Переведя дыхание и почувствовав, что от сердца отлегло, она осмотрелась вокруг: вода порядком спала, там и сям виднелись пространства земли и камней, между которыми таились все те же существа. Одни из них лежали недвижно, другие еще шевелились. Она успела заметить одного из них, уставившегося на нее ненавидящим взглядом; почти все его тело было закрыто железными пластинками, на лице были написаны разочарование и испуг.

— Что случилось? — спросила она.

— Увы, ниспослано Небом несчастье, — ответил тот печально и жалобно. — Чжуань-сюй,[311] беспутный, восстал на моего государя. Государь мой поднял карающий меч Неба, и был бой близ стольного града, но не помогло Небо достойному, повернули наши воины вспять…

— Что, что? — Нюй-ва очень удивилась, ей никогда еще не доводилось слышать подобных речей.

— Наши воины повернули вспять, мой же государь ударился головой о гору Бучжоу, сиречь Некруглую, сломал небесную подпорку, разрушил земную основу и сам лишился жизни. Увы, воистину…

— Ладно, ладно, все равно ничего не понимаю. — Нюй-ва отвернулась, но тотчас же увидела другое лицо — довольное и гордое. Обладатель его тоже был с головы до ног покрыт железными пластинками.

— Что же все-таки случилось? — Поняв, что маленькие существа способны принимать самые разные обличья, Нюй-ва понадеялась услышать другой, более понятный ответ.

— Сердца у людей не те, что древле. Кан-хуэй,[312] обуянный жадностью, позарился на Небесный трон, мой государь поднял карающий меч Неба, и был бой близ стольного града, и Небо помогло достойному. Неудержимо шли вперед наши воины, и был предан казни Кан-хуэй у горы Бучжоу.

— Как? — Она по-прежнему ничего не понимала.

— Сердца у людей не те, что древле…

— Довольно, опять ты за свое! — рассердилась Нюй-ва, краска залила ее лицо до самых ушей. Она быстро отвернулась и после долгих поисков нашла существо, не покрытое железными пластинками. Этот был совсем голый, в кровоточащих порезах, и только чресла прикрывал кусок рваной материи. Этот кусок он только что снял с другого существа, лежавшего рядом без движения, и поспешно накинул на себя, причем лицо его сохраняло выражение полного безразличия.

Предположив, что это существо относится к иной разновидности, нежели обладатели железных пластинок, и что от него можно будет услышать более толковый ответ, она спросила:

— Что здесь случилось?

— Что здесь случилось? — сказал он, чуть приподняв голову.

— То, что тут стряслось…

— Что тут стряслось?

— Наверное, война? — Ей не оставалось ничего другого, как самой пуститься в догадки.

— Наверное, война? — тоже переспросил он.

Нюй-ва сделала глубокий вдох и, запрокинув голову, посмотрела ввысь. На небе зияла большая трещина, чрезвычайно глубокая и чрезвычайно широкая. Она постучала ногтем — звук был глухой, словно стучали по разбитой чашке. Нахмурившись, она внимательно осмотрелась вокруг, призадумалась, потом стряхнула воду с волос, откинула их за спину и, приободрившись, пошла рвать сухие стебли тростника; она приняла решение: «Сначала починю, а там видно будет».

С той поры она дни и ночи таскала тростник, и чем выше становилась груда стеблей, тем сильнее худела Нюй-ва, потому что все было не так, как прежде, ничто не радовало глаза и сердце — ни покосившееся и треснувшее небо вверху, ни зловонная и разбитая земля внизу.

Когда груда тростника достигла трещины, Нюй-ва отправилась искать синие камни. Поначалу она думала обойтись лишь камнями чистого темно-синего цвета — цвета неба, но таких камней на земле было не так уж много. К тому же большие горы ей было жалко, а когда она собирала осколки в людных местах, над ней насмехались, ругали ее, отнимали камни, а порой даже кусали руки. Пришлось ей добавлять белых камней, а когда их тоже не хватило, в ход пошли и красновато-желтые, и серовато-черные. Как бы то ни было, трещина в конце концов была кое-как заполнена; чтобы завершить дело, надо было лишь развести огонь и расплавить камни, однако Нюй-ва не стояла на ногах от усталости, в ушах у нее звенело, перед глазами плыли круги.

— Ой, что-то мне скучно сегодня! Никогда еще так не было, — сказала она прерывающимся голосом, сидя на вершине горы и подперев руками голову.

К этому времени большой пожар в древнем лесу на горах Куньлунь[313] еще не утих, западный край неба пылал багрянцем. Она бросила взгляд на запад и решила взять оттуда большое горящее дерево, чтобы зажечь тростник, но не успела потянуться за ним, как почувствовала укол в палец ноги.

Она посмотрела вниз — и конечно же, опять увидела существо из сотворенных ею, только на сей раз еще более странное: тело его было несколько раз обернуто какой-то тканью, да еще с пояса свешивалось не менее дюжины тряпок, голова была покрыта неизвестно чем, а над макушкой возвышалась небольшая продолговатая дощечка черного цвета. Существо держало в руке какой-то предмет, которым и кололо ее в палец.

Это существо с дощечкой на голове стояло между ног Нюй-ва и смотрело вверх. Поймав ее взгляд, оно быстро передало ей тот предмет, который держало в руке. Она взглянула — это оказалась отполированная до блеска пластинка зеленого бамбука с двумя рядами тонких черных полосок, более мелких, чем прожилки на листьях дуба.

— Что это? — спросила она, не в силах сдержать любопытства.

Обладатель продолговатой дощечки ткнул пальцем в пластинку и затараторил наизусть: «Обнажать срам и предаваться блуду — значит терять добродетель, губить мораль и разлагать нравы, сие подобает лишь зверям и птицам. Такое не допускается в государстве, где существует закон!»[314]

Нюй-ва уставилась на хозяина дощечки, подтрунивая в душе над собственным упрямством: ведь знала, что из разговора с этими существами ничего хорошего не получится. Не раскрывая более рта, она положила бамбуковую пластинку на дощечку, возвышавшуюся над макушкой этого странного существа, а затем вырвала из пылавшего леса большое горящее дерево, собираясь поджечь тростник.

Вдруг послышались какие-то непонятные звуки, всхлипывания и стоны. Она снова заглянула под продолговатую дощечку и увидела, что в углах маленьких глаз собрались крошечные, меньше горчичного семени, капельки слез. Но она не догадалась, что эти непонятные звуки означали плач, слишком они были не похожи на уже ставшие для нее привычными «нга, нга».

Она подожгла тростник, и притом сразу с нескольких сторон.

Пламя разгоралось лениво — стебли были недостаточно сухими, хотя и трещали весьма громко; прошло немало времени, прежде чем появились многочисленные языки огня, — время от времени они лизали небо и снова исчезали. Затем языки слились в причудливые гроздья цветов и наконец — в огненный столб, сияние которого заставило померкнуть отблеск пламени Куньлуня. Неожиданно поднялся сильный ветер, огненный столб стал с воем вращаться; разноцветные камни так раскалились, что потекли в трещину, будто сахарный сироп, сверкая, как негаснущая молния.

Ветер и дыхание пламени вздымали ее волосы, трепали их, пот лился с нее водопадом, могучий огонь озарил ее тело и в последний раз окрасил вселенную в красноватый цвет плоти.

Столб огня медленно поднимался ввысь, от тростника осталась лишь куча золы. Дождавшись, когда небо приняло лазурный оттенок, она ощупала его и нашла, что поверхность еще шероховата.

«Отдохну хорошенько и опять примусь за дело», — подумала она.

Она стала собирать золу и пригоршнями бросать туда, где скопилась вода. Зола еще не остыла, вода вскипала от ее тепла и обдавала Нюй-ва с ног до головы серыми брызгами. Налетавший порывами ветер тоже поднимал облака пепла, так что Нюй-ва стала сплошь серого цвета.

— О-о… — испустила она последний вздох.

Из кроваво-красного облака на краю неба во все стороны били лучи солнца, напоминавшего жидкий золотой шар, обернутый в первобытную магму; с противоположной стороны висел белый и холодный, словно чугунный, месяц. Нюй-ва так и не заметила, какое из светил заходило и какое восходило. До конца исчерпав свое естество, она упала наземь, и дыхание ее остановилось.