Сначала он нахально улыбается, но затем он выглядит взволнованным, потому что я не улыбаюсь в ответ. Воспоминания слёз Эллы подстегивают меня, заставляя не обращать внимания на нервы. Когда я поравнялась с Шоном, мои глаза всё ещё направлены на Дейва. Я поворачиваюсь и продолжаю свой путь к моему реальному бойфренду. Я останавливаюсь прямо перед Шоном; он вертится на скамейке и заговорщически спрашивает меня:

— Что происходит?

— Просто смирись с этим, — шепчу я, потянув его на себя.

Когда он встает, я подхожу к нему так близко, что могу слышать несколько смешков из-за его стола. А затем ещё немножко, когда я тяну его ещё ближе и настойчиво целую, страстно и так долго, как я обычно это делаю, если мы одни. В этом улье, кишащем активностью, я не уверена, что много людей увидело этот поцелуй, но я надеюсь, что увидел Дейв. Это всё, что имеет значение.

Когда я отступаю, Шон улыбается так, будто у него день рождения, но ничего не говорит, а только смотрит, как я возвращаюсь в центральный проход, а затем иду к столу Дейва. Я сразу же понимаю, что он видел мой поцелуй с Шоном: его лицо красное, челюсти сжаты. Громко, на расстоянии нескольких шагов от него, я говорю то, что Элла была бы не в состоянии сказать:

— Таким образом, очевидно, что мы расстались. Удачи с Морган.

Я говорю Грейсон, что мне сразу после школы надо пойти домой, но вместо этого встречаюсь с Шоном на парковке. Он стоит, прислонившись к багажнику седана, и ожидает меня. В потрепанных джинсах, серой толстовке и солнцезащитных очках, с вытянутыми к небу волосами и телефоном в руках, он великолепен.

— Эй, ты, — ласково произношу я. Он поднимает на меня взгляд и улыбается.

— Вот ты где. Не хочешь вернуться в бухту?

— Звучит заманчиво, — говорю я, вспоминая наше путешествие, после того, как я рассказала ему, что я клон. Кажется таким естественным, что мы идем туда снова в наш первый день в качестве официальной пары.

Шону приходится остановиться у первого почтового отделения, чтобы отправить несколько фотографий для своей мамы. Это кажется странным, но нормальность выполнения поручения с ним успокаивает меня. Мы берем машину Шона, потому что в моей почти закончился бензин, и когда мы выезжаем на главную дорогу, он включает музыку погромче, и мы оба фальшиво подпеваем.

— Как продвигаются дела с этой девушкой, Петрой? — спрашивает Шон, когда песня заканчивается.

— Бетси планирует в эти выходные поговорить с ней по телефону. Она собирается узнать у неё, в подходящее время, не хочет ли она провести ДНК-тест.

— Хотел бы я подслушать этот разговор, — со смехом произносит Шон. — Мне тоже нравится Airborne Toxic, хочешь взять ДНК-тест, чтобы определить, не родственники ли мы?

— Я знаю, мне тоже. Но Бет найдет способ спросить её.

Во время рекламы мы разговариваем обо всем и ни о чем. Когда в эфире появляется The Bravery, Шон снова прибавляет громкость.

— Я люблю эту песню, — говорю я.

— Я люблю тебя.

Это настолько неожиданно — его взгляд всё ещё прикован к дороге, — что до меня не сразу доходит. Когда же это происходит, я резко вдыхаю и смотрю на него. Почувствовав мой пристальный взгляд, он улыбается, но всё также смотрит на дорогу. Я отвожу взгляд и немного приоткрываю окно, потому что внезапно начала чувствовать жар. Загорается красный свет, и, остановившись, Шон смотрит на меня.

— Лиззи.

Я перевожу взгляд на него.

— Я слышала тебя, — говорю я, улыбаясь.

— Да, но вышло как-то неправильно. Я думаю об этом всё время… я думаю о тебе всё время.

Мне надо отвести взгляд; я смотрю на светофор, чтобы убедиться, что всё ещё горит красный.

— Лиззи, — снова говорит он, привлекая моё внимание. Тремя пальцами он дотрагивается до моей правой щеки. — Я никогда никому этого не говорил, но я знаю, что я чувствую. Я абсолютно серьёзен, когда говорю, что люблю тебя.

Бип.

Би-бип.

Биииииииииип!

Я знаю, что загорелся зеленый свет; я знаю, что другие водители сходят с ума. Но я не говорю ему ехать дальше. Вместо этого я говорю:

— Я тоже тебя люблю.

У почты Шон паркуется на самом дальнем месте от входа, затем поворачивается назад и хватает коробку. Он открывает свою дверь, после чего смотрит на меня.

— Хочешь остаться здесь или пойти со мной?

— Пойду с тобой.

Коридорчик длинный и узкий, Шон стоит позади меня, положив руку на бедро и нашептывая мне на ухо всякую ерунду, чтобы скоротать время.

— Думаешь, Элла и Бетси тоже влюбятся в меня, как и ты?

— Не льсти себе, — смеясь, отвечаю я. — Ты не настолько восхитителен.

— Смешно. Хмм… мне интересно, влюбится ли так же необъяснимо в меня Оригинал?

Я закатываю глаза, не удостоив его ответом.

— Эй, а что, если ваша мама соврала об Оригинале и просто клонировала себя?

— Мы действительно совсем на неё не похожи, — шепчу я.

— Что, если вы клоны какого-нибудь знаменитого человека? — тихо спрашивает он.

— Может, хватит, — говорю я чуть громче, чем следовало. Неприветливый почтовый работник смотрит на меня. Я поворачиваюсь к Шону и легонько бью его, ведь мы оба знаем, что это его вина.

Наконец наша очередь, и конечно же нам помогает скупая леди, которая не сказала и пяти слов за всё время совершения почтовой операции. Когда мы заканчиваем, мы беремся за руки и отходим от окошка. Шон ведет меня к двери с табличкой ВХОД вместо ВЫХОД; я дергаю его в правильном направлении.

— Ты хоть читать умеешь? — шучу я, когда мы выходим наружу.

Я наблюдаю за тем, как смеется Шон, вместо того, чтобы смотреть, куда я иду, когда практически врезаюсь в кого-то.

— Элизабет Вайолет Бест! — шипит голос.

И голос этот принадлежит моей маме.

Я абсолютно тиха на протяжении всей дороги домой и в течение двадцатиминутной «беседы» с мамой после нашего приезда. Когда она почти закончила, когда я уже была готова услышать своё наказание и уйти в комнату, мама заметила, что на мне нет ожерелья. Она кричит, чтобы Элла и Бетси пришли в гостиную, затем говорит всем нам, что мы наказаны.

— Что мы сделали? — спрашивает Элла, невинно глядя на маму.

Мама сужает глаза.

— Вы трое живете одной жизнью; если Лиззи отклонилась от общей линии, то вы об этом знаете. Вы сообщники.