Теперь на планете царил хаос. Уютные городки превратились в очаги преступности. Земельные владения отобрали у аристократов, оставшихся верными старой власти, и отдали другим, переметнувшимся на сторону новой. Остатки монархии превратились в замкнутые подпольные кланы, соперничавшие друг с другом, демократическое правительство закручивало гайки, лишая граждан политических свобод и одновременно разлагая их пропагандой животного потребления, а хлынувшие с покоренного Айза мигранты неутомимо превращали некогда цветущую роскошную Амбросию в отстойник всех видов человеческих мерзостей.

А мы с Крезом искали работу.

Он — бывший космодесантник ("прыгун", как их называют), я — бывший пилот. Я умею пилотировать все, что летает. Крез умеет валить все, что движется и дышит (и все, что не движется и не дышит, тоже, часто уточнял он). Месяц назад меня уволили из команды пилотов "Небесного странника", старого пассажирского круизера, куда я нанялся после войны. Придрались к ерунде — всего три дня не появлялся на работе, чему были, конечно, весьма объективные причины (плохое настроение, вызванное неудачным ходом размышлений о предназначении всего сущего, а также разладом с одной симпатичной борухой). На самом деле, ходили слухи, что сверху дано указание вычистить отовсюду представителей дворянских родов, заменяя их выходцами из нижних слоев и даже айзерами. На то, что вождение космических кораблей — сложнейшая профессия, в совершенстве доступная только элите общества, конечно, демократам было плевать. Их цель была ясна — подорвать аристократию, чтобы в корне пресечь возможность Реставрации.

Крез тоже был без работы, но по другим причинам. Выходец из простого рыцарского рода, он, как и другие представители его класса, в общем-то симпатизировал монархии, но не настолько, чтобы положить свою голову за ее восстановление. В работе ему отказывали не поэтому. Он сам от нее отказывался — после победы над Панданией прыгуны могли найти работу разве что в охранниках, но он считал это ниже своего достоинства и все искал какое-нибудь великое дело, вроде путешествия на край галактики за сокровищами древнего звездолета, и в ожидании его проматывал свои сбережения за годы войны, пробавляясь случайными заработками.

Мои-то сбережения закончились через неделю. Крез, разумеется, не был жадиной, однако, как всякий рыцарь, он не мог упустить такой роскошный случай самоутвердиться над аристократом, поэтому все наши совместные расходы он оплачивал с таким несносным видом превосходства, что кир не хотел литься мне в горло. Я быстро сломался и начал искать работу, постепенно докатившись до самых презренных предложений — если бы мой покойный отец узнал про такое, он, наверное, неделю бы со мной не разговаривал. Но меня везде преследовали отказы.

В то осеннее утро мой организм задержался в постели дольше обычного, мозг приходил в себя после вчерашнего хмельного пира, и солнечный луч, прострелив ряд слегка увядших растений на подоконнике, застал меня еще спящим.

Снились мне прекрасные тропинки посреди цветов, брызги волн на берегу теплого моря, улыбки красивых девушек и много других приятных видений, которые только могут присниться двадцатисемилетнему парню, однако луч солнца счел все это недостойным суровой реальности и разбудил меня.

Едва я очнулся, неприятная мысль кольнула мое сознание и стерла дурацкую улыбку с лица. Я подскочил, бросился к компу и открыл почту.

Я ждал ответа на свои запросы по вакансиям.

Отказ. Недостаточно опыта. Это у меня! Пилота с восьмилетним стажем, побывавшего на двух войнах, недостаточно опыта, чтобы водить раздолбанный грузовик внутри системы!

Еще отказ. Несоответствие требованиям. Ха-ха!

И тут тоже отказ. Что? Нежелательное социальное происхождение… Вот это откровенно! И за какую работу, посмотрите — черт побери, помощник инструктора в юношеской пилотажной школе… двести баунтов в месяц…

Я был раздавлен.

Нежелательное социальное происхождение.

Не повезло мне — произошел из знатного дворянского рода Дэлвисов. Но что же теперь делать, если я уже произошел из него, и не могу пере-произойти откуда-нибудь еще?

Настроение рухнуло и разбилось, как спасательная капсула, у которой заклинило парашют.

Силовое поле включено — силовое поле отключено, перегруз конденсаторов тяги.

Отказ второго контура. Отказ третьего контура.

Попытка восстановления центрального процессора — один…. Два… отказ. Следующая попытка через — три, два, один…

Я все время машинально имитирую диалог с роботом управления — когда нахожусь не в кресле пилота. Нервная, дурацкая привычка, случайно выработавшаяся во время обучения. Нельзя сказать, чтобы она сильно помогала мне быть пилотом, хотя иногда успешно подменяла отключившийся мозг. Но она была, и я ничего не мог с собой поделать — я мысленно говорил за центральный узел автоматического управления везде и всегда. Иногда я забывался и приписывал ему вовсе невообразимые тирады — например, "поворот головного модуля в сторону источника звука" или "открыть шлюзы для сброса отработанной жидкости". С этими извращениями я пытался бороться, однако иногда все же находил в них своеобразную точку опоры для своего неуверенного в себе Эго.

К тому же подобная самоорганизация помогает мне упорядочить деятельность своей творческой, импульсивной и художественной личности. Мама часто пеняла отцу за то, что он послал меня в наемники и потом в пилоты, и утверждала, что из меня получился бы гениальный художник. На что отец возражал ей, что все эти гении на самом деле — всего лишь банальные психи, а Дэлвис, как и все Дэлвисы, должен быть воином, что, конечно, не лишает его права в свободное время упражняться в "живописи". Под этим высоким понятием отец имел в виду нанесение непристойных картинок на стену судового клозета, каковое занятие, по его мнению, превосходно поднимало боевой дух экипажа и было достойно усилий лишь по этой причине.

Да, я страдаю тем, что воспринимаю происходящее слишком субъективно и эмоционально. Часто я не успеваю толком понять, что происходит перед моими глазами, как мое воображение уже принимает решение. Не знаю, как при этом мне удается быть неплохим пилотом. Иногда мне приходится переделывать длинные цепочки действий лишь потому, что в их начале мне показалось что-то другое.

В отличие от Креза. Мне кажется, что он вообще лишен воображения. Он живет лишь тем, что видит перед своими глазами, и тем, что ему надо сделать в этой связи. "Кир, чувихи, валить" — вот формула, которой вполне можно описать его характер, учитывая, что в каждой из частей этой триады он стремится достигнуть совершенства. Кир должен быть самого высокого качества, а также необходимая для его правильного усвоения обстановка — стол с яствами, тихая музыка, уютный дизайн, и даже шикарный мобиль, чтобы доехать до всего этого. Чувихи, ах, да что об этом говорить, и так ясно — ноги из ушей, глаза в пол-лица, густая копна волос на маленькой головке, внутри которой — только приятный звон, чтобы ничто не отвлекало. Валить — в любой спорной ситуации, лихо, со свистом, чтобы все сверкало и взрывалось.

Да, Крез совершенно непохож на меня, вдумчивого одухотворенного философа. Мне плевать на качество кира — лишь бы он снял с меня оковы разума, перегруженного предположениями об окружающей реальности. И пусть завтра будет болеть голова, главное — чтобы сегодня удалось про нее забыть. Мне плевать на изысканность яств и уютность обстановки — по достижении определенного градуса и то и другое неизбежно становится превосходным. Но я терпеть не могу девушек, которые похожи на резиновые куклы для пилотов, оживленные грубой магией инстинктов. Пока они только улыбаются, они прекрасны, но стоит им открыть свой прелестный ротик и произнести что-нибудь философски бессмысленное, политически безграмотное, художественно неверное, как они тут же становятся для меня безобразными. И обратно, любая замарашка через полчаса мудрого молчания становится для меня симпатичной, а стоит ей произнести что-нибудь созвучное моим мыслям, — красавицей. В эти минуты Крез частенько одаряет меня самыми убойными из своих взглядов, изображая презрительное осуждение и недоумение, а я отвечаю ему презрительным сожалением о его черствой, бездуховной, безыдейной и бесталанной натуре.