В этих простых словах, вырвавшихся из уст поэта в особых, экстремальных условиях, нашла выражение глубокая диалектическая суть понятия «советский патриотизм». Поэту-татарину одинаково дороги Москва и Казань, но прежде всего — Москва, столица «красного цвета».

Южно-Уральские книгоиздатели порадовали читателей чудесным подарком. Хорошо осознавать, что надежды Мусы Джалиля сбылись, его Слово с нами. Дайте место ему в строю!

Бывало, звонит мне на работу супруга моя, Татьяна Евгеньевна, и говорит:

— Дорогой, мне тут внука подбросили. Извини, не могла сходить за хлебом. Купи, пожалуйста, сам.

Что я? Ворчал, конечно. Подумаешь — внука привели. Проблема. Одно удовольствие посидеть с ним, прогуляться. До магазина, например. Но обед из-за этого задерживать? Или рубашку не отгладить? Чепуха какая…

А тут подвернулась «горящая» путевка в санаторий. В тот самый, о котором она давно мечтала. Срочно, за два часа собрал я Татьяну Евгеньевну. Ну, это, конечно, только говорится так: «собрал я». Она сама собиралась, но… так уж принято говорить. Собрал, значит, я Татьяну Евгеньевну и отправил здоровья поднакопить.

Утром — стук в дверь. Не звонок, а стук… Явно, ногой… Открываю — Димка. Один.

— Где, — спрашиваю, — мать или отец?

— Ха, — отвечает. — Ма уже на работу пошла, па — в командировке. Я к бабе.

— Заходи, — говорю. И кричу: — Таня!

Боже, а Татьяны-то Евгеньевны нет! Сам же ее отправил вчера. Крякнул я и подумал: «Вот и мне подбросили внука. Ну и что? Это же одно удовольствие».

А Димка кричит:

— Дед! Дай вкусненького!

Еще курточку не снял, шельмец, а уже проблемы передо мной ставит. Чем его накормить? Нашел кулечек с изюмом — Димка в восторге. Но мне-то что делать? В девять тридцать надо в институте быть — экзамены у студентов принимать, потом — местком. И статью в журнал отвезти надо сегодня. Как же с Димкой? А он, сорванец, уже кричит:

— Дед! Давай бум-бам делать!

— Это, — говорю, — что такое?

— А это я тебе на плечи и поедем.

— Куда?

— Гулять!

С детьми надо осторожно. Ребенка обидеть трудно ли? Тем более такого капризулю. Посадил Димку на плечи, бегу в институт. Вспоминаю случаи, когда матери детей с собой на работу приводили. Бывало ж такое, почему мне нельзя? А Димка за уши меня схватил и… рулит. И все, разбойник, норовит в другую сторону меня развернуть. Взмок я весь, пока до института добрался. За углом еле-еле стащил его с плеч, объясняю:

— Понимаешь, молодой человек, мне тут бум-бум неудобно делать. Доцент я все-таки, без пяти минут профессор. Ты уж иди рядом. А я тебя сейчас устрою за столом, бумаги дам — рисуй. Лады?

— Лады. А карандаш зеленый у тебя есть?

— Красный есть.

Заходим в аудиторию, студенты встают, улыбаются. И Петунин здесь. Опять с чужой группой сдавать пришел. Ох, не люблю я Петунина. Несобранный какой-то. Что из него только получится? Вызвал я Семенова, начал он отвечать, а Димка тут как тут: подбегает, рисунок показывает.

— Хороший, — говорю, — верблюд. Рисуй дальше.

— Это не верблюд, это конек-гор-р-бунок, — заявляет Димка. — А теперь, деда, ты мне нарисуй эту… синусиду.

Наслушался уже, шельмец этакий. Студенты в кулаки прыскают, смехом давятся, а Димка не отстает: подай ему синусоиду. И норовит опять мне на плечи взобраться.

Тут подходит к нам Петунин:

— Разрешите, Иван Егорович, я с вашим внуком займусь.

Димка смотрит недоверчиво и вдруг спрашивает:

— А ты, дядя, тоже без пяти минут?

Не знаю, как я сквозь пол не провалился. Опомнился, когда Петунин с Димкой в коридор вышли.

Принимаю экзамены, а сам думаю: пожалуй, несправедливо я к Петунину относился. Неспособным его считал, чуть ли не дураком, а он, оказывается, умница. Ну, может, ленив немножко, да ведь главное — соображает. Нашел же выход!

Отпустил последнего студента, выхожу во двор и диву даюсь. Петунии конспекты моих лекций читает, а Димка сидит рядом на скамейке, что-то из бумаги мастерит. На меня и не смотрит: занят, увлечен. Петунин улыбается:

— Занимайтесь, Иван Егорович, делами. Мы подождем.

…Сижу на заседании месткома, вполуха слушаю, а сам думаю: «Почему же наш Димка-нелюдимка, от чужих дядей и тетей шарахающийся, с Петуниным пошел? Почему, когда меня во дворе увидел, не заревел, не кинулся к деду? Что в нем такое есть, в этом Петунине? Чем мальчишку привлек?»

…Через час новую картину наблюдаю: стоит Димка перед Петуниным и научный доклад делает о наблюдениях за муравьями. А вокруг мальчишки собрались, то поправляют оратора, то одобрительно покрикивают. Промямлил я что-то насчет статьи, редакции, а Петунии опять улыбается:

— Да не волнуйтесь, Иван Егорович, поезжайте. Я свободен сегодня и могу Димку домой отвести.

Отдал я Петунину ключ от квартиры и бегом за такси. Через час домой приезжаю и глазам не верю: Димка манную кашу уплетает. И не скандалит, не брыкается, с аппетитом ест, разбойник. Оторвется, пощупает мускулы на руке и опять за ложку.

Попятился я из кухни и кричу, мысленно, конечно, про себя: «Эврика!» Понял, что Петунин — настоящий талант. Да таких, как он, в наш педагогический институт без экзаменов принимать нужно!

Позвал я Петунина в кабинет и крупно вписал в зачетную книжку: о т л и ч н о.

8.30. Стою. Жду. Шефа не видно.

10.00. Пришел шеф. Зачем-то потрогал меня за рычаги, сказал:

— Трещит во как!

Не понял — что трещит?

Шеф добавил:

— После вчерашнего.

Раньше я знал: если «после вчерашнего», то сегодня понедельник. Но позвольте, сегодня, кажется, четверг. Все перепуталось в моих шестеренках! Смазать бы!

11.00. Копаем котлован.

12.00. Обед у шефа.

13.00. Обед у шефа.

14.00. Обед у шефа.

14.15. Пришел шеф. В кабине чем-то запахло. Но не бензином.

Шеф поет песню:

— Ой, да ты не стой! Да-ых! Под стрелой!

14.25. Ай-яй-яй! Упали! Недаром, видно, говорится: не рой яму другому.

P. S. Лежим уже две недели. Шеф — в больнице, я — в мастерской, разобранный на части.

Интересно, к шефу тоже нет запасных частей?

Как-то пришел ко мне Борис Истомин и, изучающе посмотрев на меня, спросил:

— Что ты делаешь для того, чтобы бороться с энергетическим кризисом, охватившим весь мир?

— Живу в малометражке, — ответил я, — езжу в малолитражке. И вообще-то, сам я не акселерат.

— Этого мало! Смотри сюда, — сказал он и достал из портфеля маленький раскладной мотоцикл.

— Моя конструкция. Расход бензина минимальный, — похвастался он и сел на крохотное сиденье, скрючившись так, что колени стали выше головы. Мотоцикл чихнул и покатил вокруг стола, заполняя комнату дымом.

Это меня заинтересовало. За неделю я сконструировал и из подручного материала собрал самодвижущуюся тележку, похожую на самокат. Одна нога у меня ехала на тележке, а другая бежала рядом. Теперь по утрам я катил на своей тележке, презрительно посматривая и а владельцев личных автомобилей, как на расточителей народного добра.

Однажды, проезжая перекресток, я увидел Истомина, который сидел прямо на проезжей части улицы.

— Хоть бы газетку постелил, — сказал я, подъехав к нему, — а то сидишь на мокром асфальте.

— Я не сижу, — сказал он, — я еду!

— Интересно, на чем? — спросил я.

— На автомобиле собственной конструкции, — поднявшись с асфальта, ответил он.