— Вот я сидел и думал, со: что есть счастье? В городах говорят, что деньги, женщины… А по мне — счастье в добрых отношениях между людьми, в общении друг с другом. Вот эти добрые отношения и способны дать нам и безопасность, и благополучие, и мысли для работы. Я вчера мало съел и еще меньше выпил. А полон я другим: впечатлениями, воспоминаниями о встречах этой ночью с людьми. Одних я давно не видел, а других и вообще раньше не знал. Вот это и интересно!
Он помолчал, пересыпая из одной руки в другую антрацитовую стружку мпинго. Подозвал карапуза-сына, попросив принести ему попить. Потом вновь поиграл стружкой.
— Знаешь, Сержио, что бы я сделал, если бы был большим начальником, как бы я жизнь людям устроил? Деньги по мне — тьфу! Что в городах, в магазинах, продается — не знаю и не хочу знать, как все это называется — мне неинтересно тоже. Мы вот живем в лесу — что имеем? — а счастливее любого горожанина. Я бы все это отменил: и деньги, и что за них покупают, а в освободившееся время резал бы настоящие скульптуры. Без этого нам нельзя. Резчик был ведь до всего, из его-то творений и возник Человек. Значит, и надо работать так, чтобы из-под твоего резца новое чудо вроде Человека родилось. Хочу — месяц, хочу — год, надо непонравившийся кусок бросить — бросил, новый начал. Но чтобы по-настоящему, ни на что не похожее получилось. Как у того нашего предка, что в пещере жил и женщину изваял. И еще знаешь, на что бы я время тратил? Людей узнавал! К соседям ходил бы, в близкие и далекие деревни, разговаривал бы.
Слушая этот неожиданный взрыв откровений Ликаунды, я подумал о том, что живущие в Восточной и Южной Африке европейцы всегда смотрят на маконде как на некий феномен, «ни на кого не похожий народ» потому, что в этой безлесной части континента всегда сравнивают обитателей миамбо с их соседями — обитателями саванн и полупустынь. Однако если посчитать миамбо за лес, а маконде соответственно за лесных жителей, то и по традициям, и по культуре обитатели мозамбикского севера окажутся не феноменом, а своего рода «типичными представителями» лесной зоны. И их жизненная философия, и культ поклонения предкам, и матримониальные традиции, и распыленный характер расселения, затруднивший возникновение традиционной верховной власти, и изолированность от соседей, и многое другое, что так отличает маконде от окружающих их народов саванн, в то же время отлично вписывается в «цивилизацию леса».
В Восточной Африке маска практически вообще неизвестна, а деревянная скульптура возникла лишь в последнее время как порождение коммерции. В Южной Африке резьба по дереву тоже не играет заметной роли в традиционной духовной жизни ее жителей. Но на стыке этих районов появился народ, своим искусством маски и резьбы по дереву бросающий вызов таким центрам деревянной скульптуры, как бассейн Конго и Западная Африка. Как такое могло случиться? Вопрос этот задают не только неискушенные туристы, попадающие в Мапуту или Дар-эс-Салам, но и некоторые литераторы и даже ученые, пишущие о маконде или изучающие их культуру в отрыве от общеафриканских реалий. А между тем если взглянуть на маконде именно как на жителей леса, то все становится на свои места.
Утро в миамбо. По земле еще стелется туман, воздух чист и прохладен, ничто не предвещает жары, которая через несколько часов проникнет и сюда, под полог деревьев. На плоских вершинах брахистегий, которые уже нежатся в лучах восходящего, пока еще ласкового солнца, собираются стайки молодых горлиц, гортанными криками приветствующих зарождающийся день. А под пологом леса еще темно и тихо: женщины уже давно ушли за водой, а остальные обитатели деревни, словно соизмеряя свое поведение с природой, стараются не мешать ее пробуждению.
Но стоило первому снопу солнечного света упасть на землю, заискрить капельки росы, словно лучом прожектора высветить зеленые лужайки, как из хижин тотчас же появились люди и деревня наполнилась звуками их голосов и труда.
«Тук! Тук! Тук!» — доносится стук резца какого-то начавшего работать резчика. «Тук! Тук!» — отвечают ему в другой стороне. И вскоре вся деревня наполняется звуками, подсказывающими: сегодня под пологом миамбо родится не один шедевр.
Я иду к хижине Ликаунды и, как всегда, сажусь в тени куста, что разросся как раз напротив того места, где работает мастер. Сегодня он, отложив в сторону не доделанную на продажу скульптуру, придирчиво разбирает наваленные за его хижиной чурбаки, явно намереваясь приняться за что-то новое.
— Ликаунда, а почему маконде начали резать свои скульптуры из мпинго лишь пятьдесят — шестьдесят лет назад, а раньше отдавали предпочтение мягкому нжале? — спрашиваю я.
Ворочая чурбаки, Ликаунда долго молчит. Потом высвобождает руки и делает характерный для маконде жест: стучит кулаками себе по лбу.
— Мути, мути! — иронически произносит он. — А чем бы мы резали мпинго? Ты знаешь, что это дерево крепче, чем многие из камней? И ведомо ли тебе, что железо, которое давным-давно умели делать макуа и яо или которое продавали нам арабы, даже не оставляет царапины на мпинго.
Ликаунда подходит к своей хижине, берет прислоненное к ней копье и с силой всаживает в белую кору мпинго: наконечник уходит в нее на два-три сантиметра. Затем он вытаскивает копье и с еще большим усилием пытается воткнуть его в черную сердцевину ствола — наконечник мгновенно ломается пополам, а на дереве действительно не остается ни малейшего следа.
— Вот, — говорит он. — Понял? Такое железо, как было у нас раньше, не может осилить это дерево, потому что дерево пересиливает его. Мы взялись за мпинго только тогда, когда мафуташ завезли сюда чума чапуа[27]. Но и нжале мы не забыли, это очень хорошее дерево для масок. А чтобы ты понял, что такое маска из мпинго, я готов для тебя ее вырезать, и попробуй потанцуй в ней всю ночь.
— Это будет редкая маска, Ликаунда. Пожалуй, ради нее мне стоит потренировать свою голову и шею в ношении тяжестей.
— Голова дана мужчине, чтобы думать. Этим-то я и займусь сейчас. А пока не мешай мне, со, — серьезно проговорил он, вытаскивая из груды бревен приглянувшийся ему чурбак. — Теперь я поговорю с деревом, а не с тобой.
Сколько я ни пытался выяснить, в каком смысле — прямом или переносном — употребляется всеми резчиками-маконде фраза «поговорить с деревом», сделать мне это так и не удалось. То ли смысл ее основывается на реальной почве и содержит бесспорное признание того, что форма ствола мпинго, изгибы его ветвей и расположение сучков, удивительное сочетание мягкой белой коры и твердокаменной черной сердцевины, наконец, ее текстура подсказывают настоящему художнику и выбор темы, и отдельные элементы ее решения? То ли фраза эта является отражением миропонимания обитателей миамбо, убежденных в том, что «жизнь есть везде» и что прикосновением своего резца они лишь «будят дерево», которое затем само водит их рукой?.. Или, что скорее всего, материалистический и «потусторонний» подход причудливо уживаются в головах этих лесных философов, которые, веруя в легендарные истоки своего виртуозного владения искусством резьбы, в то же время говорят, что для них работа по дереву так же естественна, как появление растений из семени в хорошо удобренной почве…
Ликаунда долго и придирчиво осматривает свой чурбак, подвергая его подлинному исследованию. Даже дети, глядя на углубившегося в дело отца, притихли и на всякий случай отошли подальше от хижины: побеспокоить Ликаунду в пору творческих исканий — значит заведомо навлечь на себя его гнев. Лицо мастера сосредоточенно, глаза прищурены, на лбу даже появились капельки пота. Именно в этот период «знакомства резчика и дерева» и возникает окончательное решение трактовки задуманного сюжета.
Удар! Ликаунда начал работать. Пока что это еще чисто механический процесс — удаление коры. Но, значит, замысел уже созрел. Уверенно ударяя молотком по широкой стамеске, резчик обнажает благородную матово-черную древесину. Вокруг распространяется приятный, чуть терпкий аромат, исходящий от свежего мпинго. Удар! Удар! Удар!
