— Меня от таких сентенций с души воротит, — сказала Лора. — Сделаешь аборт — тебя считают чудовищем, независимо от того, что ты еще совсем маленькая и совершенно одинока. Но если решишься, несмотря ни на что, оставить ребенка, значит, ты плохая мать, потому что есть и другая часть семьи, которая в жизни этого ребенка не присутствует. На всех не угодишь!

— Но, тем не менее, это справедливо, — задумчиво произнесла Силия.

— Что справедливо? — не понял Мика.

— То, что у нас нет нормальной семьи.

— Твоей вины в этом нет, — заметила Лора.

— Я имею в виду мою семью. Моего отца. Дедушку Рэчел. На прошлое Рождество ей хотелось, чтобы мы поехали его навестить во Флориду, а я сказала ей, что он умер. Можете себе представить?

Мика пожал плечами:

— Может быть, он и умер…

Силия бросила на него пристальный взгляд:

— А хотите, я вам еще кое-что скажу? Когда умерла мама, я почувствовала какое-то странное облегчение от того, что Рэчел будет принадлежать только мне.

— Облегчения ты не почувствовала, — спокойно сказала Лора.

— Все-таки иногда я тебе завидую, — сказала Силия, по-прежнему обращаясь к Мике.

— Это вполне естественно.

Она покачала головой. Лишь ей было известно, с какой силой бушевала в ней любовь к дочери. Глядя, как Рэчел играет в комнате или на детской площадке в школьном дворе, первым и самым главным ее чувством было: моя, она моя. В этом чувстве удивление не являлось главным — ее переполняло чувство собственницы, неутолимой страсти, глодавшей ее изнутри. Может быть, это чувство было самым худшим ее качеством, доставшимся в наследство от матери на генетическом уровне. Но служить извинением это никак не могло.

— Аминь, — сказал Рон в ответ на заявление звонившей женщины о том, что ни один ребенок не должен рождаться случайно.

Он остановил машину перед мастерской, но радио выключать не стал — хотел послушать новости. Основной из них была информация о забастовке сталеваров. За ней следовало сообщение о Рэчел — говорили то же самое, что и час назад: еще раз было проведено всенощное бдение при свечах; у сотрудников и завсегдатаев мотеля «Каса Эрнандес» взяли на анализ образцы ДНК…

Рон выключил двигатель. Во всей этой истории его больше всего удивляло то, что у этой матери не было десятка незаконных детей. Хотя он отнюдь не исключал, что она раскидала их по детским домам. А может быть, Рэчел единственная не стала жертвой всех ее абортов.

Он взял ящик с инструментом и вышел из машины. На другой стороне улицы из грузовика вылезал Винс.

— Привет! Как дела? — крикнул он.

— Все путем, — ответил Рон.

— У тебя почти всю неделю мастерская закрыта.

Рон напрягся. Когда это, интересно, Винс стал следить за тем, что он вывешивает табличку «Закрыто»?

— Пришлось много ездить по вызовам, — бросил он.

— Я тоже только приехал с вызова в Миссисогу, — сказал Винс. — Там дождь льет как из ведра.

— Скоро, значит, и до нас дойдет, — сказал Рон, расслабившись. Винс просто решил по-соседски языком почесать.

Жалюзи на окнах были опущены, верхний свет выключен. За прилавком сидела Нэнси и курила, даже не пытаясь спрятать от него сигарету.

— Ты что делаешь? — спросил он.

— Ой, — рассеянно сказала она, — извини. — И уронила сигарету на пол.

— Надеюсь, ты не дурь здесь смолишь?

— Что? Нет, нет… — Нэнси встала и загасила бычок ногой. — Слушай, Рон, мне кажется, я грипп подхватила. Мне бы надо отлежаться.

— С Рэчел все в порядке?

— Да, у нее все отлично. Играет на синтезаторе.

Он сделал радио потише:

— Я ничего не слышу.

— Она играла еще минуту назад.

Он взглянул на часы. По расписанию девочка должна была сейчас смотреть мультики.

— Меня вдруг тошнить стало, и голова закружилась, — сказала Нэнси.

В тусклом свете лицо ее было белым как мел. Рон включил лампу — так ее лицо стало еще белее. В руках у нее он заметил листок бумаги.

— Что это?

— Да так, ничего, объявление о Рэчел.

Нэнси дала ему листок. Он быстро прочитал текст:

— Где ты это взяла?

— Кто-то подбросил.

— Кто?

— Не знаю. Бросили и ушли. — Она махнула рукой в сторону двери. — Он там был, в прорези для почты застрял.

— Неужели? — Рона насторожило, что листовки с просьбой об освобождении Рэчел распространялись значительно дальше границы официальных поисков. С другой стороны, добровольцы разносили их там, где им нравилось. Это вовсе не означало, что район поисков расширился. — И никто в дверь не стучал? — спросил он.

— Нет, никто не стучал.

Рон снова бросил взгляд на листок.

— «Я — единственная родственница Рэчел», — вслух прочитал он, фыркнул и решил не забивать себе этим голову. — Значит, — спросил он, — с Рэчел все в порядке?

— Да, да.

Его поразило безразличие, с которым ответила Нэнси.

— Мне самому нужно на нее взглянуть.

Она промолчала. Он решил, что тем самым Нэнси хочет выразить свое несогласие.

— Я спрошу ее, не хочет ли она посмотреть пылесосы…

— Пойди спроси.

— Тебе ведь не обязательно там с нами быть?

— Как она захочет. — Нэнси обошла прилавок. — Мне нужно лечь. Разбуди меня через час.

Рон скомкал листовку. Она вызвала у него неприятные чувства, но он, как ни странно, быстро успокоился. В голову ему пришла мысль о том, что прежде всего надо будет показать Рэчел одну из составленных им брошюрок, чтобы вызвать у нее интерес к пылесосам. Он взял с полки последний вариант и раскрыл его, положив на прилавок. Фото автора отсутствовало, но это легко было исправить — снимок оказался под рукой. Правда, улыбка на нем казалась слишком уж широкой, а волосы чересчур прилизанными.

Рон взял ножницы и отрезал целую страничку. Лучше всю ее отрезать, пожертвовав разделом, посвященном «эврикам», чем только часть, иначе Рэчел, глядя на пустое место, будет ломать себе голову над тем, что он хотел от нее скрыть. Потом он пробежал глазами оставшуюся часть брошюрки. Там было какое-то слово, которое, наверное, она не поймет, но в целом язык был достаточно простым, предназначенным для широкой публики.

Девочка стояла на коленях перед кукольным домом.

— Привет, — бросила она.

Сердце у Рона учащенно забилось — не от того, что он увидел ее в белой юбочке и синей с белым матроске, а от того, что она была именно там, где он сотни раз уже видел ее в воображении.

— Можно мне войти?

Она нерешительно смотрела куда-то мимо него.

— Боюсь, на Нэнси плохо погода действует, — заметил Рон, перешагнув через порог. — Она, должно быть, грипп где-то подхватила. А ты как себя чувствуешь?

— Отлично.

Рэчел подумала, что его интересует ее больная нога, и села на корточки так, чтобы перенести на нее вес тела, тем самым подтверждая, что и на самом деле все отлично.

Он закрыл дверь и запер ее на ключ:

— А Нэнси ушла? — спросила девочка.

— Ушла?

— Ну, в магазин, например, пошла или еще куда-нибудь.

— Нет. — Интересно, к чему она клонит. — Нэнси здесь. Прилегла покемарить.

Волосы Рэчел сзади были стянуты в конский хвостик. Его завораживал вид аккуратных, небольших, чуть оттопыренных ушей девочки. Честно говоря, это был ее единственный недостаток. Ему доставляло невыразимое удовольствие, что она не пытается его скрыть, а наоборот — выставляет напоказ, вдев в мочки маленькие сережки.

Он сделал рукой жест в сторону кукольного дома.

— Видишь ту красную кнопку? Над камином.

Она обернулась.

— Нажми ее, — сказал он, подвинувшись к ней поближе, — и посмотри, что произойдет.

Рэчел просунула ручку в игрушечную гостиную и быстро коснулась кнопки. Дрова в камине окрасились в алый цвет. Через секунду тем же цветом зарделись стоявшие на камине свечи.

— Здорово, правда?

Она кивнула.

В другой руке она держала куклу-маму.