девочка не выдержала и в восторге прокричала:
— Да здравствует учитель!
— Милая моя, надо говорить «сеньор учитель»!
Никакими силами нельзя было унять шумного ликования, хотя какая-то старуха углядела даже в этом буйстве причину национальных бедствий. Паула же и Четырехпалый ужо ничего этого не видели, сразу же после мессы они отправились в обратный путь. Паула была опустошена и разочарована, Четырехпалый воодушевлен и взволнован. К тому же он смыл свои грехи в Иордане покаяния, и сердце его было полно.
