— Все равно воры.

— Они не горцы, — заметил старший. — Цыгане.

— Циркачи, — не сдавался младший.

Дети замолчали. Наконец старшему пришла в голову счастливая мысль.

— Сейчас узнаем.

Они приблизились к ослу, и старший легонько ударил его по передним ногам палкой, которую держал в руке.

— Если встанет на задние ноги, — сказал он, — значит, циркачи…

— Не встает, — произнес младший.

— Это воры, — повторила девочка.

— Поднимайся, поднимайся… — приказывал старший ослу. — Поднимайся, проклятущий!

Каналехас, уставший с дороги, недовольно встрепенулся и взбрыкнул. Ребятишки отскочили подальше с радостными криками. Младший паренек и девочка принялись искать, чем бы ударить осла. Дразнить Каналехаса было куда занятнее, чем гадать, кому он принадлежит. Сидевший на другой стороне площади старик блаженно улыбался.

Горбун услышал из лавки веселые ребячьи голоса и крик разъяренного животного.

— Ах вы, молокососы паршивые! — закричал он. — Сейчас я вам задам!

Лавка помещалась в тесной комнатушке с небольшим прилавком. В углу, рядом с пустыми мешками, метлами и вьючным седлом, стояли весы. С потолка вместе с лампочкой и липучками для мух свисали пакеты со свечами, треска, связка серпов. Возле прилавка стоял бидон масла с жирным насосом. Ящики с выбитым дном служили полками, на которых лежали мыло, табак, альпаргаты, скобяные товары, бечева, порошки от зубной боли, всякого рода продукты и табачные изделия. На самом верху выстроились бутылки со слабительным и жавелем. При тусклом свете, сочившемся сквозь окошко, казалось, что все засижено мухами, покрыто пылью, убого и мертво, словно умерло еще до того, как стало кому-то служить. На прилавке, обитом цинком, было сделано углубление, по которому монеты попадали прямо в ящик, и его не приходилось открывать. Чаши весов не были уравновешены. Паула почувствовала, что задыхается.

Но задыхалась она не от того, чем крестьяне работали, питались и опьяняли себя. Не от этих жалких товаров, а потому, что лавочник не сводил с нее глаз. Пожалуй, лет ему было не больше, чем Дамасо или Негру, но выглядел он намного старше. Он был плешив и казался таким же несвежим, мертвенным, как и все в его лавке. Только глазки его глядели чересчур назойливо.

Он завернул пакет и положил его рядом с другими, уже готовыми. Как непохожи были его руки на руки сплавщиков! Тоже с грязными ногтями, но дряблые, словно белесые жабы. Паула отвела взгляд.

— Больше ничего не надо? — спросил он.

— Нет.

— Ты уверена?.. Красивые девушки любят делать покупки… У меня хорошая галантерея.

Его улыбка выглядела жалкой. На какой-то миг Паула заколебалась, представив себе женские мелочи, с некоторых нор переставшие для нее существовать. Лавочник не отступал.

— Ты ничего не забыла?

— Нет, разве что иголку с нитками. Но я обойдусь без них.

Лавочник показал на боковую дверцу.

— Иди, иди, взгляни, что у меня есть. Выбирай, что хочешь.

— Мне ничего не надо. Сколько с нас?

— Семьдесят две песеты. Да куда ты так спешишь?

— Вот. Получите.

Но лавочник не брал денег, и она положила их на прилавок.

— И чего ты так горячишься, милая! Вот, смотри, иголки!.. Радость больше тебе к лицу… А вот и нитки, красивые… И кружева, и шелковые ленты, и подвязки… Ну, выбирай…

— У меня нет денег. Получите с меня за покупки.

Улыбка его стала еще более жалкой, и две белесые жабы с грязными ногтями поползли к ней.

— Ну что ты, голубушка, зачем деньги! Мы и так договоримся. Ты же видишь, я…

Жабы подступали все ближе. Паула положила руку на огромные ножницы, висевшие на гвозде, но снимать их не стала.

— Ни с места! — пригрозила она.

Лавочник решил ее унизить:

— Не прикидывайся невинной! Женщина, которая работает со сплавщиками, знает, что такое мужчина. Так что бери что-нибудь и не строй из себя недотрогу.

— Вы что, спятили? Не видите разве, что я не одна.

Презрение лавочника сменилось насмешкой.

— Ну, зови своего мужика, я уже дрожу перед этим великаном… Плюнь ты на этого калеку, дура, он с тобой совсем согнется.

— Да этот калека покрепче тебя, — ответила Паула. И, рывком открыв дверь, крикнула: — Сантьяго!

Горбун вошел, и лицо его сразу помрачнело.

— Что случилось?

— Да вот, сеньор не хочет брать денег у женщины.

— Но здесь есть и мужчина, — внушительно произнес Горбун. — Может быть, деньги фальшивые или нам хотят отдать товар даром?

Под взглядом Горбуна жабы исчезли в темноте.

— Да я… Девушка сказала, что ей нужны нитки с иголкой, но не знала… А я…

— Раз нужно, дай, — ответил Горбун. И ласково добавил, обращаясь к Пауле, пока тот торопливо сворачивал маленький пакетик: — Хочешь посмотреть немного за Каналехасом, а то эти ребятишки сущие дьяволята.

Паула вышла. Горбун увидел двадцать дуро, оставленные на прилавке, и спрятал их. Взял у лавочника маленький пакетик и сунул его себе в карман, потом забрал свертки.

— С вас семьдесят две песеты, — рискнул спросить лавочник, видя, что все обошлось.

Горбун внимательно посмотрел на него.

— Ты же не брал денег, приятель, когда тебе их давали. А мы, мужчины, привыкли расплачиваться ножом. Хочешь получить?

Лавочник проглотил слюну и смолк.

— Так сколько я тебе должен? — не унимался Горбун.

Тот в ответ только замотал головой.

— В таком случае спасибо тебе от всей пашей артели. В другой раз помни, что нечего тебе тягаться со сплавщиками, бандит ты эдакий! И не вздумай звать на помощь, а то я живо тебя прикончу!

Горбун вышел на площадь, разложил пакеты по корзинам, отвязал Каналехаса, и вместе с Паулой они тронулись в путь. Теперь их сопровождало гораздо больше ребятишек. Они довели пришельцев до скотных дворов на самой окраине и там остановились. По мере того как расстояние между ними увеличивалось, крики становились все громче:

— Воры! Циркачи! Цыгане!

Среди этих голосов выделялся один, самый пронзительный, и камень, пущенный им вслед, угодил в зад Каналехасу.

— Шлюха!

Горбун хотел вернуться, но Паула не пустила его.

— Не надо, Сантьяго. Не все ли равно, что они там кричат?

— Ты нрава.

Он протянул Пауле маленький пакетик с иголкой и нитками, но она возразила:

— Мне нечем заплатить, Сантьяго.

— Считай, что это подарок от того борова. А если тебе неприятно, пусть это будет подарок от наших сплавщиков.

— Спасибо, — поблагодарила Паула.

— Ты храбрая! Не испугалась.

— Этого-то? Если бы я взяла в руки ножницы, он бы у меня получил. Но как-то неловко защищаться самой, когда рядом с тобой мужчина.

Горбун так резко остановился, что Каналехас ткнулся в него мордой, и взволнованно проговорил:

— Да благословит тебя бог, Паула, за твои слова. Век не забуду.

— Чего?

— Того, что ты сказала: рядом с тобой мужчина… Как ты думаешь, могла бы меня когда-нибудь полюбить такая женщина, как ты?

Паула уже собиралась ответить, но он опередил ее:

— Только говори правду, без утайки. Могло бы случиться такое?

И он посмотрел на нее своими ясными, голубыми глазами, сдвинув брови и горестно опустив уголки губ. Она не смогла ему солгать.

— Так, сразу… нет, — ответила она едва слышно.

Горбун зашагал, подтолкнув вперед Каналехаса. Через минуту он опять заговорил:

— Ты разговариваешь со мной, как с мужчиной. Без всякой жалости. Да благословит тебя бог за это и за то, что ты сказала, что рядом с тобой мужчина. Пусть даже такой никудышный, как Горбун, которому и цена-то грош.

— А я, Сантьяго? Ведь почти все считают меня такой, как и эта девчонка из селения… И ты, наверное, так думал раньше… При одной мысли об этом мне становится горько…

— Я никогда так не думал, Паула.

— Только говори правду, как я тебе.

— Нет, я так не думал, Паула, верно говорю. У тебя никогда не будет много мужчин, ты не такая. Тебе нужен один. Только один, и никто больше. Ни родные, ни близкие. Он и ты, земля и небо.