— Не знаешь, как там — ничего нельзя сделать?.. Хотя бы найти переписку бумаг, юаней за двадцать — тридцать в месяц. Я…
От удивления я не сразу нашелся, что ответить, — не верилось, что он вдруг стал так скромен в своих желаниях.
— Я… Я должен пожить еще хоть немного…
— Доберусь до места, осмотрюсь и все, что в моих силах, сделаю.
Это мое тогдашнее обещание часто всплывало в моей памяти, и каждый раз перед глазами возникал облик Лянь-шу с его запинающейся речью: «Я должен пожить еще хоть немного». Я рекомендовал его всюду, где только мог, да что толку — работы мало, а людей много; в итоге я получил с извинениями несколько отказов и отправил ему несколько писем, тоже с извинениями. К концу семестра дела пошли еще хуже. В еженедельнике «Научные принципы», издававшемся несколькими местными джентри, стали появляться нападки на меня; разумеется, имя мое не называлось, но из ловко составленных фраз читателям сразу становилось ясно, что именно я провоцирую студенческие волнения, причем даже мои ходатайства за Лянь-шу изображались как стремление собрать вокруг себя сообщников.
Мне пришлось затаиться, просиживать за закрытой дверью все свободное от занятий время; порой я даже опасался, что выходящий сквозь оконную щель дым от сигареты навлечет на меня подозрение в подстрекательстве студентов. Об устройстве Лянь-шу нечего было и думать. Так продолжалось до середины зимы.
Длившийся весь день снегопад не прекратился и к ночи, за стенами дома стояла такая тишина, что ее, казалось, можно было слышать. При свете крошечной лампы я сидел неподвижно, закрыв глаза; мне мерещилось, что я вижу, как кружатся и падают снежные хлопья, увеличивая и без того бескрайнюю гору снега; в моих родных местах люди тоже хлопочут, готовясь к встрече Нового года, а я, еще мальчишка, вместе с приятелями на заднем дворе леплю снежного архата.[254] Глаза у архата сделаны из угольков, они сверкают черным блеском и вдруг превращаются в глаза Лянь-шу.
«Я должен пожить еще хоть немного!» — снова раздается все тот же голос.
— Но зачем? — ни с того ни с сего спросил я и сразу же понял нелепость моего вопроса.
Тут я очнулся, выпрямился и закурил сигарету; распахнув окно, я видел, что снегопад и вправду усилился. Послышался стук в ворота, и вскоре кто-то вошел, но то были знакомые шаги работника, обслуживавшего постояльцев. Он открыл мою дверь и передал мне большой конверт, надписанный небрежным почерком: по подписи «Вэй» я сразу понял, что он от Лянь-шу.
Это было его первое письмо со времени моего отъезда из города S. Я не удивлялся его молчанию, зная его неаккуратность в переписке, но иногда все же обижался, что он не дает о себе знать. Полученный конверт почему-то поразил меня, и я поспешил его распечатать. В письме, написанном тем же небрежным почерком, говорилось следующее:
«Шэнь-фэй, мой…
Как же мне обратиться к тебе? Не подыщу слова. Можешь проставить любое обращение, какое хочешь. Я на все согласен.
После отъезда ты прислал три письма, на которые я не ответил. Причина очень проста — у меня не было денег даже на марки. Возможно, тебя интересует, что со мной. Скажу тебе откровенно: я потерпел поражение. Я всегда считал, что меня преследуют неудачи, но теперь понял, что настоящее поражение я потерпел только сейчас. Раньше еще был человек, которому хотелось, чтобы я жил подольше, я и сам хотел этого, но жить было невозможно; теперь моя жизнь никому не нужна, но она продолжается…
Что ж, значит, так и жить?
Тот, кто желал мне жить подольше, сам не выжил. Враги заманили и погубили его. Какие именно? Этого никто не знает.
Как изменчива человеческая судьба! За последние полгода я едва не докатился до нищенства, а если говорить честно, то попросту нищенствовал. Но тогда у меня была цель, ради нее я готов был попрошайничать, голодать и холодать, сносить одиночество, терпеть лишения. Я не хотел погибать! Видишь, какую силу придает то, что есть человек, желающий продления твоей жизни. И вот этого единственного человека теперь не стало. Более того, я теперь сам считаю, что недостоин долее жить, впрочем, и окружающие тоже. Но в то же время я должен жить назло тем, кто не хочет, чтобы я жил; ведь это никому не причинит боли, раз нет того, кто желал, чтобы я жил по-хорошему. Причинить ему боль мне бы не хотелось. Но сейчас и этого единственного не стало. Какая радость, как легко на душе: я могу теперь делать все, что я раньше ненавидел, против чего выступал, я поношу все, чему поклонялся, что отстаивал. Я потерпел настоящее поражение — и в то же время победил.
Думаешь, я сошел с ума? Или стал героем, человеком выдающимся? Ничего подобного. Все гораздо проще: недавно я занял должность советника при комдиве Ду с окладом в восемьдесят серебряных долларов в месяц.
Шэнь-фэй…
Отругай меня любым словом, какое сочтешь подходящим, я на все согласен.
Ты, наверное, еще помнишь мою гостиную, где мы впервые встретились в этом городе и где распрощались. Я занимаю ее и сейчас. В ней новые гости, новые угощения, новые восхваления, новые интриги, новые поклоны и приветственные церемонии, новые игры в карты и в угадывание пальцев, новые холодные взгляды и недобрые мысли, новая бессонница и кровохарканье…
В предыдущем письме ты говорил, что очень недоволен своей работой. Не хочешь ли тоже стать советником? Скажи только, я все устрою. А по правде говоря, можно даже занять место привратника — все равно будут новые гости, новые угощения, новые восхваления…
У нас выпало много снега. А как там у вас? Сейчас уже глубокая ночь, но я не сплю, потому что дважды шла горлом кровь. Подумав о том, что за одну осень ты нежданно-негаданно прислал мне подряд три письма, я решил обязательно написать о себе — может быть, мое письмо не вызовет в тебе вздоха разочарования.
Скорее всего, я больше писать не буду, ты знаешь эту черту моего характера. Когда ты вернешься? Если скоро, мы, возможно, еще увидимся. Только я думаю, что у нас с тобой совсем разные дороги, в таком случае забудь обо мне. От всей души благодарю за хлопоты о моем устройстве. Но сейчас забудь обо мне; мне ведь теперь „хорошо“.
Лянь-шу.
14 декабря».
Я пробежал письмо глазами, потом внимательно перечел его снова, и, хоть оно не «вызвало во мне вздоха разочарования», я все же ощутил какое-то беспокойство, к которому примешивались, однако, удовлетворение и радость; поскольку он так или иначе устроился, я могу о нем больше не заботиться, тем более, что мне так и не удалось хоть что-нибудь сделать. Я собрался было ответить ему, но писать было не о чем, и желание сразу пропало.
Действительно, я стал постепенно его забывать. Его облик все реже возникал в моей памяти. Однако не прошло и десяти дней после его письма, как вдруг редакция газеты «Научная неделя» из города S. стала присылать мне свое издание. Я не большой охотник до подобных вещей, но, раз уж присылают, пришлось полистать. И тут мне сразу вспомнился Лянь-шу, потому что сплошь и рядом я наталкивался на посвященные ему стихи и прозу, вроде «Снежной ночью навещаю господина Лянь-шу» или «Достойное сборище в резиденции советника Лянь-шу». Однажды в разделе «Ученые на досуге» были с явным удовольствием воспроизведены рассказы о нем, ходившие ранее в качестве анекдотов, но теперь они именовались «занимательными случаями», причем подтекст был такой: «у исключительных людей и поступки исключительные».
Но, несмотря на эти напоминания, облик его в моей памяти все тускнел, зато он сам как будто становился все ближе; часто я без видимой причины испытывал какое-то непонятное беспокойство, меня пробирала легкая дрожь. К счастью, с наступлением осени «Научная неделя» перестала приходить, а в шаньянском еженедельнике «Научные принципы» начали печатать с продолжениями большую статью под названием «Об истинах, содержащихся в слухах». Там говорилось, что среди известных своей беспристрастностью именитых людей широко распространились слухи о некоторых господах. Среди людей, на которых намекали, был и я; мне пришлось стать еще более осторожным и снова бояться дыма собственных сигарет. Осторожность — штука хлопотная, из-за нее пришлось забросить дела, и, уж конечно, мне было не до Лянь-шу. Одним словом, я в самом деле забыл о нем.
