Спустившись к храму, можно, находясь на одном уровне с его крышей, заглянуть вниз, а затем по наклонной траншее спуститься к основанию креста. Высота монолита от основания до уровня земли — 12 метров, однако благодаря башнеобразным выступам, членящим его массу, храм кажется куда более высоким и, главное, неожиданно изящным. Это впечатление еще более усиливается благодаря высокому, явно ведущему свое начало от аксумских пьедесталу, на трех уровнях повторяющему крестовидную форму плана.

Изваяв столь оригинальное сооружение, его создатели решили не перегружать храм украшениями. Строгие своды с крестами и ребристый купол — вот и все, что вырезали изнутри строители, когда делали монолит полым. Разгуляться своему виртуозному мастерству они дали лишь при декорировании стрельчатых окон, украшенных резными виньетками с непременным крестом в центре. «Безупречное соблюдение пропорций, скромный и в то же время изысканный орнамент, четкие строгие линии — все это ставит Бетэ Гиоргис в число величайших архитектурных творений прошлого», — писал Дж. Бент. Оставив потомкам этот замечательный храм, мастера Лалибэлы возвели вечный памятник не столько богу, сколько самим себе…

Воздали должное средневековым эфиопским строителям-ваятелям и более поздние исследователи. «Церкви Лалибэлы самые замечательные в Эфиопии, — писал в конце прошлого века Э. Реклю. — Подобно Риму и Константинополю, этот священный город построен на семи холмах, подобно Иерусалиму, имеет свою Элеонскую гору, а его замечательные памятники по праву разрешают Лалибэле претендовать на роль одного из интереснейших своей архитектурой мест христианского мира». Наши современники поляки А. Бартницкий и И. Мантель-Нечко называют храмы Лалибэлы «забытым чудом света». Они же приходят к немаловажному для нас выводу: «Архитектура и декор храмов Лалибэлы свидетельствуют о бесспорном продолжении аксумского стиля. Итак, новое государство, хоть и отодвинутое от Аксума на юг, управлявшееся представителями другой, не аксумской народности, стало наследником традиций первоначального государства, и, следовательно, период господства ластинской династии Загуйе можно признать историческим продолжением прежней аксумской государственности и культуры».

Говорят, что хадани Лалибэла был последним могущественным царем из династии Загуйе. На склоне лет он настолько увлекся храмовым строительством и богоискательством, что безнадежно запустил дела мирские, в том числе державные. Его наследники столкнулись не только со смутой, посеянной феодалами, чутко реагировавшими на ослабление центральной власти. В конечном итоге дело кончилось тем, что в 1268-м или 1270 году хадани из Ласты были вынуждены уступить свой трон ныгусэ Йикуно-Амлаку, девятому потомку Дыль-Нэада, правившему на севере Шоа среди народа амхара.

Крупных городов и культурных центров у амхара тогда не было. Поэтому Лалибэла долгое время по традиции оставалась религиозным и духовным центром Эфиопии. Эта ее новая роль особенно усилилась после того, как в стране начался период внутренней стабилизации, экономического развития и расцвета культуры.

Именно в это время в Аксуме создают, а в Лалибэле переписывают уже известную нам книгу «Кыбрэ нэгэст», связавшую происхождение правящей династии с царями Аксума и библейскими персонажами. Почти одновременно появился не менее знаменитый памятник африканской литературы «Сырыатэ Мэнгыст» — «Правила царства», отразивший объективную историческую потребность создания в Эфиопии единого государства.

Легче стало разбираться в лабиринтах эфиопской истории после того, как при дворе была учреждена должность цыхафе тыызаза — официального летописца. Несколько высокообразованных амхара, назначенных на эту должность, постоянно находились при дворе императора, другие по его распоряжению обосновались в Лалибэле, где по горячим следам подготавливали жизнеописания правителей Загуйе, память о которых еще жила в народе. Так впервые в Тропической Африке было положено начало национальной историографии.

В XIV веке было создано «Сказание о походе ныгусэ Амдэ-Цыйона», в котором описываются исторические события эпохи «собирания эфиопских земель». Хотя в композиции и стиле этого произведения еще многое напоминает народные сказания, это уже произведение исторической литературы.

Появились первые переводы или эфиопские версии изданных в Европе книг, в том числе известного христианского романа «История Александра Великого». Эфиопской «латынью» все еще оставался язык геэз. Написанные им книги свозились в монастыри, где пользоваться ими мог каждый владевший грамотой. Это были предтечи первых публичных библиотек в тропической части континента. Первая из них возникла в Лалибэле под сводами Бетэ Ливанос.

Однако не только меценатом и покровителем «золотого периода» эфиопского средневековья вошел в историю Зэра-Яыкоб. За 34 года правления он проявил себя в первую очередь как великий реформатор. Император был первым правителем, который руководствовался интересами Эфиопии и не оглядывался на свои аксумские корни и шоанское родство. Он впервые в средневековой Африке создал централизованную государственную систему правления, вновь «прорубил окно» в восточный мир через Красноморское побережье и начал подумывать о том, чтобы создать антимусульманскую коалицию Эфиопии с Европой, получить оттуда огнестрельное оружие и специалистов.

Записи, оставленные цыхафе тыызаза, позволяют нам познакомиться с интересным механизмом управления, созданным Зэра-Яыкобом для того, чтобы искоренять местничество, бороться с неповиновением феодалов, предотвращать появление новых «царьков» из числа назначенных в провинции сановников. Механизм этот назывался «шум-шир», что переводится «назначен — разжалован». Систематически и настойчиво Зэра-Яыкоб проводил перераспределение должностей, лишая власти и своего расположения интриганов, казнокрадов, лихоимцев или вероотступников, готовых переметнуться на сторону мусульманского врага, со всех сторон подступавшего к границам империи. Иногда устраивался большой «шум-шир». За измену государству и вере, за переход в язычество император жестоко карал даже своих ближайших родных, включая принцев крови.

Однако при всем этом трудно не согласиться с мнением польских эфиопистов А. Бартницкого и И. Мантель-Нечко, которые пишут, что этот крупный правитель, сумевший диктовать свою волю всей стране и державший всех в железных оковах страха, искоренявший все древние местные верования, сам был одержим паническим страхом перед земными и магическими силами, которым он объявил войну. Стоит ли удивляться этому? На мой взгляд — нет. Даже в наше время я знаю многих африканцев, которые на «мерседесе» приезжают в церковь к воскресной заутрене, целуют крест, а затем отправляются к ведуну с просьбой помочь одержать победу на предстоящих парламентских выборах. Что же ожидать от жившего в XV веке Зэра-Яыкоба?! Христианизация Средней Эфиопии лишь начиналась, причем процесс этот, в отличие от Аксума, совсем не был предопределен объективным ходом развития общества амхара.

Можно даже допустить, что за те десять веков, что отделяли Зэра-Яыкоба от Эзаны, языческие боги подросли и обросли целым сонмом реальных оккультных деятелей, а следовательно, стали на плато Шоа куда сильнее тех, которым некогда поклонялись аксумиты с плато Тигре. Боги эти были рядом, перед ними трепетали многие подданные императора, их призывали себе в покровители те, кто плел заговоры против короны и сильной власти. Этих богов можно было бояться.

Чтобы запугать и отогнать их, император приказал воздвигнуть над своей резиденцией в Дэбрэ-Бырхане (что километрах в полутораста к северу от нынешней Аддис-Абебы) огромный, видный за километры золотой крест. Днем он блестел на солнце и, как подсказывали советники, определенно отпугивал злую силу. Но ночью?.. Спасет ли этот крест от могущественных божеств Десак и Дино, которым поклоняются даже его дети? От многочисленных духов лесов и гор, в существование которых верят почти все его подданные? От черного колдовства вождей-жрецов, ведунов, прорицателей и предсказателей, недовольных усилением монахов? От сглаза, наговоров, заговоров?.. Червь сомнения все время глодал Зэра-Яыкоба, который, понимая всю пользу для государства сильной и единой, поддерживающей его власть религии, не мог разделаться с местными божествами.