— Письмо? — спросил Цзинь-пу.

— Нет, нет, это я, — растерялся Пэй-цзюнь, которого испугал голос брата. — Знаешь, я пригласил другого врача, специалиста западной медицины, он скорее вылечит. Думал, это он…

Цзинь-пу не ответил и закрыл глаза, а он сел к письменному столу, стоявшему у окна. В тишине было слышно лишь прерывистое дыхание больного и мерное тиканье будильника. Вдруг издалека послышался автомобильный сигнал. Затаив дыхание, он прислушался. Автомобиль все ближе, ближе. Вот он уже почти у ворот, вот должен остановиться, но почему-то не останавливается и едет дальше. И так много раз. Пэй-цзюнь научился различать автомобильные гудки. Они свистели, рявкали, хрипло лаяли, крякали по-утиному, мычали, кудахтали, всхлипывали… Теперь он злился на себя: почему он, в самом деле, не задумывался об этом раньше, тогда бы, конечно, знал, как звучит клаксон автомобиля доктора Пу!

Сосед, снимавший комнату напротив, еще не пришел, он, как всегда, был или в театре, или в чайном домике, хотя была уже глубокая ночь и даже автомобили стали появляться реже. Вот и серебристый свет луны проник белым сиянием сквозь оклеенное бумагой окно.

Он устал ждать, постепенно напряжение притупилось, и он уже не прислушивался к автомобильным гудкам. Мысли путались. Пэй-цзюнь был теперь почти уверен, что у брата скарлатина и спасти его нет никакой возможности. Как теперь жить? Надеяться на самого себя? Правда, городишко их маленький, но жизнь и там с каждым днем дорожает… У самого трое детей, а теперь от брата останется двое, трудно будет прокормить всех. А ведь нужно их еще в школу отдать, учить сколько лет! Своих он, конечно, пошлет, Кан-эра обязательно, он у него самый умный. Но тогда все станут его осуждать, скажут, что он плохо обращается с детьми младшего брата, не заботится о них…

А с братом как быть? Ведь у него даже на гроб денег не хватит, не то чтобы отвезти на родину! Остается одно, кланяться, унижаться, просить, чтобы гроб временно взяли на казенное кладбище, где платить не надо…

Приближающиеся шаги заставили его вздрогнуть, он поспешно вышел из комнаты, но тут же понял, что это возвращается из театра сосед.

Покойный государь пребывал в Байдичэне…[266]

Веселое мурлыкание вывело его из себя, он уже был готов наброситься с руганью на соседа, как вдруг увидел привратника, который шел с фонарем по двору. В свете фонаря он увидел кожаные ботинки, важно ступавшие за привратником, а выше — крупного мужчину с белым лицом и черными бакенбардами. Это был доктор Путис.

Он выбежал к нему с таким видом, словно набрел на бесценное сокровище, и сразу же повел к брату. Доктор подошел к постели больного, попросил принести лампу.

— У него жар, доктор… — Пэй-цзюнь с трудом перевел дыхание.

— Давно это с ним? — медленно спросил Путис, засунув руки в карманы брюк, и посмотрел больному в лицо.

— Началось позавчера, нет… т-т-третьего дня.

Доктор нащупал пульс, затем велел Пэй-цзюню поднять лампу выше и стал внимательно рассматривать лицо больного. Потом попросил откинуть одеяло, чтобы можно было осмотреть грудь. Заканчивая осмотр, он провел пальцем по животу Цзинь-пу.

— Measles… — негромко, как бы самому себе, сказал он.

— Корь? — дрожащим от волнения и радости голосом воскликнул Пэй-цзюнь.

— Корь.

— Правда, корь?

— Корь.

— Цзинь-пу, ты разве никогда не болел корью?..

Пэй-цзюнь был вне себя от счастья, а Путис уже направлялся к письменному столу, поэтому пришлось идти за ним. Найдя на столе листок бумаги, доктор достал из кармана крохотный карандашик и стал писать рецепт. Писал он стоя, поставив одну ногу на стул, размашистым неразборчивым почерком.

— Аптека, видимо, уже закрыта? — робко напомнил доктору Пэй-цзюнь, принимая рецепт.

— Завтра сходите. Ничего особенного, утром примет.

— А завтра вас ждать?

— Зачем? Этого не потребуется. Кислого, острого и очень соленого пусть не ест. Когда спадет жар, возьмите мочу и принесите мне в больницу на анализ. Вот, кажется, и все. Наберете в чистую сухую бутылочку, имя напишете на ней.

С этими словами Путис вышел, по пути небрежно сунув в карман пятиюаневую ассигнацию. Пэй-цзюнь вышел его проводить.

Домой он вернулся лишь после того, как машина с доктором отъехала от ворот. Закрывая за собой дверь, он услышал протяжный гудок, напоминающий мычание коровы. Наконец-то он узнал, как звучит клаксон у доктора Пу. «Но теперь это уже ни к чему», — подумал он.

Даже лампа в комнате светила веселей. Пэй-цзюнь чувствовал себя так, словно освободился от какой-то тяжкой обузы, вокруг все спокойно, и никаких забот нет на душе… Он передал рецепт и деньги привратнику и велел ему рано утром пойти в Американо-азиатскую аптеку, которую назвал Путис, намекнув при этом, что там самые надежные медикаменты.

— Пойдешь в Восточный город и спросишь Американо-азиатскую аптеку. В другую не ходи. Запомни хорошенько: Американо-азиатская аптека! — без конца повторял он привратнику.

Двор был залит белым, как серебро, лунным светом. Сосед «из Байдичэна» уже спал, дом был погружен в безмолвие, лишь на столе весело и мерно тикал будильник, и было слышно, как дышит больной. Прислушавшись к его ровному дыханию, Пэй-цзюнь ощутил вдруг душевный подъем.

— Ты не спишь?.. Вырос, дай бог каждому, и ни разу не болел корью? — спросил он, не веря самому себе.

— …

— Ты можешь и не помнить, мать спросить бы надо, она-то сказала бы.

— …

— Спит. А матери нет… Ха-ха-ха! Не болел корью!

Разбудило Пэй-цзюня утреннее солнце, проникшее сквозь оклеенное бумагой окно и ударившее в глаза. Однако встать у него не было сил, руки и ноги словно отнялись. Вдруг он почувствовал, как покрывается весь холодным потом. Возле его кровати все еще стояла девочка с залитым кровью лицом, которую он хотел ударить.

Огромным напряжением воли ему удалось отогнать сон, и в тот же миг видение пропало. Он спал в своей комнате один, никого вокруг не было. Он снял пижаму, вытер пот на груди и на спине, оделся. Направляясь к брату, он увидел во дворе соседа «из Байдичэна»: тот шумно прополаскивал рот. «Ого! — подумал он, — уже не рано».

Цзинь-пу не спал и лежал с открытыми глазами.

— Ну, как сегодня? — осведомился Пэй-цзюнь.

— Немного лучше…

— Лекарство не приносили?

— Нет.

Он сел к столу напротив кровати и внимательно посмотрел на брата — лицо у Цзинь-пу уже не было таким пугающе красным, как вчера. Но сам он чувствовал себя совсем разбитым, перед глазами все время мелькали обрывки каких-то сновидений:

…Цзинь-пу лежит, как сейчас, в своей кровати, но это уже труп. Он, Пэй-цзюнь, торопится поскорей обрядить покойника, взваливает гроб на спину и идет с ним прямо в гостиную. Все это происходит как будто дома. Кругом знакомые лица, и все наперебой превозносят его до небес.

…Он велит Кан-эру и двум младшим детям, брату и сестре, идти в школу, но еще двое с плачем бегут за ним. Этот плач выводит его из себя. Но в то же время он чувствует, что в руках у него высшая власть, огромная, ни с чем не сравнимая сила. Он видит свою ладонь, которая в три — нет! — в четыре раза больше обычной. Ладонь словно литая. Он размашисто бьет ею Хэ-шэн по лицу…

Испуганный, застигнутый врасплох обрывками сна, он хотел было встать и уйти, но даже не шевельнулся. Еще чего! Надо выбросить все из головы, забыть… Но видения, как гусиный пух на воде, кружились, тонули в водовороте, снова всплывали на поверхность.

…Лицо Хэ-шэн залито кровью, она входит, громко плача, а он бежит от нее в домашний храм… За девочкой следует толпа. Знакомые, незнакомые липа. Он знает, они идут его бить…

…Он слышит собственный голос: «Я не вхожу в сделку с совестью! Не верьте вздорным выдумкам этой девочки!..»

…Хэ-шэн совсем рядом, возле его кровати. Он уже занес над ней ладонь…