— Да зачем мне справка, когда я сам мастер? И к базарному дню успеть надо: не зима, хранить колбасу негде.

Начало октября было, действительно, теплым, даже по-летнему почти жарким. Решили, что в воскресенье в базарный день, мама Наташа будет продавать колбасу в Турках, а Лида ей подтаскивать, так как все коляски колбасы сразу не донести. Вторую половину колбасы папа старенький повез в Аркадак, до завтра хранить нельзя, заплесневеет или позеленеет.

В Аркадаке к деду подходит Алекаев Володька. До призыва в армию мать его устроила кем-то в артель «Прогресс», где работала в столовой поварихой. Вздорный в отца, который в свое время от злости повесился, Володька вскоре был уволен за какой-то проступок из артели. Озлобленный на весь мир, он уехал погостить к тетке в Аркадак.

— Спекулируешь, Константиныч? — язвительно спросил Володька старенького папу. — Все ясно….

— Да это ж моя Майка, — спокойно ответил дед.

— Догадываюсь, какая это «Майка», и думаю, даром тебе не пройдет. Папа старенький и в голову не взял слова болтавшегося без дела по селу пацана.

Но вскоре ему принесли повестку в суд. И снова папа не принял это всерьез:

— А за что меня судить?

Свидетели на суде подтвердили, что продал он действительно колбасу от своей телки. Суд огласил, что судится он за превышение служебным положением (не взял разрешения на изготовление колбасы) и приговорил к пяти годам лишения свободы с конфискацией коровы.

Мама, работая многие годы в суде, милиции и прокуратуре, хорошо разбиралась в кодексах и статьях и поняла, что срок дали не по 108 статье, как огласили, а по 109, как спекулянту. Она написала жалобу в облсуд. Дело пересмотрели, вместо пяти лет вынесли приговор на три года и без конфискации коровы.

— У меня работать да писать жалобы — это все равно, что плевать против ветра, — сказал ей Скворцов.

И он написал приказ об увольнении ее с работы. Райком восстановил ее на работу, но мама поняла, что в работе все равно будут трения и подала заявление на увольнение по собственному желанию.

Папа старенький писал о том, что дела у него в тюрьме не так уж плохи. Привыкший к любому труду с девятилетнего возраста, он добросовестно работал и там. С товарищами по камере был в ладу. Недаром о нем всегда говорили:

— Константиныч за всю жизнь ни разу «воды не замутил».

По возрасту он там был самый старший. Учитывая его возраст и покладистый характер, неплохо к нему относилось и начальство.

Но нам всем родным было за него очень обидно.

Мама вскоре поступила на работу в Госбанк секретарем-машинисткой и делопроизводителем. В этом коллективе она чувствовала себя как рыба в воде. Удивительно то, что все сослуживцы были примерно одного возраста, всем вокруг тридцать, а сам управляющий самый молодой, ему было всего двадцать четыре года, он только что окончил институт и получил направление в Турки. У мамы появилось много новых подруг: Дадонова, Берендина, Федотова, Фролова и другие. Они часто приходили к нам. Все были остроумными, веселыми. Коллектив в Госбанке мама считала самым лучшим за всю свою жизнь. Кроме основной работы, она занималась охотно и общественной: была редактором стенной газеты, ездила с агитбригадой по колхозам с концертами, работала в месткоме. В этом коллективе по-немногу стала ослабевать боль, связанная с утратой мужа и арестом отца. И еще мама всегда радовалась моим школьным успехам, училась я на одни пятерки.

После окончания техникума Маруся, защитившая диплом с отличием, имела право выбора места работы. Она поехала в город Куйбышев. Сначала ее поставили мастером на стройке, потом прорабом, а вскоре перевели в отдел в качестве инженера.

И вот летом 1938 года она приехала в отпуск, а Сережа на каникулы. Все дети мамы Наташи, кроме дяди Коли, были вместе. Это было удивительное лето. Как и прежде, к нашим приходили их друзья, всегда бодрые, веселые. Они задумали в Доме культуры поставить большой спектакль, пьесу Корнейчука «Платон Кречет».

Сережа готовил роль Платона, мама — его невеста Лида Коваль. У Маруси роль медсестры Вали. И даже я готовила роль пионерки Майки. Участвовала также подруга мамы тетя Римма в роли санитарки Христины Архиповны, а ее муж в роли председателя горисполкома, моего отца, а также многие друзья Сережи и подруги Маруси. Влюбленные в спектакль, ребята репетировали везде: в Доме культуры, у нас в доме и на огороде, даже на берегу Хопра. Одни репетировали какую-нибудь сценку, а не занятые в ней в это время купались.

Мама слышала о том, что если неумеющего плавать бросить в воду, он может тут же научиться плавать. Вот она и бросила меня в воду, где поглубже, с добрыми намерениями, а я стала тонуть. Сережа, прогуливающийся по берегу в белой рубашке и белых брюках, бросился как есть в воду и вытащил меня на берег.

Спектакль удался. Его ставили на турковской сцене несколько раз, ездили с постановкой и в дом отдыха. В доме у нас все время были стайки молодежи. Слышались веселые шутки, песни, музыка. В этой гуще с ними всегда была и я.

Но вот кончился отпуск у Маруси. А вскоре уехал учиться и Сережа. В доме сразу стало грустно. Кончились и наши с Лидой школьные каникулы, мы стали ходить в школу. Лида училась в восьмом классе. Но как же ей хотелось тоже быть студенткой, походить на Марусю и Сережу!

Шел сентябрь. Прием в техникумы уже закончился, но Лида то ли по радио услышала, то ли в газете прочитала о том, что Саратовский театр оперы и балета принимает учащихся в танцевальную группу. Наша семья была словно помешана на сцене. Вот в студию в театр поехала и Лида. Но ей не повезло: медицинская комиссия нашла, что у нее одно колено несколько тоньше другого, для танцовщиц это неприемлемо. Но в медицинском училище в Энгельсе, который разделялся от Саратова лишь Волгой, был недобор. Туда-то она и поступила.

На зимние каникулы приехала такая же счастливая, как и Сережа. Ей успели сшить зимнее пальто бордового цвета с котиковым черным воротником шалькой. Она была очень хорошенькая: ростом чуть выше сестер, с тонкими чертами лица и большими голубыми глазами. Молоденькая и стеснительная, она смущалась, что учится на гинеколога и просила меня отвечать, если кто спросит, что учится на фельдшера. Она еще не встречалась ни с одним парнем, но в своем дневнике писала о том, что какому-то пареньку она нравится, он частенько заходил к ним в общежитие. Ей он тоже был не безразличен. Однажды у нее исчезла перчатка, она обыскала везде, но пришлось ходить без перчаток. Пропавшую вещь возвратил паренек, он хотел сохранить ее, как сувенир, но видел, что других перчаток у девушки нет, и она зябнет. Но в основном в дневнике она писала о своих подругах, которые после Тони у нее теперь появились, о кино и киноартистах, об учебе. Я очень сожалею, что ее дневник не сохранила, он исчез.

Мама Наташа была рада, что Лида учится именно в Энгельсе, где живет ее старший сын Николай, офицер Красной Армии. Младшую «Аленку» он любил больше, чем старших сестер. Значит, деревенской девушке не будет совсем одиноко в чужом городе.

Но Лида почти никогда не заставала брата дома, днем он был на работе. Иногда в выходные дни они виделись, но Лида постоянно ловила на себе недовольный взгляд его жены Тоси. Маме Наташе без старенького папы было нелегко учить сразу двух студентов. Она продолжала шить рубашечки по-прежнему и продавать, но понимала, что помогает своим студентам меньше, чем хотелось бы, что они недоедают. Но полуголодной Лиде в отсутствие дяди Коли тетя Тося никогда «не догадывалась» налить стакан чая. Посидев, она уходила. И даже маленькая дочка дяди Коли Лилька вдогонку ей басила: «У, Лидена-Будена!».

Дядя Коля ни о чем не догадывался, Лида не подавала вида, чтоб избежать неприятностей в их семье, только постепенно желание приходить к ним у нее пропало. Да и дома в Турках она призналась только мне, и кое-что о ее обидах я узнала из ее дневника.

Позже я невольно сравнивала тетю Тосю с Марусей, женой Сережи. Они отличались друг от друга, как небо от земли. Веселая, открытая Маруся всегда готова была поделиться всем, что у нее есть. В дом наш вошла так, будто в нем она жила всю свою жизнь и до замужества. Мы прожили вместе много лет: и до войны, и всю войну, и я не помню, чтобы были серьезные ссоры, неразрешимые проблемы.