Почти день и ночь стучала швейная машинка Наташи. Ездили с сестрой они теперь уже и в соседний Романовский район. Она гордилась своим трудом и заработком, который превышал получку мужа. Но Петр приносил постоянно мясные обрезки, кости на борщ, сало, а в день, когда варят — горячую коляску колбасы. Правда, не всегда отец доносил колбасу до дома. Услышав по дороге детские голоса «дядя Петя, дай колбаски», он разламывал все на куски и раздавал.

Намолачивали Осины немало хлеба, снимали урожай с огорода. Семья жила безбедно. Вот и младший брат Наташи Пашка, оставшийся без матери грудным младенцем, привел к себе в дом молодую жену Фросю, девушку умную, работящую. На свадьбе Павел сидел

нарядный и бравый. И Наташа вдруг на миг вспомнила крохотного Пашку-заморыша, которому она из своей старой кофты шила к Пасхе распашонку.

И Павла теперь по ходатайству Наташи приняли в колбасную мастерскую. Значит, семья всегда будет иметь наваристые щи и зарплату.

Жизнь людей с приходом советской власти, когда не стало эксплуататоров-бар и помещиков, — заметно улучшилась, стиралась грань между богатыми и бедными.

Но все время неспокойно у Наташи на душе, ноет и ноет у нее сердце за самую любимую дочь Катерину, терзают одни и те же думы: лучшая девка из улицы и несет свои страдания, выбрала себе в жизни такой крест. Правда, говорится в пословице о том, что кто красивый — тот несчастливый. Вспоминается Наташе и то, как Катя моет полы, а сама и поет, и пляшет, да такие коленца выделывает, думая, что никто не видит. А ею, босой, в стареньком платьице, даже соседки любуются, заглядывая украдкой в окно. Как-то бабка Лизавета, которую в народе звали колдуньей, не вытерпела: «Душенька ты наша, уймись. Попомни мое слово, вот так ты ненароком когда-нибудь и ноги переломаешь на мокром крашеном-то полу».

{Слоено сбылись отчасти слова старой «колдуньи»: причиной смерти моей мамы Кати стал перелом бедра).

А Наташу все точили те же мысли: правда, мол, говорят люди о том, что кто много веселится, то не к добру, тот горя хватит. Или: «Кто много поет, тот столько же и вопить будет». Эту ночь особенно неспокойно Наташе. Весь дом спит, а ей — хоть глаз выколи — нет сна.

Дробный стук ног по ступенькам и в дверь удивили Наташу. Кто бы это?

В дверь вбежала дочь. Босая, в тоненькой рубашке на лямках, укрывшая голые плечи лишь полотенцем. Ее колотит дрожь, рыдает. Упала на грудь матери. Растерли полуобмороженные ноги водкой, напоили чаем, уложили на горячие кирпичи на печке.

Только тогда стала рассказывать Катя о том, что вытворяет изо дня в день Петр уже полгода с самой осени, сколько она скрывала свою беду, переносила одна, на что-то еще надеялась. Наташа гладит дочь по голове, а у самой текут слезы, вспоминает и свою мать, которую муж загнал в могилу, не доживя века.

— Не пущу больше тебя на мытарства.

Того же мнения был и отец. Любимая его дочка молода, ей всего двадцать один год, вся жизнь будет впереди. А родится ребеночек, они с Наташей сами его помогут вырастить.

Петр не появлялся целую неделю. Кутил ли с друзьями или стыдился идти к Осиным. Но вот начались его извинения, бесконечные мольбы о прощении. Им и конца не виделось. Катя страдала: ломалась семья, и ребенок родится без отца.

— Ну вот что, дочка, если и на этот раз ему простишь, пеняй на себя и больше взад-вперед не бегай. Но думаю, что не ошибаюсь — толку с такого мужа не будет. Пока родится один ребенок. А что ты будешь делать, когда родишь еще? Уходить от него — не миновать.

Однажды, спрятав Катю на печку, сказали, что она уехала к родственникам, и в Турках ее нет.

Петр не находил себе места. Вгорячах он поехал в ближайшую деревню Ильинку и привез себе «новую жену», а через два дня отвез ее назад. Его мечущаяся душа не находила покоя. Больше в Турках он оставаться не смог. И уехал в Царицын.

Мучилась от не сложившегося счастья и беременная Катя. Она еще не могла понять, правильно ли она поступила. Братья жалели ее, льнули и младшие сестренки.

— Не горюй, — успокаивал прежде всегда немногословный отец, — не терпеть же тебе такую жизнь с ним до гробовой доски. А о будущем своего ребенка не тревожься.

Дружно в семье Осиных. Катя помогает матери в шитье, дело спорится. За работой сердцу немного полегче.

Николай ходит за скотиной, делает всю работу во дворе. Сережа с Марусей — школьники-отличники. С осени записывать в школу и Лиду.

И снова пожар. Расселились в сараях. Нет, нельзя больше покрывать дом соломой. Недаром Наташа откладывала деньги на «черный день». Теперь решили построить дом из сруба и покрыть его железом. Дорого, но даже в сарае стучит Наташина машинка, и снова она в любую погоду стоит на базарах Турков и других сел.

Наняли плотников, помогали и муж с сыном Николаем. Застучали топоры, закипела работа. Но Наташа мало бывает дома, сейчас ей как никогда нужен заработок, ее целиком поглотила работа.

Приехала как-то раз из Романовки, устала, да годы клонятся к пятидесяти. Подходит к стройке, а все сидят на бревнышках покуривают. И муж с ними тоже.

— Тебя, хозяйка, ждем. Давай приказ, что делать дальше.

Вот тут Наташа «взорвалась»: стояла на солнышке на базаре с самого утра. Ночь строчила при лампе в сарае, с рассветом отправилась торговать, не чаяла, как до дома добраться и упасть хоть на полчаса, а муж посиживает, покуривает и думать ни о чем не хочет.

Так уж повелось — везде сама. Как пришла в этот дом девчонкой, нарекли хозяйкой, и не только делать, даже думать и решать приходится самой. Всегда велось так, что за Наташей — все как за каменной стеной: Наташа все решит, Наташа сумеет, Наташа не ошибется.

И все равно леса не хватило, покупать уже было не на что. Уложили одну матку (балку перекрытия), отличающуюся от остальных, плохо отесанную, так как бревно поуже, потоньше других. Не хватало половины досок; кое-что удалось спасти от сгоревшего дома, эти доски уложили частично на крыльце. Не на что купить дубок для порога. Применили, к сожалению, старый дубовый брус, на котором прежде разрубали мясо или чурки. (Это четко видно и сейчас в кухне у двери на пороге нашего дома).

Первый день Троицы, воскресенье. Все украшали свои дома зелеными ветками. Девушки нарядились в праздничные платья, ходят веселыми стайками вдоль улицы. А Кате невесело, ушла вглубь огорода, легла в густую траву под Преснушку, никак не остановить слез.

Вдруг почувствовала сильную боль внизу живота. Вот она повторилась снова. Сказала об этом бабушке Маше.

— Ведь это роды начинаются. Собирайся, родимая, я сама поведу тебя в больницу, — засуетилась старая Маша.

И на первый день Троицы 5 июня 1927 года у Кати родился ребенок. Это была девочка. Назвали Тамарой. Из родильного дома Катя пришла с ребенком к соседям Рыбниковым. Остальные члены семьи до окончания строительства жили в сарае и мазанке, стоявшей на краю оврага.

Осенью семья вошла в новый дом.

Было у маленькой Томуськи столько бабок и столько нянек, что Кате почти и не доставалось очереди, чтоб понянчить дочку.

Вскоре Петра Константиновича выбрали членом сельского совета. Протоколы заседаний сельсовета помогала оформлять Катя. Она интересовалась общественными делами, новой жизнью своего села. Вместе со своей подругой Лизой Миловановой (снохой Ксени) дежурила в штабе по хлебозаготовке, оформляла протоколы и там. Постепенно она, от природы очень активная, стала в курсе всех сельских дел. Молодую активистку заметила председатель женорга М.И. Лапина. Ее привлек и стиль Катиных протоколов, в которых она умела точно охватывать мысль выступающих.

В 1929 году началась коллективизация, создавались один за другим колхозы, в которые входило все больше и больше семей, в большинстве своем малоимущих. Катя все чаще бывала в сельсовете и штабе. И однажды Лапина пригласила ее к себе:

— Ты очень хорошо пишешь, Катюша. А хотела бы ты где-нибудь поработать?

— Да разве же нет, если смогу?

Первым поручением было заключение социалистических договоров между колхозами Турковского района. Восемь дней ходила Катя из колхоза в колхоз, из деревни в деревню. Лапина осталась довольна проведенной работой, четким и грамотным оформлением протоколов и бланков — порученное дело выполнено со всей ответственностью.