– Дед!

– А?

– Уильям Банни-Лист был известный человек?

– Очень известный. Знаменитая личность, – не оглядываясь, ответил дед.

– А в энциклопедии я его не нашел.

– Очень известный человек был Уильям Банни-Лист. Ха-ха! Гляди, гляди, мужик с велосипеда свалился! Прямо в кусты!

Джонни взял том «Л – Мин» и на несколько минут затих. У деда было полно толстенных многотомных энциклопедий. Зачем они ему, никто толком не знал. Году, кажется, в пятидесятом дед сказал себе: «Ученье свет!» – и оптом закупил все эти пудовые тома. Он их так ни разу и не открыл, только смастерил для них шкаф. К книгам дед относился с суеверным почтением. Он считал, что, если в доме их довольно, атмосфера насыщается культурой и знаниями, как радиацией.

– А миссис Сильвия Либерти?

– Что за птица?

– Эта… как ее… суфражистка. Женщины на выборах и прочее.

– Никогда о такой не слыхал.

– Ни на «Либерти», ни на «Суфражистки» ее нет.

– Нет, никогда не слыхал про такую. Ого, смотри! Кошка ухнула в пруд!

– Ладно… а мистер Антонио Порокки?

– Что? Старина Тони Порокки? Как он?

– А он был знаменитость?

Дедушка на мгновение оторвался от экрана и устремил взгляд в прошлое.

– Тони? Держал магазинчик для любителей розыгрышей. На Элма-стрит, там, где теперь стоянка. Продавал бомбочки-вонючки и чесоточный порошок. А еще, когда твоя мама была маленькая, Тони на утренниках показывал фокусы.

– Значит, он был знаменитость?

– Все дети его знали. Видишь ли, в нашем захолустье их больше никто не развлекал. Ребятишки наизусть знали его фокусы и всегда кричали хором: «У вас в кармане!» и всякое такое. Элма-стрит. А еще была Парадайз-стрит. И Балаклава-террейс. Там я родился. В доме номер двенадцать по Балаклава-террейс. Все это теперь занято стоянкой. Ой-ёй-ёй… он сейчас ухнет с крыши…

– Выходит, знаменитым – по-настоящему знаменитым – он не был?

– Все детишки его знали. В войну он попал в плен в Германии. Но сбежал. И женился… на Этель Пташкинс, точно. Детей у них не было. Тони показывал фокусы и вывертывался из разных штукенций. Всю жизнь только и делал, что вывертывался.

– И пришпиливал к пальто гвоздику, – сказал Джонни.

– Верно! Каждый божий день. Ни разу не видел его без гвоздики. И всегда такой элегантный… Штукарь. Сто лет его не видал.

– Дед…

– Очень уж все нынче изменилось. В городе почти не осталось знакомых лиц. От кого-то я слыхал, будто старую галошную фабрику прикрыли…

– Помнишь, у нас был маленький транзистор? – спросил Джонни.

– Какой маленький транзистор?

– Ну тот, твой.

– А что?

– Можно мне его забрать?

– Мне казалось, у тебя есть стереомагнитофон.

– Это… для одних знакомых. – Джонни замялся. По натуре он был честный малый, потому что, помимо всего прочего, врать всегда очень сложно. – Они старенькие, – добавил он. – И мало выходят.

– А, тогда ладно. Только тебе придется вставить новые батарейки – старые совсем сели.

– Какие-то батарейки у меня есть.

– Эх, не те нынче приемники! Когда я был маленький, их делали на лампах. А теперь попробуй достань такой! Хе-хе! Оп-ля – гляди, прямо под лед!..

До завтрака Джонни сбегал на кладбище. Ворота оказались на замке, но, поскольку в ограде зияло множество дыр, погоды это не делало.

Накануне он купил пластиковый пакет, выскреб из приемника кашу из химикалий, в которую превратились старые батарейки, и подобрал новые.

Кладбище было пустынно, ни души – ни живой, ни мертвой. Только тишина – огромная пустая тишина. Если бы барабанные перепонки могли издавать звук, он как две капли воды походил бы на эту тишину.

Джонни попытался заполнить ее.

Из-за надгробия выскочила лисица и метнулась в кусты.

– Эй! Это я!

Отсутствие мертвецов пугало больше, чем они сами во плоти… вернее, в бесплотности.

– Я принес приемник, вот. Может быть, с ним вам будет легче, чем с газетой. Гм. Я посмотрел про радио в энциклопедии, и выходит, почти все вы должны знать, что это такое. Гм. Нужно крутить ручки, тогда радио включится. Гм. В общем, я положу его за плиту мистера Порокки, ладно? И вы сможете держаться в курсе событий.

Он откашлялся.

– Я… я тут думал и… надумал: может, если бы в городе узнали про… здешних знаменитостей, вас оставили бы в покое. Я знаю, что это не самая удачная мысль, – прибавил он безнадежно, – но ничего лучше мне в голову не приходит. Я хочу вас переписать. Можно?

Он надеялся, что мистер Порокки где-нибудь рядом. Джонни очень нравился мистер Порокки. Может быть, потому, что он умер позже других и держался более дружелюбно. Не так окоченело.

Джонни переходил от могилы к могиле, записывая имена. Среди старых надгробий попадались очень затейливые, с пухлыми херувимчиками. Но на одной плите были вырезаны футбольные бутсы. Ее Джонни отметил особо:

И едва не проглядел могилу под деревьями. В траве лежала плоская каменная плита (и больше ничего, даже намозоливших глаза уродливых цветочных вазонов), лаконичная надпись на ней сообщала, что это место последнего упокоения Эрика Строгга (1885–1927). Ни тебе «Спи спокойно, дорогой муж и отец», ни «От безутешных родных»; не было даже «Почил в бозе», хотя последнее представляло неоспоримый факт. Но Джонни все равно внес Эрика Строгга в свой список.

Мистер Строгг подождал, пока Джонни уйдет, вышел и сердито уставился вслед мальчику.

Ближе к полудню они отправились в библиотеку.

Библиотека при городском административном центре была новая. До того новая, что там не было библиотекарей. Там работали Сотрудники Службы Информации и повсюду стояли компьютеры, к которым Холодцу строго-настрого запретили приближаться после неприятного происшествия, связанного с библиотечным терминалом, выходом через модем в главный компьютер, оттуда на компьютер Ист-Слэйтской базы ВВС в десяти милях от Сплинбери, оттуда на значительно более мощный компьютер под какой-то американской горой – и чуть ли не с третьей мировой войной.

По крайней мере, так утверждал Холодец. Если верить Сотрудникам Службы Информации, Холодец засорил клавиатуру шоколадом.

Но читать микрофильмы ему не запретили. Не сумели выдумать благовидный предлог.

– Чё хоть мы ищем? – поинтересовался Бигмак.

– Почти всех, кто умирал в Сплинбери, хоронили на этом кладбище, – сказал Джонни. – И если мы откопаем какую-нибудь знаменитость, которая тут жила, а потом отыщем ее могилу на кладбище, то получится, что оно – историческая ценность. В Лондоне есть кладбище, на котором похоронен Карл Маркс. Если б он там не лежал, никто бы про это кладбище и не слышал.

– Карл Маркс? – переспросил Бигмак. – А кто это?

– Ну ты и тундра, – фыркнул Холодец. – Который играл на арфе.

– Нет, который вот так говорил, – пропищал Ноу Йоу.

– На самом деле это тот, который с сигарой, – поправил Холодец.

– Анекдот с бородой, – сурово сказал Джонни. – Братья Маркс. Ха-ха. О, глядите, что я нашел. Старые подшивки «Сплинберийского стража». Почти за сто лет! Нужно будет просмотреть первые страницы. Знаменитостей печатают на первых страницах.

– И на последних, – сказал Бигмак.

– Почему на последних?

– Спорт. Известные футболисты и все такое.

– А, верно. Я не подумал. Ну ладно. Начали…

– Ладно, только… – замялся Бигмак.

– Что? – спросил Джонни.

– Ну, этот, Карл Маркс, – сказал Бигмак. – В каких фильмах он снимался?

Джонни вздохнул.

– Да нигде он не снимался. Он этот… как его… вождь русской революции.

– А вот и нет, – встрял Холодец. – Он написал книгу, что-то вроде «Пора устроить революцию», а русские просто взяли да послушались. А вождей у них была целая куча, и все «-ские».