Рон решил, что лучше не рисковать. Допив виски, он бросил взгляд на Ташу, подрагивавшую в своей корзинке.

— Что это с тобой творится? — спросил он, поддавшись внезапно накатившему теплому чувству. Собака перевела робкий взгляд с него на дверь, и тут-то до Рона дошла истинная причина решения взять псинку к себе. — Хорошо, — сказал он и взглянул на часы. — Давай-ка поищем твой поводок.

Как и раньше, он припарковался за несколько кварталов от школы. Но на этот раз не забыл надеть солнечные очки и надвинуть на лоб бейсбольную кепку. Он шагал с таким расчетом, чтобы подойти к школе в тот момент, когда прозвенит звонок, и потому замедлял шаг, давая Таше возможность обнюхать все столбы по дороге, пока не заметил, что Рэчел вышла из двустворчатых дверей.

На лестнице девочка остановилась. Она явно кого-то ждала — как выяснилось, долговязого азиатского паренька. Потом они вдвоем зашагали в направлении улицы Парламент. Чувствуя себя почти невидимкой в этом районе собачников, Рон следовал за ними на достаточно близком расстоянии. Все в ней вызывало у него восхищение: худенькие смуглые ручонки, острые локотки, чем-то смахивающие на шарниры, пружинящий шаг, угловатые худые плечики, с которых свисал далеко не легкий рюкзачок, и сам этот рюкзачок сиреневого цвета с рисунком из розовых маргариток.

И опять они с пареньком шли по улице к северу и исчезли за дверью магазинчика видеофильмов. Однако на этот раз мальчик почти сразу вышел оттуда и двинулся куда-то дальше. Рон пару минут подождал, потом вспомнил, что у подруги Нэнси — Энджи в этом районе маникюрный салон, и прошел немного дальше, до автобусной остановки, где смешался со стоявшими там в ожидании автобуса людьми. Прошло еще пять минут, потом десять. Подъехал автобус. Рон уже было подумал, что Рэчел вышла с черного хода, но зачем ей было это делать?

Он привязал Ташу к оборудованной для велосипедов стоянке. Ему надо было знать, что там держит девочку.

Рэчел сидела на стуле за прилавком и что-то рисовала в блокноте фломастером. Ни она, ни стоявшая за кассой женщина на него даже не взглянули. Женщина была миниатюрной блондинкой с жестким, удлиненным лицом. Рон неторопливо прошел вдоль стены, где были выставлены новые поступления, взял какой-то диск и стал вертеть его в руках, делая вид, что внимательно рассматривает цветастую обложку.

— Это же надо, какие ты мне густые брови нарисовала! — сказала женщина.

— Мам, но у тебя же есть брови, — ответила ей Рэчел. — А еще — смотри! Я за тобой тень твою нарисовала.

Рон положил фильм на место. В этот момент в магазинчик вошли несколько подростков, и он незаметно проскользнул мимо них к выходу.

На противоположной стороне улицы был открыт ресторанчик. Он перешел к нему и сел за один из столиков, вынесенных на тротуар, Ташу он опять привязал к ограде. Магазинчик закрывался в полночь, но Рон был уверен, что мать или кто-нибудь другой задолго до этого отведет Рэчел домой. Если она жила в этом районе — а скорее всего, так оно и было, — он сможет выяснить, где именно.

Отъезжая в фургончике от мотеля «Каса Эрнандес» Рон увидел, как осветилась огнями Си-Эн Тауэр[11]. Вид телебашни всегда его подбадривал и успокаивал. Ее футуристический образ вселял в него надежду своей невероятностью: башня тянулась вверх как стрелка огромных настенных часов, очень модных в пятидесятые годы. Рону трудно было поверить, что всего десять дней назад ему хватало самообладания, чтобы просто сидеть в каком-нибудь кафе и пить только кофе.

Теперь он пил в основном крепкие напитки и давно уже не бывал на людях. Начинал сразу после завтрака с пары пива. К закрытию мастерской, когда пора было ехать к школе «Спрюс Корт», где в три двадцать звенел звонок, он пропускал еще четыре-пять бутылочек пива и двойную порцию виски. Каждый день он парковался в новом месте, что могло ввести в заблуждение жителей квартала, но не Ташу: она знала, куда они направляются. Псинка, кажется, даже чувствовала, что их интересовала именно Рэчел, потому что, когда мальчик оставлял Рэчел (в магазинчике или — уже вторую пятницу подряд — около дома), Таша хотела идти за ней дальше и тянула к дверям.

Того же хотелось и Рону. Он чувствовал себя лучше и уже не был на таком взводе, как раньше. Возвращаясь в мастерскую, он теперь с настроением работал, пока его не покидало ощущение приподнятости. На закате он снова ездил к ее дому — на этот раз ему надо было убедиться, что девочке не грозит какая-нибудь опасность. По выходным это была его единственная поездка, что немного угнетало, и он пытался выйти из этого состояния, постепенно увеличивая дозу спиртного. В душе он надеялся, что увидит дом Рэчел, объятый пламенем, или услышит ее крики о помощи.

В тот день сразу по возвращении домой Рона охватил безотчетный страх, и он тут же поехал обратно нести свою вахту в проулке у мусорных контейнеров за аптекой. Он околачивался там, пока девочка с матерью куда-то не отправились на машине. Рон последовал за ними.

Ему было ясно, что для Нэнси надо придумать какую-то легенду, объясняющую его отсутствие по вечерам. Она ему наверняка звонила… и ей, скорее всего, тоже было ясно, что с ним что-то происходит. Пару дней назад она поставила вопрос ребром и напрямую спросила, встречается ли он еще с кем-нибудь.

— У меня паршивое настроение, — ответил Рон. — Вот и все. Работы нет никакой.

Работы у него было столько, что он с ней не справлялся.

Помимо постоянного желания видеть Рэчел, теперь его все время терзала мысль о том, что с ней плохо обращаются. Ему казалось, что девочка спит в неприспособленном для жилья подвале. Эта мысль пришла ему в голову, когда, проходя прошлым вечером с собакой по переулку, куда выходила боковая стена дома, он увидел Рэчел сквозь решетку подвального окошка. Девочка лежала на старой продавленной кровати, уставившись в потолок. Там еще валялась картонная коробка, на которой стояла лампа, но на бетонном полу не было ни ковра, ни половика. Он несколько раз прошел мимо дома, но когда в очередной раз повернул обратно, Таша сильно потянула его за поводок и начала скулить.

Однако его взволновала не только старая кровать — главной опасностью ему представлялся хозяин дома. Он не был ни мужем, ни приятелем ее матери. Рон это понял в тот день, когда шел за ней и Рэчел от магазинчика видеофильмов. При входе в дом мужчина, сидевший на крыльце, пожелал им приятного ужина. Еще через несколько дней Рон понял, что мужчина — хозяин дома, и тут же его охватило беспокойство от того, что Рэчел живет в доме с мужчиной, который не был ее отцом. Его опасения подтвердились в прошлый вторник вечером, когда он увидел, как они вдвоем сидят на крыльце на стуле — Рэчел на коленях этого малого, правая рука которого (клясться в этом Рон бы не стал, но чем больше он прокручивал сцену в голове, тем больше крепла его уверенность) шарила под ее пижамной футболкой.

Где же шляется ее мать? У Рона просто в голове не укладывалось, как мать такой красивой девочки, как Рэчел, может оставлять ее с любым мужчиной, которому меньше восьмидесяти. Но ведь именно мать заставляет дочку петь всякой пьяни и спать на старой продавленной кровати, стоящей к тому же на голом бетонном полу.

«Если бы только она была моей», — пронеслось у него в голове.

Чего бы только он для нее ни сделал, будь она его! Покрыл бы весь пол коврами, поставил бы кровать с балдахином, купил бы ей самый дорогой кукольный дом.

Почти бессознательно, пораженный ходом собственных мыслей, он включил двигатель фургончика и поехал восвояси.

Мика повесил на окна в подвале жалюзи и постелил на пол ковровое покрытие, а на продавленную кровать, на которой Силия спала прошлой ночью, между пружинами и матрасом положил лист фанеры. Когда они вернулись из мотеля, Мика сидел на крыльце. Он не сказал им о том, что сделал, — это выяснилось только тогда, когда Рэчел уже ложилась.