Завтра, как и сегодня, я выступлю по лондонскому радио".
В задумчивости Франсуа Тавернье выключил радио и принялся шагать из конца в конец комнаты. Сидевшая на стуле в углу мадам Трийо, незаметно вошедшая в начале речи, уголком передника вытирала глаза.
– Что с вами, мадам?
– Ничего, это от радости.
– Радости?
– Да. Этот генерал… Как его зовут?
– Шарль де Голль.
– Да, именно так. Де Голль… Он сказал, что пламя французского сопротивления не угаснет.
– Ну и что? Он в Лондоне, не во Франции. Немцы же не в Англии, а здесь. Если он хочет воевать, ему надо лишь вернуться, а не покидать трусливо свой пост.
– Леа, прекратите говорить эти глупости, – вмешался Тавернье. – Сами не знаете, что несете. Де Голль – искренний и мужественный человек. Я с ним встречался, когда он был заместителем государственного секретаря в министерстве национальной обороны. Он наверняка долго размышлял, прежде чем обратиться с воззванием, которое ставит его вне закона. А ведь он воспитан в воинских традициях подчинения приказу.
Мадам Трийо спросила:
– Вы присоединитесь к нему?
– Все будет зависеть от дальнейших событий. Прежде всего, мне надо попасть в свой полк. Сегодня я не ужинаю с вами, буду у мэра.
– А что же делать мне?
– Вам? Как истинно верный друг вы позаботитесь о Камилле, – прощаясь, шутливо раскланялся он.
На следующий день Леа дозвонилась до родителей. Она расплакалась, услышав нежный голос Изабеллы и хриплый от волнения голос отца. Что была за радость вновь услышать Руфь! Ей доставили удовольствие даже несколько слов, которыми она обменялась со своими сестрами, Франсуазой и Лаурой. Без конца расспрашивала она о поместье, о дядюшках и тетушках, о двоюродных братьях и сестрах, внезапно осознав, насколько она всех их любит. Ей хотелось рассказать матери об ужасе бомбежек, о гибели Жозетты, об убийстве мужчины, который хотел их ограбить, о глазах бабушки, увидевшей трупы дочери и своих внуков, о болезни Камиллы, о своем приключении с Франсуа. Но она только повторяла:
– Мамочка, мамочка, если бы ты только знала…
– Моя бесценная, мы с отцом приедем за тобой, как только будет возможно.
– Ох, да, мама. Мне так тебя недостает, я столько должна тебе рассказать, мне было так страшно. Я часто о тебе думала, спрашивая себя: "А как бы поступила мама?" Не всегда делала я так, как бы сделала ты. Часто вела себя эгоистично, как избалованный ребенок. Но скоро я буду с вами, буду спать в детской, в своей маленькой кроватке, а ты станешь приходить ко мне перед сном поболтать. Как в детстве, прижмешь меня к себе. Повиснув у тебя на шее, я смогу почувствовать аромат твоих духов, погладить твои прекрасные волосы. Ох, мамочка, как я тебя люблю! Когда вокруг нас все полыхало, я ужасно боялась, что больше тебя не увижу. Бомбежки – это жутко, гибнут люди, несчастные люди… Мамочка…
Рыдания не позволили Леа продолжать. Франсуа мягко взял у нее из рук трубку и передал Пьеру Дельмасу адрес его дочери и номер телефона доктора Рулана.
Поблагодарив врача, он увел Леа с собой.
Уже почти стемнело, на забитых автомашинами улицах – ни огонька. Воздух нежен. Проходя по Старому мосту, Леа заметила:
– Как пахнет водой!
Она любила этот запах реки, запах трав, рыбы и ила. Они подошли к дому мадам Трийо.
– Мне не хочется возвращаться. Что если мы пройдем в поле? Это недалеко, в конце улицы.
– Как вам угодно.
Леа взяла Франсуа под руку.
Они медленно шагали между двух каменных оград, за которыми простирались огороды. В конце дороги миновали полуразрушенные дома с заваленными всяческими отбросами подъездами. Вонь свинарника заставила их ускорить шаг.
Каменные ограды сменились живыми изгородями. Некоторые кусты цвели и благоухали. Какое-то время они шли по тропе, которая становилась все уже. Леа увлекла Франсуа в сторону лужайки, где под большим дубом стоял сарай. Когда она толкнула дверь, их опьянил запах сена.
– Это мой дом. Я его открыла вчера. Пахнет тут, как в Монтийяке. Мне здесь было так хорошо, так спокойно, что сегодня я снова вернулась сюда со своими книгами, – объяснила Леа, погружаясь в душистое сено.
Франсуа продолжал стоять. Не двигаясь, пытался он понять, чего ждет от него капризная девчонка. Он опасался совершить неловкость, которая оттолкнет се, снова сделав сурово-неприступной. Его так радостно удивило ее поведение после того, как они вышли из кабинета доктора Рулана. Ведь желал он только одного – заключить се в свои объятия. И не для того, чтобы заняться с ней любовью. Даже зная, что думает она о другом человеке, он был бы счастлив просто прижать ее к себе.
– Не стойте столбом, идите сюда. Можно подумать, что вы меня боитесь.
"Немножко", – подумал он, укладываясь рядом.
Долгое время они лежали молча.
– Почему вы меня не обнимите?
– Думал, вам не понравится.
– Ничего подобного. Обнимите меня.
Поначалу его поцелуи были мягки, ласки нежны.
– Крепче. Обнимите меня крепче.
Всю ночь они снова и снова занимались любовью, доходя до боли. Наконец, обнявшись, заснули, а их обнаженные тела покрывали следы царапин и укусов, прилипшее сено.
Разбудил их шум дождя. Было прохладно. Франсуа накинул Леа на плечи свой синий пиджак. Совершенно вымокнув, вернулись они к мадам Трийо.
– Я волновалась. Куда вы запропастились? Не надо меня так пугать. Посмотрите на себя, как вы выглядите! Умереть хотите? Господин Тавернье, вы безрассудны. Девочка вся дрожит. Вам мало одной больной в доме? – сердито выговаривала добрая женщина.
Вынув из шкафа одеяло, она укутала стучавшую зубами от холода Леа. Приготовила ей горячего вина. Перед разожженной плитой дымился повешенный на спинку стула пиджак.
– Возьмите, это брюки и рубашка моего покойного мужа. Отправляйтесь переодеться.
Франсуа без возражений взял одежду.
Ближе к вечеру Франсуа объявил Камилле и Леа о своем намерении уехать.
– Куда? – резко спросила Леа.
– В Париж.
– Оставляете нас одних?
– Здесь вы в безопасности. Мадам Трийо мне обещала, что поможет вам и попытается подыскать подходящее жилье, где вы поживете, пока доктор Рулан не позволит Камилле уехать. У вас есть деньги?
– Да, проблемы нет. Спасибо, Франсуа, что спросили об этом.
– Месье Тавернье, месье Тавернье… идите скорее. Генерал де Голль будет говорить снова, – закричала снизу лестницы мадам Трийо.
– Мне бы хотелось его послушать, – вздохнула Камилла.
Нагнувшись над кроватью, Франсуа одним движением подхватил Камиллу и осторожно спустился по ступенькам. На кухне он неторопливо усадил се в плетеное кресло хозяйки. В гостиной около десяти человек внимательно слушали голос, долетавший из свободной страны и приносивший им надежду.
"В этот час все французы понимают, что обычные формы власти неэффективны. Столкнувшись со смятением во французских душах, столкнувшись с распадом правительства, попавшего в услужение к врагу, столкнувшись и с возможностью использовать наши установления, я, генерал де Голль, французский солдат и военачальник, сознаю, что говорю от имени Франции.
От имени Франции я решительно заявляю нижеследующее: единственным долгом каждого француза, способного носить оружие, является продолжение сопротивления. Было бы преступлением перед Отечеством складывать оружие, покидать военную позицию, соглашаться с передачей под контроль врага какого-либо клочка французской земли.
В этот час обращаюсь, прежде всего, к Французской Северной Африке, к нетронутой Северной Африке.
Итальянское перемирие – всего лишь грубая ловушка. Долг всех тех, кто хранит понятие чести в Африке Клозеля, Бюжо, Ногеса, отвергать выполнение вражеских условий. Недопустимо, чтобы паника Бордо смогла пересечь море. Солдаты Франции, где бы вы ни были, поднимайтесь!"
Ночью Франсуа Тавернье покинул городок.
