Откуда-то из-за кустов ударили барабаны. Мужчины встали и, пропустив вперед новоиспеченного мужа, пританцовывая, направились в дом, где все еще скрывалась невеста. Дверь в ее комнату оставалась закрытой. Подойдя к ней, муж громко постучал в нее три раза. Тогда дверь отворилась, но одновременно кровать, на которой сидела девушка, скрылась за опустившимся сверху палантином. Мужчины получили право войти в комнату, постояли немного, обменялись шутками и, так и не увидев той, ради которой пришли, удалились.

В спальне остались лишь молодожены и несколько пожилых женщин, которые старались казаться незамеченными. Они натерли мужу волосы и руки ароматическими маслами, затем принесли большой фаянсовый таз, в котором он вымыл ноги. Только после этого жених, слегка откинув палантин, присел на угол кровати. Женщины удалились. Из-за палантина высунулась обсыпанная жасминовыми лепестками рука, в которую муж положил первый «семейный» подарок. Теперь он получил право разговаривать со своей женой.

Семь дней и семь ночей они не выйдут из этой комнаты. Доступ к ним будет иметь лишь старшая тетка мужа, нянчившая его еще младенцем. На восьмой день молодожены появятся во дворе и устроят там угощение для своих общих друзей. А на девятый день молодая жена переступит порог дома своего мужа, у которого уже есть старая жена…

Заждавшийся меня на доу Рашиди сетовал, что за столь долгое отсутствие бвана Чуй спишет его на берег. А когда услышал о моем плане зайти на остров Манда, прежде чем вернуться в Ламу, то заявил, что за «угон судна» мы оба угодим за решетку, откуда вызволить нас не удастся.

Тюрьма в Ламу помещалась в импозантной оманской крепости, и попасть туда мне как раз хотелось, но только в качестве туриста. Чем устраивать мне поденную экскурсию, бване Чуй будет гораздо выгоднее получить дополнительные шиллинги за аренду доу. Однако Рашиди не соглашался, ссылаясь на то, что между островами Пате и Манда одни лишь коралловые рифы и отмели. Он там никогда не плавал, и, если что случится, в открытом океане от беды мы так легко, как в мангровом болоте, не отделаемся.

Тогда на помощь пришел бывалый моряк, бвана Абу. Он вызвался провести доу над коварными отмелями сам, а в ответ на отказ Рашиди заявил, что найдет для поездки другую лодку. Авторитет старшего возымел действие. Рашиди сделался пассажиром. Я расцеловался с мвалиму, и бвана Абу поднял парус.

На небе не было ни облачка, путешествие — каких-нибудь десять миль — обещало быть безоблачным. Однако, оставшись без определенного занятия, Рашиди начал глазеть по сторонам и вскоре увидел слева по борту качавшееся на лазурной глади океана нечто серое, напомнившее мне кусок пемзы. Рашиди показал это нечто Абу, тот зачмокал губами и резко изменил курс доу.

Кусок, оказавшийся довольно зловонным, выловили, после чего мои африканцы пришли в неописуемое возбуждение. Они уверяли, что нашли серую амбру, за которую на аукционе в Ламу давали немалые деньги.

— Если найден один кусок, то рядом где-то обязательно плавают еще несколько, — твердил бвана Абу. — Мы неплохо заработаем на троих.

От своей доли я сразу же отказался, но сказал, что мешать обогащаться своим спутникам не намерен. После этого амбровая лихорадка у них еще больше усилилась.

Забыв о рифах, отмелях и бване Чуй, они кружили в радиусе около километра вокруг места находки. Через полчаса на борт был поднят еще один, размером с обычную чашку, кусочек. Он вонял еще сильнее. Спасаясь от запаха, я перебрался на корму и принялся загорать.

Но амбра все равно напоминала о себе, и поэтому мне волей-неволей пришлось о ней думать. Зловонные серые куски, за которыми охотились мои спутники, — это продукт жизнедеятельности китов. После соответствующей обработки амбра превращается в благовоние, издревле ценимое на Востоке. Ее употребляют там для курения, применяют в парфюмерии и, главное, добавляют в масло или керосин, используемые в лампах. Запах газа при этом пропадает, а язычок пламени делается ярким и светлым, словно светящийся перламутр.

Не знаю, вспомнил бы я еще что-нибудь про амбру или нет, но сильный толчок, выбросивший меня с кормы на дно доу, заставил задуматься над более насущными проблемами. Наступило время отлива, и мои амброискатели все же наскочили на мель. Беглый осмотр показал, что никаких пробоин и повреждений доу не получила. Значит, через шесть часов прилив снимет нас с коралловой подушки. А пока, если не бояться перегреться на солнце, можно было полюбоваться пестрым миром коралловых рифов.

Прошло минут сорок, и по отмели уже можно было шлепать пешком, поскольку вода осталась лишь в глубоких лужицах, заполнивших провалы и воронки в серо-черном теле рифа. Чего только не было в этих лужицах!

Потеряв надежду разбогатеть на амбре, бвана Абу теперь обратил все свои старания на то, чтобы найти хотя бы скудное пропитание. Поэтому он занялся сбором трепангов. Вскоре ведро было доверху наполнено черными величиной с большой палец голотуриями. Выпотрошив их и слегка подвялив на солнце, Абу, не обращая внимания на протесты Рашиди, изрубил на дрова две доски, валявшиеся в доу, развел на ее дне костер и принялся варить трепангов в морской воде.

Блюдо оказалось не ахти какое, но за неимением лучшего я присоединился к трапезе. А Рашиди, как истый мусульманин, ушел подальше и потом с нескрываемой брезгливостью смотрел на нас, как на неверных.

Скоротав время, мы снялись с мели и взяли курс на Манда. Швартовались уже в сумерках.

Как ни парадоксально, но на этом острове посреди океана ощущается острая нехватка воды. Его крупнопесчаные почвы так быстро теряют влагу дождей, что, в отличие от Ламу и Пате, на Манда преобладает не тропический лес, а саванна. Необычно выглядят огромные, растущие вдоль пляжей баобабы. Они придают поистине фантастический вид скрывающимся под их сенью руинам дворцов и мечетей одноименного города — самого древнего города восточных банту. От первых его построек IX века ничего, правда, не осталось. Однако Манда называют «настоящим раем» для археологов. Вот почему первым делом я решил найти на острове Нэвилла Читика.

Не знаю, действительно ли узнал меня профессор. Во всяком случае, когда я напомнил, что несколько раз заходил в его директорский кабинет в Институте истории и археологии Восточной Африки в Найроби, он встретил меня как старого знакомого, рассказал о своих последних открытиях в Килве, на Мафии и на островах архипелага Ламу. Но больше всего конечно же он рассказывал о Манда.

— Об этом острове известно еще меньше, чем о Пате и Ламу. Но если бы вы вместе со мной покопались в земле, то поняли бы: разгадки многих тайн суахилийской истории следует искать именно здесь. В тот период, когда в Ламу появились первые мусульмане, на Манда уже строили дома из коралловых блоков, весящих больше тонны. Такого я еще не встречал нигде к югу от Сахары. Вплоть до конца XII века, когда начался закат Манда, здесь велось огромное строительство.

— На основании чего определяется возраст этих построек? — спросил я.

— В основном по монетам и фарфору, которые попадаются среди руин. Судя по количеству находок, обитатели города предпочитали пользоваться серебряными деньгами египетских Фатимидов X — начала XI века. Встречаются монеты из Сицилии, что позволяет предполагать существование торговых связей со Средиземноморьем.

Торговля велась здесь в удивительных размерах, — продолжает ученый. — Это видно по тому, какое огромное, невиданное количество импортных товаров мы находим на Манда. Черепки китайского фарфора, например, встречаются в 75 раз чаще, чем в соответствующих горизонтах Килвы. Потрясающее количество керамической посуды времен Сассанидов — кувшинов, горшков, ваз, ламп. Они точно такие же, как те, что археологи Института персидских исследований откопали недавно в Сирафе. Значит, Манда активно торговала и со странами Персидского залива. Попадаются также прекрасные образцы местной керамики. Но она неглазированная.