Несмотря на столь яростное сопротивление, наш пленник личной неприязни к нам, очевидно, не испытывал, поскольку, уразумев, что изменить что-либо уже не в его силах, совершенно спокойно, даже приветливо улыбнулся и выразил надежду, что никого не поранил во время борьбы.

– Надо полагать, теперь вы отправите меня в полицейский участок, – обратился он к Шерлоку Холмсу. – Мой кеб стоит внизу на улице. Если вы развяжете мне ноги, я сам спущусь. Я уже не такой легкий, как раньше.

Грегсон и Лестрейд обменялись насмешливыми взглядами, но Холмс, похоже, сразу же поверил пленнику на слово и развязал полотенце, которым были стянуты его лодыжки. Тот встал и размял ноги, как будто снова хотел почувствовать свободу. Помню, что, глядя на него, я тогда подумал, что мне не часто приходилось видеть людей такого могучего телосложения. Темное от загара лицо плененного мужчины было столь решительным и энергичным, что производило не меньшее впечатление, чем его физическая сила.

– Знаете, если место начальника полиции сейчас свободно, вы достойны занимать его как никто другой, – сказал он, с нескрываемым восхищением глядя на моего соседа по квартире. – Заметив, что вы идете по моему следу, мне надо было бы вести себя осторожнее.

– Будет лучше, если вы поедете со мной, – обратился Холмс к детективам.

– Я могу править лошадью, – вызвался Лестрейд.

– Прекрасно! Тогда Грегсон сядет рядом со мной. Вы, доктор, тоже можете присоединиться, раз уж вас так заинтересовало это дело.

Я с радостью согласился, и мы все вместе спустились к кебу. Пленник не пытался сбежать. Он со связанными руками первым зашел в собственный кеб, за ним последовали и мы. Лестрейд забрался на козлы, стегнул лошадь и с ветерком доставил нас на место.

В полицейском участке мы прошли в тесный кабинет, где чопорный инспектор с землистым лицом с видом уставшего от рутинной работы человека записал имена задержанного и тех, в убийстве кого он обвинялся.

– Задержанный предстанет перед судом в течение недели, – механическим голосом произнес он. – Мистер Джефферсон Хоуп, хотели бы вы что-нибудь заявить? Однако обязан вас предупредить, что ваши слова будут внесены в протокол и в дальнейшем могут быть использованы против вас.

– Джентльмены, – медленно заговорил наш пленник, – я хочу рассказать вам все.

– Может быть, лучше будет сделать это на суде? – спросил инспектор.

– Суда может и не быть, – сказал на это Хоуп. – Не удивляйтесь. Я не собираюсь сводить счеты с жизнью. Вы врач? – перевел он взгляд на меня.

– Да, – кивнул я.

– Тогда приложите руку вот сюда, – улыбнулся Хоуп и указал на свою грудь, что ему не так-то легко было сделать, учитывая, что на нем были наручники.

Я выполнил его просьбу и тут же почувствовал чрезвычайно сильное и неровное биение внутри. Казалось, что его грудная клетка содрогается и вибрирует, как стены какого-нибудь хлипкого здания, внутри которого работает мощная машина. Благодаря тому, что в кабинете было очень тихо, я даже услышал звук, похожий на гудение, исходящий из того же источника.

– Черт возьми! – воскликнул я. – Да у вас аневризма аорты!

– Вот именно, – ничуть не смутился он. – Я на прошлой неделе сходил к врачу, и он сказал, что мое сердце выдержит еще разве что несколько дней. Оно уже много лет так себя ведет, и с каждым годом все хуже и хуже. Я надорвал его в горах Солт-Лейка, когда недоедал и не давал себе отдыхать. Но мое дело сделано, и мне теперь все равно, когда я умру. Я только желаю, чтобы кто-нибудь кроме меня знал, как все было. Не хочу, чтобы меня запомнили, как обычного убийцу.

Инспектор и оба детектива наскоро посовещались между собой, стоит ли разрешать ему рассказывать о себе.

– Как вы считаете, доктор, – спросил хозяин кабинета, – у него действительно так плохо с сердцем?

– Хуже не бывает, – ответил я.

– В таком случае, я считаю, что наш долг в интересах правосудия выслушать его рассказ, – громко объявил инспектор. – Сэр, вы можете приступать к рассказу, но еще раз напоминаю, что ваши слова будут внесены в протокол.

– Если позволите, я сяду, – сказал пленник и опустился на стул. – Из-за этой аневризмы я очень быстро устаю, да и наша потасовка полчаса назад сил мне не прибавила. Я уже стою одной ногой в могиле, поэтому не стану вам лгать. Все, что я вам скажу, – абсолютная правда, и мне все равно, как вы используете то, что сейчас услышите.

С этими словами Джефферсон Хоуп откинулся на спинку стула и приступил к своему удивительному рассказу. Говорил он спокойно, даже монотонно, как будто речь шла о самых банальных вещах. За точность изложения я ручаюсь, поскольку имел возможность свериться с записной книжкой Лестрейда, где рассказ задержанного был записан слово в слово.

– Для вас не имеет большого значения, почему я ненавидел этих мерзавцев, – начал Хоуп. – Достаточно того, что они погубили двоих людей… Отца и дочь… За что и поплатились своей жизнью. Они совершили преступление слишком давно, и ни один суд не стал бы рассматривать это дело, если бы я решил предъявить официальное обвинение. Но только я знал, что они действительно виновны, поэтому решил сам стать им судьей, прокурором и палачом. Вы бы и сами так поступили, если бы оказались на моем месте и если вы настоящие мужчины.

Это было двадцать лет назад. Девушка, о которой я говорю, была моей невестой, но ее насильно выдали замуж за того самого Дреббера, отчего ее сердце не выдержало и она умерла. Когда она лежала в гробу, я снял с ее пальца обручальное кольцо и поклялся себе, что, умирая, этот выродок будет видеть это самое кольцо и думать о преступлении, за которое покаран. Я не расставался с этим кольцом. Вместе с ним я выслеживал Дреббера и его подельника на двух континентах, пока наконец не нашел их. Они надеялись, что у меня не хватит терпения и я все брошу, но просчитались. Если завтра я умру (что вполне вероятно), то умру с мыслью о том, что свое предназначение в этом мире я выполнил, и выполнил неплохо. Благодаря мне двумя негодяями на земле стало меньше. Мне больше нечего желать и не на что надеяться.

Они были богаты, а я беден, поэтому мне не так-то просто было за ними гоняться. Когда я приехал в Лондон, в кармане у меня не было ни гроша, так что мне пришлось подыскать себе работенку, чтобы не умереть с голоду. Я с детства привык иметь дело с лошадьми, поэтому пошел в службу проката кебов, и скоро меня приняли. Из заработков полагалось каждую неделю отдавать определенную сумму хозяину, остальное шло мне в карман. Правда, редко когда там было много денег, но я кое-как сводил концы с концами. Труднее всего было научиться ориентироваться в городе, потому что я видел много запутанных городов, но этот – настоящий лабиринт. Хорошо, что у меня всегда с собой карта. Если мне попадались какие-нибудь крупные гостиницы или вокзалы, тут уж я дорогу всегда находил.

Я не сразу вычислил, где обитают эти господа. Я обошел все отели и пансионы и все-таки нашел их. Они снимали комнаты в Камберуэлле, на той стороне Темзы. Как только я нашел их, то понял, что им от меня уже никуда не деться. Я отпустил бороду, так что, если бы мы случайно встретились, узнать меня они не могли. Я решил не спускать с них глаз, пока не подвернется случай сделать свое дело. На этот раз они не должны были от меня уйти.

А упустить я их мог в любую минуту. Куда бы они ни направлялись, я всегда следовал за ними. Иногда на кебе, иногда на своих двоих, но на кебе было лучше, потому что так они наверняка бы от меня не ушли. Только очень рано утром или глубокой ночью я мог хоть что-то зарабатывать, поэтому скоро задолжал своему хозяину. Но меня это не слишком волновало, потому что те, кого я искал, были у меня в руках.

Но они тоже оказались очень хитрыми. Наверное, эти псы почуяли неладное, поскольку перестали выходить на улицу по одному и в темное время суток. Я две недели наблюдал за ними и ни разу не видел их порознь. Дреббер почти не бывал трезвым, но Стэнджерсон постоянно был начеку. День и ночь я следил за ними, но удобного случая все не выпадало. Я не отчаивался, потому что чувствовал, что время почти настало. Я боялся только того, что эта штука у меня в груди не выдержит, лопнет раньше времени, и моя работа останется невыполненной.