– Но, тетушка Альбертина, вы совсем не изменились. Я всегда вас такой и знала.

– Ты хочешь сказать, что всегда помнила меня старухой?

– Ах, нет, тетя Альбертина. Ни вы, ни тетя Лиза никогда не состаритесь.

Альбертина, расцеловав Леа, усадила ее за стол. Пьер Дельмас сел напротив.

– Вы наверняка проголодались. Пьер, Эстелла, приготовила для вас телятину со сморчками именно так, как вы любите,- сказала Альбертина.

– Она вспомнила, что вы любите вкусно поесть, – жеманно добавила Лиза.

– Чувствую, что я у вас поправлюсь на несколько килограммов, а ваша племянница будет меня ругать.

– Хи-хи-хи, – захихикали старые девы. – Он все такой же шутник.

Леа наслаждалась едой. Видя ее аппетит, Пьер не мог не подумать о несчастном, так быстро забытом Клоде.

В своей спальне, когда-то бывшей комнатой ее матери, Леа обнаружила великолепный букет чайных роз и визитку. Очарованная красотой цветов, она взяла карточку и прочла: "Новой парижанке с нежностью. Камилла и Лоран". Удовольствие оказалось испорчено: что ей было за дело до нежности Камиллы? Ну а свою нежность Лоран мог бы оставить при себе, раз уж присоединял ее к пожеланиям жены. Порвав карточку, в скверном настроении она легла спать.

На следующее утро ее разбудили чудный запах какао и сверкающее солнце, от которого она спряталась под одеяло.

– Опустите занавески…

– Вставай, лентяйка. Разве можно валяться в постели в такую погоду? Ты знаешь, который час?

Леа осмелилась высунуть из-под одеяла кончик носа.

– Ну?

– Скоро одиннадцать. Твой отец уже давно ушел, а Камилла д’Аржила звонила два раза, – сказала Альбертина, ставя поднос с завтраком рядом с кроватью.

– А ну ее! – усаживаясь, произнесла Леа.

Альбертина тем временем протянула ей поднос.

– Почему ты так говоришь? Со стороны Камиллы было очень любезно справиться о тебе.

Леа предпочла ничего не ответить и устроилась удобнее.

– Тетушка, как ты добра! Здесь все, что я люблю! – сказала она, вонзая зубы в золотистую горячую булочку.

– Ешь, ешь, моя дорогая. Объявлено о целом ряде ограничений. Сегодня день пирожных, но без мяса, завтра будут закрыты кондитерские, а мясные лавки открыты. Надо привыкать.

– Ну как? Проснулась? – спросила Лиза, просовывая нос в приоткрытую дверь. – Как выспалась?

– Здравствуй, тетушка. Спала, как убитая. В этой комнате все так напоминает о маме, что, мне кажется, она вообще ее не покидала.

Расцеловав ее, сестры вышли.

Леа проглотила еще три булочки и выпила две чашки какао. Наевшись, отодвинула поднос и вытянулась, скрестив руки под головой.

Проникавший в комнату через одно из приоткрытых окон сквозняк мягко колыхал тюлевые занавески. Весеннее солнце наполняло жизнью холст Жуй, возвращало яркость выгоревшей синеве обоев.

Леа было нетрудно представить себе мать в этой комнате, такую мягкую и спокойную. О чем мечтала юная Изабелла весенними утрами? Думала ли она о любви, о браке? Стремилась ли она получить от жизни все, обнимать любимого человека, ждала ли она ласки, поцелуев? Нет, невозможно. Она выглядела такой далекой от всего этого.

В глубине квартиры зазвонил телефон. Через несколько секунд в комнату легко постучали.

– Войдите.

Распахнулась дверь – и вошла крупная женщина лет пятидесяти в бледно-серой блузке и безупречно белом закрытом переднике.

– Эстелла, как я рада вас видеть! Как вы?

– Хорошо, мадемуазель Леа.

– Эстелла, что за церемонии! Поцелуйте же меня!

Кухарка и одновременно горничная сестер Монплейне не заставила себя упрашивать. В обе щеки расцеловала она девушку, которую носила на руках, когда та была еще ребенком.

– Бедненькая моя! Какое горе!… Ваш жених…

– Молчите, не хочу, чтобы мне о нем говорили.

– Ну, конечно… Извините меня, моя малышка. Я такая неловкая…

– Нет, нет!

– Ох, совсем забыла… мадемуазель. Мадам д'Аржила просит вас к телефону. Она звонит уже в третий раз.

– Знаю, – раздосадованно процедила Леа. – Телефон, как и раньше, в малой гостиной? – продолжала она, надевая подаренное ей матерью к Рождеству домашнее платье из бархата цвета граната.

– Да, мадемуазель.

Босиком Леа пробежала по длинному коридору и вошла в малую гостиную, излюбленную комнату сестер де Монплейнс.

– Смотри-ка, – заметила Леа. – Они поменяли обои. И правильно сделали. Эти веселее.

Она подошла к консоли, на которой лежала снятая трубка.

– Алло, Камилла?

– Леа, ты?

– Да, извини, что заставила тебя ждать.

– Неважно, дорогая. Я так счастлива, что ты в Париже. Прекрасная погода. Ты не хочешь прогуляться после обеда?

– Если тебе удобно.

– Я заеду за тобой в два часа. Тебя устроит?

– Очень хорошо.

– До скорой встречи. Если бы ты знала, как я рада, что снова тебя увижу.

Ничего не ответив, Леа повесила трубку.

Сидя на скамейке в саду Тюильри, две молодые женщины в трауре наслаждались возвращением солнечной погоды после зимы, на долгие недели укрывшей Францию толстым слоем снега. Весна наконец-то наступила, и все говорило об этом: мягкость воздуха, чуть более яркий свет, окрасивший розовым цветом здания на улице Риволи и фасад Лувра, садовники, рассаживавшие на клумбах первые тюльпаны, взгляды прохожих на ножки двух сидевших женщин, некая томность движений, более громкие, чем обычно, возгласы гоняющихся друг за другом по саду детей и прежде всего тот особый неуловимый аромат, что весной появляется в воздухе Парижа и тревожит даже самые здравые умы.

Как и Леа, Камилла отдалась чувству блаженства, стиравшему с души и порожденное смертью брата горе, и боязнь, что война, вдруг разгоревшись, унесет и ее мужа. Оказавшийся около ноги мяч оторвал ее от этих раздумий.

– Простите, мадам.

Камилла улыбнулась стоявшему перед ней светловолосому мальчугану и, подобрав мячик, протянула ему.

– Спасибо, мадам.

С нахлынувшей на нее нежностью Камилла вздохнула:

– Как он очарователен! Посмотри, Леа, у него волосы такого же цвета, что и у Лорана.

– Не нахожу, – сухо ответила та.

– Как бы мне хотелось иметь такого же ребенка!

– Что за вздорная мысль заводить детей сейчас. Надо совсем голову потерять!

Резкие нотки в ее голосе заставили Камиллу подумать, что она больно задела приятельницу, вспомнив о счастье быть матерью в то время, как Леа только что потеряла жениха…

– Прости меня, я такая эгоистка. Можно подумать, что я совершенно забыла о бедняге Клоде, тогда как… тогда как мне его страшно недостает, – произнесла она, разражаясь рыданиями и опустив голову на ладони.

Две женщины замедлили шаг и сочувственно посмотрели на сотрясавшуюся от рыданий тоненькую фигурку. Их взгляды окончательно вывели Леа из себя.

– Прекрати устраивать сцену.

Камилла взяла протянутый подругой платок.

– Извини. Я лишена и твоего мужества, и твоего достоинства.

Леa с трудом сдержала себя, чтобы не сказать, что дело не в мужестве и не в достоинстве. К чему превращать в своего врага жену того, кого она любит и кого встретит уже сегодня вечером, ибо Камилла пригласила ее с ними поужинать.

– Вставай, пойдем. Не хочешь выпить чаю? Может, знаешь местечко неподалеку?

– Прекрасная мысль. Что если мы зайдем в "Ритц"? Это совсем рядом.

– Согласна на "Ритц".

Выйдя из Тюильри, они направились в сторону Вандомской площади.

– Не могли бы вы быть внимательнее? – воскликнула Леа.

Выбегавший из прославленной гостиницы мужчина сбил бы ее с ног, если бы в последнее мгновение ее не удержали две сильные руки.

– Извините меня, мадам. Но… разве это не обворожительная Леа Дельмас? Моя дорогая, несмотря на переодевание, я никогда вас ни с кем не спутаю. У меня сохранились о вас неизгладимые воспоминания.

– Может, вы меня освободите? Вы мне делаете больно.

– Простите эту невольную грубость, – улыбаясь, сказал он.

Сняв шляпу, Франсуа Тавернье склонился перед Камиллой.