– Надеюсь, до этого я не опущусь, – фыркнул Олдермен.

– Видел бы вас Холодец – это мой друг, – он бы просто обалдел, – сказал Джонни. Ему вдруг пришла в голову неожиданная мысль, и он спросил: – Вы случайно не танцуете?

– Когда-то я недурно вальсировал, – признался Олдермен.

– Нет, я не про то… я про… вот так вы умеете? – И Джонни в меру своих возможностей изобразил танцующего Майкла Джексона. – Чтоб всей ступней, – смущенно пробормотал он.

– Прелестно! – восхитился Олдермен Томас Боулер.

– И чтоб на одной руке блестящая перчатка, и…

– Это важно?

– Да, и еще нужно вскрикивать: «Уау!»

– Да уж, этак-то выкаблучивая! – согласился Олдермен.

– Нет, я хотел сказать «У-у-у-а-а-а-а-ау-у-у!», и…

Джонни умолк, сообразив, что увлекся.

– Но послушайте… – Он остановился в конце пропаханной им в гравии борозды. – Как же так, вы мертвый, а ходите и разговариваете…

– Вероятно, причина в том, что все относительно, – сказал Олдермен. Он неуклюже пересек тропинку «лунным шагом». – Так правильно? Ау!

Джонни не стал придираться.

– В общем, да. А что значит – относительно?

– Эйнштейн это хорошо объясняет, – ответил Олдермен.

– Что?! Альберт Эйнштейн? – изумился Джонни.

– Кто?

– Был такой известный ученый. Он… изобрел скорость света и еще много чего.

– Да? Я-то имел в виду Соломона Эйнштейна с Кейбл-стрит. Знаменитый когда-то был таксидермист. Это значит чучельник. Кажется, изобрел какую-то машину для изготовления стеклянных глаз. В тридцать втором году угодил под авто. Соломон Эйнштейн – это голова!

– Я не знал. – Джонни огляделся.

Темнело.

– Пожалуй, мне пора. – Он осторожно попятился от склепа.

– Кажется, я понял, в чем секрет. – Олдермен вновь пересек дорожку «лунным шагом».

– Я… э-э… увидимся, – пролепетал Джонни. – Может быть. – И быстро (насколько позволяла вежливость) пошел прочь.

– Забегай в любое время! – крикнул Олдермен ему вслед. – Я всегда на месте… Всегда на месте, – задумчиво повторил он. – В чем, в чем, а в этом с усопшими никто не сравнится. Гм. Как это он сказал? Йо-о-о-у-у-у?

После чая Джонни заговорил о кладбище.

– Креста на этой мэрии нет, что творят, – сказал дед.

– Но содержание кладбища обходится очень дорого, – возразила мама. – На могилы давно никто не ходит. Разве что старая миссис Тахион, так ведь она не в себе.

– Ходят, не ходят, не о том речь. Кладбище – это история.

– Олдермен Томас Боулер, – подсказал Джонни.

– Никогда о нем не слышал. Я имел в виду, – продолжал дед, – Уильяма Банни-Листа. Ему в свое время чуть не поставили памятник. И поставили бы, вся округа скинулась, да какой-то пройдоха смылся с нашими денежками. Лично я внес шесть пенсов.

– Он что, знаменитость?

– Почти. Слыхал про Карла Маркса?

– Который изобрел коммунизм?

– Правильно. Ну а Уильям Банни-Лист не изобрел. Но он обязательно стал бы Карлом Марксом, если б Маркс его не обскакал. Знаешь что… завтра я тебе кой-что покажу.

Наступило завтра.

С темно-серого неба сыпал мелкий дождик.

Джонни с дедом стояли перед большим надгробием.

– Великий человек. – Дед почтительно снял кепку.

– А что такое «СОЕ»? – спросил Джонни.

– Тут должно было стоять «соединяйтесь», – пояснил дед, – да денег не хватило. То-то было шуму! Банни-Лист ведь был герой рабочего класса. Он бы и на гражданской войне в Испании отличился, да перепутал пароходы и попал в Гулль.

Джонни огляделся.

– Гм, – сказал он. – А какой он был?

– Говорю же, герой рабочего класса.

– Да нет, внешне? Такой крупный, с черной бородищей и в очках в золотой оправе?

– Точно. На фотографии видел, а?

– Нет, – замялся Джонни. – Не совсем.

Дед надел кепку.

– Пойду пройдусь по магазинам. Хочешь со мной?

– Нет, спасибо. Я… э-э… собирался к Холодцу.

– Тогда пока.

И дед убрел в сторону главных ворот.

Джонни набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

– Здрасьте.

– Форменный скандал – не дописать «диняйтесь»! – заявил Уильям Банни-Лист.

До сих пор он стоял, привалясь спиной к надгробию. Теперь он выпрямился и спросил:

– Как твое имя, товарищ?

– Джон Максвелл, – ответил Джонни.

– Я сразу понял, что ты меня видишь, – сказал Уильям Банни-Лист. – Пока старик говорил, ты смотрел прямо на меня.

– Я тоже сразу понял, что вы – это вы, – сказал Джонни. – Вы не слишком… ну… плотный.

Он хотел объяснить: «плотный» не в смысле «толстый», а… как будто не весь здесь. Полупрозрачный.

Но только хмыкнул и сказал:

– Не понимаю. Вы мертвый, верно? Значит, вы вроде как… призрак?

– Призрак? – сердито переспросил Уильям Банни-Лист.

– Ну… дух.

– Никаких духов и призраков не существует. Это пережиток устаревшей системы верований.

– Да, но… вы же со мной разговариваете…

– Вполне объяснимое научное явление! – объявил Уильям Банни-Лист. – Никогда не позволяй суеверию вставать на пути рационального мышления, мальчик. Человечеству пора скинуть обшарпанные штиблеты старой культуры и выйти навстречу ярким лучам зари социализма. Какой у нас сейчас год?

– Тысяча девятьсот девяносто третий, – сказал Джонни.

– А! И что, угнетенные массы воспрянули и встали под знамена коммунизма, дабы сбросить ярмо капиталистического гнета?

– А? – Джонни опешил, потом что-то смутно припомнил. – Это как в России, да? Расстрел царя и все такое? Я смотрел по телику.

– Нет, про это я знаю. Это было только начало. Что творилось в мире после сорок девятого года? Полагаю, мировой революционный процесс идет полным ходом? Тут нам никто ничего не рассказывает.

– Ну… по-моему, революций было довольно много, – сказал Джонни. – Везде…

– Хо-хо-хо!

– Угу. – Революционеры, которых в последнее время развелось видимо-невидимо, дружно трубили о том, что сбросили ярмо коммунизма, но Уильям Банни-Лист до того раззадорился, что у Джонни язык не поворачивался охладить его восторги. – Скажите… а если я принесу газету, вы сможете ее прочесть?

– Конечно. Правда, страницы переворачивать трудновато.

– М-м. Вас тут много?

– Ха! Да им на все плевать. Они просто не готовы сделать усилие.

– А вы не можете… ну… уйти отсюда? Тогда вы могли бы войти в курс дела бесплатно.

Уильям Банни-Лист впал в легкую панику.

– Далеко ходить тоже трудно, – пробормотал он. – Да и нельзя…

– Я читал, что призраки ограничены в своих передвижениях, – сказал Джонни.

– Призраки? При чем тут призраки? Я самый обычный… э-э… мертвец. – Банни-Лист воздел прозрачный перст. – Ха! Тоже мне довод, – фыркнул он. – Видишь ли, то, что после смерти я по-прежнему… здесь, не означает, будто я незамедлительно уверую во всякую антинаучную чушь. Ничего подобного. Мыслить следует трезво, логически, мальчик мой. И не забудь про газету.

И Уильям Банни-Лист медленно растаял. В последнюю очередь исчез палец, упрямо демонстрировавший его полное неверие в жизнь после смерти.

Джонни подождал, но, похоже, больше никто из обитателей кладбища показываться не собирался.

Он чувствовал, что за ним наблюдают – но не глаза. Ему, в общем, не было страшно, только неуютно – ни зад почесать, ни поковырять в носу.

Постепенно Джонни впервые толком разглядел кладбище. Впечатление, надо сказать, складывалось довольно грустное.

Кладбище выходило к заброшенному каналу, забитому мусором; на берегах устроили себе лежбище чудища хламозойской эры – старые коляски, разбитые телевизоры и продавленные кушетки.

В стороне виднелся крематорий с прилегающим к нему «Садом памяти» – вполне ухоженным, с посыпанными гравием дорожками и разными табличками вроде «По газонам не ходить». Передней границей кладбища служила Кладбищенская улица, на другой стороне которой когда-то стояли жилые дома, а ныне высилась стена, отгораживающая двор ковровой фабрики «Бонанца» («Наш девиз – экономия средств клиента!»). Чудом сохранившиеся старая телефонная будка и почтовый ящик намекали на то, что когда-то, в незапамятные времена, кто-то считал эту улицу своей малой родиной. Но теперь это была просто дорога, по которой можно, срезав угол, обогнуть территорию промышленного предприятия.