Определенные стадии полового и духовного воспитания моранов окружены магией, связаны с ритуальными плясками и заклинаниями. Мерилом храбрости морана, доказывающим его способность стать в будущем настоящим мужчиной, сумеющим защитить стадо, женщин и детей, является поединок со львом, когда вооруженный лишь копьем и легким щитом юноша один на один вступает в схватку со зверем и побеждает его.

Обычай этот родился давно, в наши дни он соблюдается все реже и реже. Сейчас львов осталось слишком мало, чтобы удовлетворить честолюбие моранов; к тому же правительство Кении запретило убивать львов. Но здесь, в недоступных горах Кулал, где нет полиции и еще сохранились львы, такие поединки до сих пор не редкость. Когти львов, надетые в виде ожерелья на выкрашенные красной краской шеи красавцев юношей, и сегодня должны говорить о храбрости самбуру. Те, кому не удается заполучить льва, украшают себя ожерельями из покупного бисера и перламутровых пуговиц.

Когда наступает засуха и пастбища по склонам Кулал выгорают, самбуру покидают горы и, повесив на шеи своих коров звонкие колокольчики, гонят скот вниз, к озеру. Колокольчики вытачивают из лосиоло — только здесь растущей разновидности мимозы. Если когда-нибудь о ней узнают музыкальных дел мастера, из лосиоло начнут резать скрипки. Дерево поет на разные голоса, оглашая и мрачный лес, и темные долины чистым, певучим перезвоном.

Спустившись к озеру, пастухи снимают с коров колокольчики. Огромный резервуар воды, спасающий в этих краях все живое от смерти, считается у самбуру священным, и поэтому грешно ходить по его берегам, оглашая девственную тишину природы посторонними звуками. Днем самбуру пасут свои стада прямо в воде, где коровы выискивают осоку и ряску. Но к вечеру, перед закатом солнца, они гонят скот подальше от берега, на черные вулканические равнины. «Озеро должно отдохнуть», — объяснил мне Лангичоре.

Днем за скотом присматривают мальчишки-олайони, но по вечерам откуда-то из-за нагромождений туфов, где прячется маньятта, появляются мораны и берут охрану коров, верблюдов и коз на себя. Рейды за скотом совершаются обычно по ночам, и поэтому с наступлением темноты животные находятся под защитой копья.

Лангичоре ввел меня в общество моранов, и вскоре они привыкли к тому, что с восходом луны я появлялся у костра и вместе с ними проводил бессонную ночь.

В ночи, когда полная луна выходит из-за священных скал Кулал, мораны устраивают у костров танцы-состязания. Войдя в транс, они часами, пока солнце не прогонит луну, подпрыгивают на одном месте у костра, соревнуясь в выносливости и, как объясняют ойибуны, «вытряхивая из себя дух детства». Аккомпанементом к этим пляскам служит отрывистое уханье, издаваемое самими юношами. В узких ущельях многоголосое эхо подхватывает эти звуки, и самбуру верят, что это их боги подбадривают молодежь, призывая моранов быть смелыми и выносливыми.

Подозреваю, что терпели они меня на первых порах лишь потому, что я, не скупясь, снабжал их куревом, а еще за то, что в машине у меня был радиоприемник. Парни были в восторге, что могут прыгать не под монотонное пение своих подруг, а под аккомпанемент джаза. Нередко ко мне присоединялся Лангичоре, и его рассказы у костра пробуждали во мне все больший и больший интерес к моранам, их нравам и обычаям.

Как-то среди ночи из темноты появились два величественных старца в желтых одеяниях. Они властным голосом приказали моранам прекратить прыгать, а затем, усевшись у огня, начали что-то обсуждать с Лангичоре. По тому, как прислушивались к беседе мораны, можно было понять, что речь идет о чем-то важном, а пришедшие старцы — персоны незаурядные.

— Что это за люди? — спросил я у Питера.

— Это ойибуны, религиозные лидеры самбуру, — ответил он. — Они договариваются о проведении важного праздника — церемонии эмурата татенье — посвящения мальчиков в мораны. Они просят Лангичоре принять в ней участие и условливаются о дате.

— А где будет проводиться эмурата татенье? — насторожился я.

— Они называют какое-то место со странным названием: Олдоиньо-Ленкийо.

И тут я подпрыгнул как ужаленный. На языке маа это название означает «горы ребенка». Они находятся к юго-востоку от озера Туркана и слывут священными среди масаи, самбуру, ндоробо и рендилле. Именно здесь, как гласят масайские легенды, верховный бог Энкаи (Нгаи) впервые явился мальчику-пастуху и поведал, «как быть мужчиной». Именно здесь, в «Горах ребенка», этот безвестный пастушок, первопредок всех масаи и самбуру, оставил свой «детский дух», был обрезан самим Энкаи и стал первым мораном.

Раз в восемь — десять лет со всех концов жарких солнечных равнин собираются в прохладные сумрачные горные ущелья кандидаты в мораны, чтобы принять посвящение. Знатоки говорят, что нигде церемония посвящения в воины не проходит так пышно и торжественно, нигде старейшины так скрупулезно не следуют традиции, как в Олдоиньо-Ленкийо.

Примерно два года шли разговоры о том, что церемония вот-вот состоится, и все два года я старался не упустить этого дня. «Слежка» была трудным делом, потому что власти в Найроби обычно стараются не вмешиваться в ритуальную жизнь нилотских племен и имеют весьма слабое представление о такого рода событиях в их жизни. Что же касается старейшин и религиозных лидеров самбуру, то они очень неохотно открывают свои тайны и еще неохотнее разрешают присутствовать на своих церемониях белым людям. К тому же старейшины и сами не всегда точно знают, когда начнется церемония, проведение которой зависит от положения луны на небе, количества безоблачных ночей, предшествовавших новой фазе луны, и от степени созревания семян какой-то травы, необходимых для приготовления кровоостанавливающего раствора. Четыре раза я окольными путями узнавал, что церемония состоится, и четыре раза то облака, то семена вынуждали старейшин отложить ее. А тут вдруг по чистой случайности переговоры о проведении эмурата татенье проходят на моих глазах, и не кто-нибудь, а мой знакомец Лангичоре играет в ней не последнюю роль.

Я знал, что по старой традиции именно знахари-ндоробо, а не старейшины масаев и самбуру проводят саму операцию обрезания. Этот обычай «приглашения хирурга» из чужого племени, очевидно, связан с тем, что в антисанитарных условиях, в которых делается операция, среди подвергнувшихся ей юношей нередки смертельные случаи. Поэтому ойибуны и старейшины, чтобы не подрывать свой собственный авторитет среди соплеменников и не иметь неприятностей, избегают брать ножи в руки и предпочитают поручать операцию мганге из чужого племени, а заодно и перевалить на него все возможные последствия. Аборигены этих мест, ндоробо, сразу же после появления нилотов в Кении сделались их «наемными хирургами», Лангичоре был одним из них.

Когда ойибуны ушли, я стал расспрашивать старика о том, когда будет проводиться эмурата татенье, но он утверждал, что ничего не знает об этом событии. Однако, поняв, что мы с Питером уже многое разузнали сами, он сдался. Тем не менее вести меня на церемонию посвящения в мораны Лангичоре категорически отказался. Разумом я сознавал, что старик прав: будучи ндоробо, он не мог приглашать посторонних на ритуальную церемонию самбуру. Ему не хотелось обострять отношения с моранами — вспыльчивыми, гордыми, кичащимися своей независимостью и зачастую во многих вопросах не подчиняющимися даже своим ойибунам.

И тем не менее я твердо решил во что бы то ни стало посмотреть церемонию, которая бывает всего лишь раз в восемь — десять лет. Было хорошо известно, что в Найроби уже давно подумывают о том, как бы вообще положить конец лихорадящим все нилотские районы рейдам моранов за скотом и приобщить тысячи этих воинственных, но в, сущности, праздно живущих красавцев к производительному труду. «Быть может, предстоящая эмурата татенье в горах Олдоиньо-Ленкийо — последняя в истории церемония посвящения в мораны», — подумал я.