— О чем она? — спросил я у Антонио.

— Это длинная, почти бесконечная песня об истории местного края и его жителей из племени мандоуа. Но припев у нее общий для многих современных фольклорных песен, бытующих вдоль побережья. Суть его такова:

Четыре маримбы почему-то так и не угомонились в ту ночь до самого рассвета, а певцы и танцоры прервались лишь для того, чтобы приветливо пожелать нам: «Боа въяжем, боа въяжем»[53].

Возвращаться в Бейру не хотелось, да и оживленная, заезженная магистраль, ведущая из этого города в Манику, не привлекала нас. Поэтому, изучив карту, мы променяли асфальтированное шоссе на ухабы проселка и покатили напрямик.

— У какого-то хрониста я вычитал, что от Софалы до дворца Зимбабве, где жил владыка Мономотапы, сто семьдесят часов ходьбы, — сообщил мне Антонио, как только мы перестали махать провожавшим нас. — Мы, правда, направляемся не в Зимбабве, а в расположенную ближе Манику, и не своим ходом, а на машине, поэтому дорога не займет у нас и одного дня. Поскольку все мозамбикские земли, которые нам сегодня предстоит пересечь, в том числе и Маника, были составной частью территории, управляемой из дворца в Зимбабве, тема моей сегодняшней «автолекции» будет именоваться…

— Мономотапа, — продемонстрировал я свою догадливость.

— С чего бы только начать? Наверное, прежде всего надо сказать, что этническое ядро королевства Мономотапа и его столица находились на территории нынешней Республики Зимбабве и что у его периферийных восточных княжеств, включая мозамбикскую Манику, были свои специфические интересы, своя политика и в отношении метрополии, и в отношении португальцев.

Но пожалуй, я все же расскажу вам немного о государстве Мономотапа вообще. Его создал в 1440–1450 годах народ каранга, который англичане, обосновавшись позже в Родезии, начали называть шона. Сегодня они составляют примерно 80 процентов населения Республики Зимбабве, доминируют в мозамбикских провинциях Софала и Маника. Легенды гласят, что первого правителя государства каранга звали Мване Мутапа — «владыка рудников». По его-то имени арабы и суахили, уже с конца XIV века имевшие в этом районе большие торговые интересы, и начали называть все государство Мономотапой.

Окружавшие Мутапу отправители традиционных культов и жрецы внушали народу: владыка всевидящ и всезнающ, поскольку он, как и его власть, вездесущ. Дабы подкрепить эту версию, по всей его огромной стране возводились дворцы. В них жили исполнявшие роль наместников многочисленные жены Мутапы, к которым владыка по очереди наведывался. Такие дворцы назывались «дзимба дза мабве» — каменные дома или «дзимба войе» — почитаемые дома. Отсюда и произошло слово «зимбабве», которое со временем начало применяться в значении «ставка владыки», «столица». Об этом прямо писал Барруш, который в своих заметках о «стране мутапы — Бенаметапе» свидетельствовал: «Зинджи этого царства именуют «зимбабве» любое каменное сооружение, где может жить их царь… Они говорят, что все другие царские здания имеют такое же название, поскольку они собственность владыки».

Слухи о них, равно как и о богатстве и величии «владыки рудников», будоражили воображение уже первых португальцев, появившихся в Зиндже. «За этой страной в глубь континента, — писал в 1516 году о мозамбикском побережье Барбоша, — лежит огромное королевство Бенаметапа». В Софале португальцы встречали подданных мутапы, которые приценивались к товарам, выставленным в суахилийских лавках. У некоторых, «наиболее благородных», свидетельствует Барбоша, служившие им одеждой звериные шкуры были украшены кистями, волочившимися по земле, — знак достоинства и величия. «Кроме того, у них были мечи в украшенных золотом и другими металлами деревянных ножнах… Они также носят дротики в руках, а некоторые ходят с луками и стрелами средней величины. Железные наконечники их стрел имеют продолговатую форму и хорошо отточены. Это — воинственные люди, и некоторые из них — великие меновые торговцы», — писал Барбоша. Он же упоминает об «огромном городе», где «в очень большом здании находится излюбленная резиденция царя» и откуда «купцы возят золото в Софалу».

А два с небольшим десятилетия спустя другой португалец, де Гоиш, уточнил: «В центре этой страны (Мономотапы. — С. К.) находится крепость, сложенная из больших тяжелых камней… Это весьма интересное и хорошо выстроенное здание, ибо, согласно сведениям, при его укладке не употреблялось никаких скрепляющих материалов… Крепости, сооруженные таким же способом, высятся и в других районах равнины. Но та, что в центре страны Мутапы, — самая главная и почитаемая». Таковы первые упоминания об еще одном «африканском чуде». Но потом о нем забыли…

И лишь начиная с 1862 года до белых вновь начали доходить слухи о том, что где-то среди жаркой равнины лежит в междуречье Лимпопо — Замбези зеленая долина, а посреди нее, скрытые вековыми тропическими зарослями, прячутся величественные каменные сооружения, вызывающие трепетный священный страх у шона. Однако Адама Рендера, который в 1863 году первым из европейцев попал в эту благодатную долину, больше интересовал слон с огромными бивнями, которого он преследовал.

Руины преградили Рендеру путь по прямой к слону, охотник чертыхнулся, обогнул их и больше к ним не возвращался.

Но, заночевав как-то в богами забытой миссии на севере Трансвааля, Адам поведал о своей находке местному священнику — пану Меренскому. Старый ксендз, питавший интерес к старине еще со времен своей юности, проведенной в древнем Кракове, попросил Рендера начертить ему план района долины, укрывавшей загадочные постройки. А год спустя Меренский уговорил воспользоваться этим планом Карла Мауха — молодого немецкого геолога, приехавшего в Южную Африку попытать счастья золотоискателя.

Маух был неопытен в африканских делах, он не знал, что зеленую долину, которую он мечтал найти, местные жители почитают как «обитель духов». Поэтому, едва он пересек реку Лунди и, приблизившись к долине, начал расспрашивать своих проводников и носильщиков о том, как добраться до загадочных развалин, как сопровождавшие его африканцы разбежались. Кто-то из них донес о намерениях белого вождю местных каранга, и тот почти на год превратил незадачливого золотоискателя в своего пленника.

Лишь вмешательство А. Рендера, повадившегося бить слонов в долине, принесло Мауху освобождение и помогло в 1872 году добраться до руин. Он был потрясен и поражен увиденным: и размерами спрятавшегося в зарослях сооружения, и удивительной, не знающей углов архитектурой постройки, и характером каменной кладки — не скрепленной раствором, но настолько плотной и аккуратной, что Маух вспомнил о кирпичных стенах богатых старых домов в родном Лейпциге.