Ничего вкуснее Джек вот уже много дней не ел. Жадно заглотив еду, он слизнул с пальцев последние аппетитные капли. Затем по кругу пустили мехи с сидром — все пили сколько влезет. Наконец, с туго набитым животом и слегка захмелевший, Джек вытянулся на земле рядом с прочими пленниками.

«Что ж я за домашняя скотина! — думал он, слушая, как в животе бурчит сытный ужин. — Даже молитвы не прочел. И духу жизни долю не пожертвовал! Сожрал все, что дали, — точно свинья, которую яблоками откармливают…»

Джек приподнялся на локте и некоторое время наблюдал за разлетающимися от костра искрами. Мальчик попытался призвать дух жизни, но тщетно: он объелся и слишком устал.

«А ведь я, похоже, и впрямь в раба превращаюсь», — с горечью подумал он, засыпая.

В городе был базарный день. Селяне притащили здоровенные корзины с яблоками и репой. Пекари выставили лотки с горячими, одуряюще пахнущими хлебами. В плетеных клетях кудахтали куры; лошадей, коз и свиней водили туда-сюда — дескать, любуйтесь, покупатели! Но главным событием — по всей видимости, такое здесь случалось нечасто — стала распродажа рабов.

Пленников поделили на группы: в одной — юноши и девушки; в другой — те, что постарше; женщин на сносях определили в отдельную категорию.

— Tveir á verði eins, — кричал Олаф. («Двое по цене одного»).

Собственно, торги как таковые вел приятель Олафа по имени Свен Мстительный: он знал несколько языков.

Что до детей, так здесь был только один Джек. Люси на продажу не выставили, почему — неведомо.

«Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть нас не разлучат», — молился про себя Джек.

Добродушной супружеской чете мальчуган вроде бы приглянулся: они одобрительно повертели его туда-сюда. Но тут жена сказала что-то, муж молча пожал плечами и перешел к взрослым.

Похоже, дети здесь особой популярностью не пользовались. Джек, навострив уши, улавливал обрывки разговора. Ни гэльского, ни латыни он, естественно, не понимал, но кое-кто из горожан говорил по-саксонски. Дети — они слабые, хилые, вечно болеют. Все равно что деньги на ветер выбрасывать — купишь такого, а он, едва до дома дойдешь, тут же и свалится замертво…

Постепенно пленников распродали, и новые владельцы увели их по домам. Первыми купили тех, что посильнее; затем — женщин на сносях. После настал черед тех, кто постарше и послабее: эти восполняли свои изъяны и недостатки опытом. Один был сапожником, другой ловко управлялся с лошадьми, а тщедушная старушенция знала целых шесть рецептов приготовления пудинга и умела варить вкусное пиво.

Однако были и отверженные. У двоих мужчин спины были покрыты шрамами — смутьяны, ясное дело, от таких жди беды. У одной из женщин была изувечена нога: Джек с тоской вспомнил об отце. Другой пленник плевался в каждого, кто только пытался приблизиться. Никто даже не попытался предложить цену за монаха. Джек слышал, как кто-то из мужчин сказал, что монахи, дескать, налагают на тебя проклятие, так что потом молоко скисает.

К концу дня непроданными остались лишь пятеро. Наконец появились Торгиль с Люси. Воительница уселась на землю и принялась подравнивать ногти устрашающего вида ножом, а Люси прижалась к брату. Он, ясное дело, при виде сестры куда как обрадовался, но и про пиктов не забыл. Солнце почти опустилось к горизонту, и Джек знал доподлинно: пикты вернутся.

Рынок опустел, большинство горожан разошлись по домам, остались лишь несколько торговцев с мелкой скотиной. Все бдительно наблюдали за деревьями. Вот тени словно бы всколыхнулись; Джек крепко стиснул руку сестренки. Олаф стоял у костра — и ждал.

Было ясно, что великан разрисованных чужаков не особо жалует, но и выгоду свою помнит. Пикты крадучись вышли из лесу, нагруженные громыхающим оружием и мешками с украшениями. Все это они разложили на земле у костра.

— Троллье отродье, — буркнула Торгиль.

Глаза ее странно поблескивали.

Хочешь не хочешь, Джек вынужден был признать, что принесенное пиктами оружие — красоты неописуемой. По металлу струились прихотливые узоры, под стать татуировкам на коже самих пиктов; украшения — булавки, броши, серьги и браслеты — оказались куда изящнее, нежели Джек ожидал от таких дикарей. Может, не такие уж они и скверные. Но вот он поймал на себе взгляд одного из пиктов — взгляд тяжелый, отрешенный и задумчивый — и понял: от такого добра не жди.

Пикты внимательно осмотрели пленников. Похоже, их не смущали ни шрамы на спинах мужчин, ни увечная нога одной из женщин. Вторая женщина завизжала, пикты было отпрянули, но тотчас же вернулись, загадочно улыбаясь. Дебелый монах их явно порадовал. Они щипали его тут и там, шипя и восклицая что-то на своем языке. Свен Мстительный переводил, назначая цену.

Наконец подошел черед Джека с Люси.

Широкогрудый пикт с косматой бородой и вислыми бровями — похоже, верховодил здесь именно он — придирчиво оглядел детей, пощупал светлые Люсины волосики, полюбовался ее крошечными ручками и ножками.

Джек стиснул кулаки: ох, как же ему хотелось с размаху вдарить головой прямо в толстое брюхо мерзкому дикарю!

Вождь пиктов же, усмехнувшись, извлек на свет новый, до поры до времени припрятанный клинок — меч воистину роскошный. Вдоль ослепительно сверкающего лезвия вилось изображение дракона, рукоять была из черного дерева, инкрустированного золотом. Торгиль так и задохнулась.

— Решать тебе, — негромко проговорил Олаф.

— Да, — откликнулась Торгиль с тем же самым странным блеском в глазах.

— Оставив девчонку за собой, ты угодишь королеве. И мне тоже.

— Знаю!

Торгиль нахмурилась — и потянулась к великолепному мечу. Повертела его в угасающем свете дня. Провела пальцем по изображению дракона.

— Недурная работа. Клинок слабый, зато красивый, — вполголоса прокомментировал Олаф.

— Ну ладно! Ладно! Я знаю, чего ты от меня хочешь! — завопила Торгиль.

Она отшвырнула меч в сторону, ухватила Люси за волосы и оттащила ее прочь.

Вождь пиктов убрал меч обратно в мешок — и достал маленький, дешевый кинжал. И указал на Джека — тот явно ценился недорого.

— Да ты, видать, шутишь! — фыркнул Олаф.

Пикт выложил застежку из тусклого металла.

— Уже лучше, — подбодрил его великан.

Они поторговались еще, сбивая и набавляя цену; теперь на песке лежали кинжал, застежка и тонюсенькое медное колечко. Вот Олаф протянул руку, дабы скрепить сделку. И напоследок скользнул взглядом по Джеку, словно прикидывая, не выручит ли за него больше.

«Нет! Нет!» — твердил про себя Джек.

Его вот-вот заберут от Люси. Вот-вот эти страшные дикари уведут его в свои темные леса и безмолвные крепости на холмах. Внезапно мальчик осознал, что понимает каждое слово Олафа.

На протяжении нескольких недель он внимательно слушал — и переводил про себя. Язык скандинавов не слишком-то отличался от его собственного, но до сих пор Джек отчего-то боялся заговорить на нем. Боялся, что его высмеют! Ну, не глупо ли?

— Не продавай меня, — сказал он.

Олаф опустил руку.

— Что?

— Я сказал, не продавай меня.

Олаф фыркнул.

— А почему бы и нет?

Джек лихорадочно соображал. Умолять — бесполезно. Берсерки терпеть не могут нытиков. Какими умениями он может похвастаться? Разве что им нужен кто-нибудь за овцами гоняться… Хотя нет, погодите-ка! А ведь один талант на его счету все-таки есть! Он сведущ в музыке — хотя бог весть, произведет ли это впечатление на берсерка…

Не мешкая и не раздумывая, Джек запел заклинание, которому обучил его Бард. Запел на саксонском, ну да что тут поделать. Свен Мстительный как-нибудь переведет: