Прежде это здание занимала канцелярия, возможно, здесь был отдел патентов или юридическая контора, но бронебойный снаряд прошел сквозь верхний уровень навылет, словно пуля сквозь череп. На полу главного офиса, где они сейчас находились, темнели синие пятна чернил из сотен пузырьков, сметенных с полок и разбившихся вдребезги. Чернила впитались и высохли еще несколько месяцев назад. Синий пол гармонировал с голубым небом. Хавсер стоял в пятне солнечного света и слушал музыку. Игры на клавире он не слышал уже несколько лет.
— Посмотри-ка, — окликнул его Мурза и протянул ему пиктер.
Хавсер взял аппарат и вгляделся в изображение, проецируемое на заднюю стенку.
— Качество не слишком хорошее… — начал Хавсер.
— Компенсируй мозгами, они у тебя есть, — оборвал его Мурза.
Хавсер улыбнулся:
— Навид, это самое приятное из всего, что ты мне когда-нибудь говорил.
— Забудь, Кас. Посмотри на пикт. Это та самая шкатулка?
Хавсер снова посмотрел на снимок и сравнил его с различными древними архивными пиктами и справочными чертежами, которые Мурза разложил на столе.
— Она выглядит как настоящая, — сказал он.
— Она выглядит прекрасно, вот как она выглядит, — засмеялся Мурза. — Но я не желаю получить нагоняй, как тогда, в Лангдоке. Мы должны быть уверены, что она настоящая. Взятки, которые мы дали, комиссионные искателю. И расходы на этом не кончились, можешь не сомневаться. Местное духовенство придется убеждать деньгами, чтобы они сделали вид, будто ничего не видят.
— В самом деле? Я-то думал, что они нам благодарны. Мы пытаемся сберечь их наследие, пока его не уничтожила война. Они должны понимать, что мы спасаем то, что они спасти не могут.
— Ты, как никто другой, мог бы знать, что все обстоит гораздо сложнее. Кому это и понять, как не прилежному катарскому мальчику вроде тебя.
Хавсер не клюнул на наживку. Он никогда не пытался скрывать убеждений, привитых ему в детстве. В общине, ставшей ему домом, следовали учению катаров, как, впрочем, и во всех общинах и лагерях, обслуживающих возведение Ура. Город, построенный верующими для верующих. Эта привлекательная идея стала одной из множества подобных идей, которые пытались претворить в жизнь, но они не состоялись и не стали опорой человечества после Долгой Ночи. Хавсер никогда не считал себя ревностным приверженцем катаров, но с бесконечным уважением и терпением относился к идеям людей вроде ректора Уве. А ректор, в свою очередь, никогда не оказывал давления на Хавсера. Он поддерживал его стремление поступить в университет. Много лет спустя, из разговора с деканом факультета, Хавсер почти случайно узнал, что получил стипендию на обучение в Сардисе только благодаря письму ректора Уве главе приемной комиссии.
Без ректора Уве Хавсер никогда не смог бы покинуть общину и Ур и поступить в академию. Если бы он не получил место в Сардисе, он так и остался бы в общине до того дня, когда с западных склонов радиоактивных земель спустились хищники — хищники-люди — и положили конец мечте об Уре.
При воспоминании об этом спасении ему становилось не по себе даже через двадцать лет.
Тема традиций, истории веры и религии всегда интересовала Хавсера, но в это время трудно было верить в любого бога, который никак не давал знать о своем существовании, когда в мире жил человек, заявивший о себе именно таким образом. Все говорили, что Император пресекал все попытки назвать его Богом или как-то по-другому приписать ему свойства божества, но нельзя отрицать и тот факт, что после его возвышения все современные религии в мире постепенно иссякли, словно ручейки под палящим солнцем.
А вот Мурза скрывал свою религию. Хавсер достоверно знал, что Мурза тоже был воспитан в катарской вере. Время от времени они даже обсуждали это учение. Одним из направлений этой веры был милленаризм[146]. Протоверование, давшее начало этому направлению, заключалось в том, что настанет конец света, Апокалипсис, и тогда Спаситель поведет праведников в рай. Да, Апокалипсис наступил. Его называли Эрой Раздора и Древней Ночью. Но Спасителя не было. Некоторые философы утверждали, что грехи и преступления человечества слишком велики и ему отказано в искуплении. Спасение было отложено до тех пор, пока люди не настрадаются, и только тогда исполнится пророчество.
Это утверждение совершенно не устраивало Хавсера. Никто не знал и не мог вспомнить, какое именно из преступлений людей так сильно разгневало бога. Тяжело искупать грехи, если даже не знаешь, в чем они состоят.
Еще ему не нравилось, что в возвышении Императора все большее число людей видят свидетельство завершения страданий.
— Прости. Религию так легко высмеивать, — сказал Мурза.
— Верно, — согласился Хавсер.
— Религию легко обвинять в неадекватности. Груда суеверного хлама. У нас есть наука.
— Есть.
— Наука и технология. Мы настолько просвещенная раса, что не нуждаемся в вере.
— К чему ты все это говоришь? — спросил Хавсер.
— Мы забыли, что дала нам религия.
— И что же это?
— Тайна.
Вот какой аргумент он выдвинул. Тайна. Религии всех народов требовали от своих последователей веры в нечто необъяснимое. Надо было быть готовым принять вещи, которых ты никогда не сумеешь понять, которые необходимо воспринимать только на веру. Тайны, лежащие в основе религий, нельзя постичь, их можно только чтить, поскольку они олицетворяют нашу ничтожность в масштабе космоса. Наука отвергает подобный подход, утверждая, что все должно быть объяснено, а то, что объяснению не поддается, недостойно нашего внимания.
— Нельзя же считать простым совпадением, что в большинстве древних религий существуют предания о запретной истине, об опасном знании. О вещах, которых людям знать не следует.
Мурза умел выбирать слова. Хавсер подозревал, что Мурза с большим пренебрежением относится к вере, в которой был воспитан, чем он сам, хотя Мурза верил, а Хавсер — нет. Но Хавсер все же сохранил уважение к моральным принципам катаризма. Мурза же с большим удовольствием высмеивал тех, кто открыто признавался в своей вере, называя их безнадежными идиотами.
Но он верил, и Хавсер знал об этом. Об этом свидетельствовали маленький крестик, мелькавший под его одеждой, и коленопреклоненные молитвы, совершаемые Мурзой в те моменты, когда он считал, что его никто не видит. За язвительными выпадами Мурза прятал огонек религиозности, который хранил в своей душе, чтобы не лишиться ощущения тайны.
В погоне за тайной Мурза и Хавсер отправлялись в экспедиции, чтобы в самых затерянных уголках мира обнаружить бесценные осколки знаний. Спасенная информация помогала раскрыть тайны, которые, подобно ожогам, остались на ткани коллективного знания человечества после Древней Ночи.
Иногда стремление постичь тайну приводило их к духовным реликвиям. Например, осетинские молельные шкатулки. Никто из них не придерживался веры, которая привела к их созданию, никто не верил в священную силу хранившихся там предметов. Но они оба сознавали важность тайны этих предметов для последующих поколений и их ценность для культуры всего человечества.
Эти молельные шкатулки поддерживали веру в той области Терры, которая за время Древней Ночи превратилась в пепел. Вряд ли здесь сохранились какие-то частицы информации практического значения. Но изучение этих шкатулок, принципов их изготовления и хранения могло рассказать о мышлении этих людей, об их представлении о занимаемом ими месте во Вселенной, где наука становилась все более враждебной.
С улицы послышался какой-то шум, и в потоке солнечного света появилась Василий.
— А, капитан! — воскликнул Мурза. — А я уже хотел послать за тобой.
— Готовы отправляться? — спросила Василий.
— Да, через Старый Город к условленному месту встречи, — ответил Хавсер.
— Наш связник придет с товаром, — добавил Мурза.
Капитан недовольно нахмурилась:
— Меня тревожит ваша безопасность. За последний час активность в этом районе резко возросла. Я получаю донесения о действиях бригады Н по всей долине до самого улья Рожник. Дорога через Старый Город грозит опасностью.
