Рон нахмурил брови. Ей показалось, что он над этим задумался.

— Многие дети оказываются в трудных ситуациях, — продолжала она. — Поэтому удочерить кого-то — значит сделать доброе дело, правда? Потому что тогда хоть одна девочка сможет жить спокойно, окруженная любовью. Разве я не права?

Он приободрился:

— Думаешь, ей комната понравится?

— Да, конечно!

Она еле сдержалась от того, чтобы снова сказать ему: лучше было бы оборудовать для девочки одну из спален наверху. Ну ничего, ему скажут об этом люди из агентства по усыновлению. А если они этого не сделают, сделает сама девочка.

Девочка… Если эти люди из агентства узнают, что они лечились от алкоголизма и наркомании, им достанется только какой-нибудь заморыш, от которого все отказываются. Либо она слушаться никого не будет, либо ее вообще в кресле-каталке возить придется. Нэнси ничего не стала говорить об этом Рону, чтобы он не передумал. Сама она точно не передумает. Чем меньше девочка будет достойна любви, тем сильнее она будет любить ее — чего-чего, а любви у Нэнси было хоть отбавляй. Если девочку придется возить в инвалидном кресле, она украсит кресло переводными картинками и будет катать по всей округе. Будет массаж ей делать, втирать ей эфирные масла, которые так приятно пахнут…

Нэнси сняла с ноги грелку. Боль теперь была тупая, несильная, и она снова попыталась дозвониться Рону.

«Ты, наверное, все еще работаешь», — сказала она автоответчику.

По крайней мере, он не был с другой женщиной, теперь ей не надо было изводить себя этой мыслью. Хорошо, что хоть душевные муки перестали ее преследовать.

Она взяла с пола банджо.

— Желтая птичка, — запела она, — сидит на высоком банане…

Все утро Рон красил книжный шкаф. Потом перекусил, почистил кисточки, собрал банки от краски и отнес их в сарай, где стояли мусорные контейнеры.

Захлопнув дверь сарая, он подумал о том, что теперь ему осталось только купить красивые плакаты на стены, самый лучший кукольный дом, и оборудование подвальной комнаты будет завершено. Осознание этого обстоятельства так его озадачило, будто об этом ему сказал кто-то посторонний.

Он вернулся в подвал и осмотрел проделанную работу. Потом стал трогать расставленные там вещи: стол со стулом, комод с зеркалом, сундук для игрушек, диван. Вся мебель была белого цвета. Желтый — который хотела использовать Нэнси, — конечно, теплый и солнечный, но белый целомудреннее, чище, это цвет медицинских сестер и ангелов, а на фоне светло-сиреневых стен он выглядел неожиданно ярким.

Постояв у телевизора с плоским тридцатидвухдюймовым плазменным экраном высокого разрешения, он провел пальцем по сложенным в стопку компакт-дискам с диснеевскими мультиками.

Накануне ночью, лежа на кровати под балдахином, по которой в изобилии были разбросаны мягкие игрушки, Рон внимательно рассмотрел каждую из них. Если бы ему предложили выбирать, его любимой стала бы Золушка, причем по совершенно понятным ему причинам: потому что она сбежала от злой мачехи, а еще за маленькие ножки. Он уложил все игрушки в ряд параллельно краю дивана. Потом зашел в ванную и дотронулся до нового куска душистого бархатистого мыла «Слоновая кость», а заодно бросил взгляд на продолговатый флакон с детской присыпкой фирмы «Джонсон». Он вроде как совершал какой-то лишь ему ведомый ритуал, обставляя эту комнату и наполняя ее всем необходимым. Доводя все до совершенства, он чувствовал в душе даже больший трепет, чем когда отделывал свой «вестингауз».

Рон провел рукой по хромированному крану умывальника, и у него возникло такое чувство, будто все это происходит во сне. Ему трудно было совладать с этим чувством. Работа была для него сродни колыбельной, а теперь, когда все было почти закончено, он не мог избавиться от ощущения, что вдруг проснулся. Вот он… здесь, в этот самый момент. Посреди… чего? Каким словом это передать? Ведь это не комната, не квартира в прямом смысле слова. Скорее, это выставочный зал, подумал он.

В кухне наверху он налил себе выпить. Потом пошел в мастерскую, отпер входную дверь и проверил сообщения, оставленные на автоответчике. Одно было от Винса — тот сказал, что машина готова. Он взял бланки для страховки и перешел через улицу.

Пару дней назад, когда он зашел в гараж проверить, поставил ли Винс в машину Нэнси генератор, его внимание привлекла выставленная на продажу за восемьсот долларов серебристая «хонда-сивик» 1994 года. Они сторговались на шестистах.

— Я приведу ее в порядок, — пообещал Винс, и Рону вдруг показалось, что Винс знает, зачем ему нужна эта машина, на которой он собирался ездить около дома Рэчел, потому что старая «хонда» менее заметна, чем фургончик с надписью «Рон. Ремонт электробытовых приборов» на боку.

Дело оставалось за малым — объяснить решение о покупке машины Нэнси. Да, но как? Выехав из гаража, он подумал, что сама мысль о необходимости отчитываться перед ней выводит его из себя. В последнее время Нэнси держится так, будто она его жена, — с тех самых пор, как он обмолвился о возможности удочерения. И кто его, черт побери, за язык тянул? Слава богу, он не стал ей говорить, что хочет удочерить любого ребенка, но комнату в подвале показал. На следующее утро после этого еще больше, чем бессердечный обман Нэнси, его испугало другое — ему показалось, что все эти его фантазии обретают собственную, не зависящую от него волю, толкая на путь фатальной неизбежности. Но как только он взял в руки кисть, к нему вернулось ощущение, что все происходит во сне.

Для маленькой машины не нужно много бензина — свое намерение он объяснил ей именно так, хоть самому было ясно, что лукавит. Теперь он ехал с легким сердцем и не сразу дал себе отчет в том, куда направлялся.

Очень скоро — в двадцать пять минут четвертого — Рон остановился у выгоревшей на солнце лужайки перед школой «Спрюс Корт». С тех пор как он заезжал сюда в последний раз, прошло четыре дня. Все это время он был полностью поглощен ремонтом. Потирая взмокшей рукой рукоятку коробки передач, он твердил про себя, что без Таши ему лучше из машины не выходить. Случайно брошенный взгляд в зеркальце заднего обзора обескуражил его: на него смотрели безумные глаза маньяка.

Что за напасть на него нашла? Три недели назад он был хозяином собственной жизни — работал себе в мастерской, платил по счетам, отвечал на телефонные звонки. Где-то раз или два в неделю проезжал около какой-нибудь школы, но всегда держался той черты, которую нельзя переступать, — он к ней даже не приближался.

А теперь он подошел уже к самой черте. И если не найдется для него другого дела, способного отвлечь, он сможет попасть в беду.

Его мать умерла утром в его одиннадцатый день рождения. Она возвращалась домой из магазина «Доминион»[17] с тортом из шоколадного мороженого, и когда стала переходить дорогу на красный свет, ее сбила машина. На первый взгляд казалось, что она даже не ушиблась. По словам нескольких свидетелей, она приподнялась и сказала водителю:

— Вы за это заплатите, — явно имея в виду испорченный торт. Потом снова упала.

Рон до сих пор не мог поверить не столько в то, что она умерла, сколько тому, что всего за несколько секунд до смерти нашла в себе силы сделать выговор водителю. Она была женщиной застенчивой и — по ее собственным словам — достаточно легкомысленной. Мама говорила ему, что решила назвать его Константином, потому что это имя означает «твердый и непоколебимый», — ей всегда недоставало этих качеств.

Только она называла его полным именем. Вне дома он был просто Кон, и в силу рано проснувшегося в нем чувства, подсказывавшего, что привлекать к себе излишнее внимание ни к чему, он говорил иногда, что его полное имя — Конрад, потому что такое имя представлялось ему более нормальным. Когда ему было уже прилично за двадцать и он купил бизнес Рона по ремонту электробытовых приборов, он стал называть себя Роном. Из-за одной буквы в имени ему совсем не хотелось менять бланки квитанций, счетов и накладных, не говоря уже о неоновой вывеске. Отец его, который до сих пор пребывал в добром здравии, всегда называл его только дружок. Он бывало говорил ему: