Заказав завтрак, Дельфина первая начала разговор:

— Они ищут рай, эти ребятишки, но они об одном забывают, что в конце пути — смерть. В раю или без него.

Марк с удивлением посмотрел на жену. Он, именно он, должен и мог бы произнести эти слова, а вовсе не Дельфина. Но так уж всегда: расстаешься всего на несколько недель, а потом удивляешься, какой путь был пройден за время разлуки. Какой путь, куда? Только не задавать себе таких вопросов.

А Дельфина продолжала:

— При общинной жизни забываешь об эгоизме…

Она запнулась, покраснела; чуть было не добавила: «об эгоизме супружеских пар». Но для этого надо, чтобы существовали пары, а это не каждый день встречается.

— Все мы мечтаем об иных формах общественного устройства, но вот будут ли они лучше, как бы реалистически ни мыслили эти мальчики?

— Реалистически? — возмутилась Дельфина. — Требовать от обездоленных детишек, чтобы они были реалистами, значит, ничего не понимать в их жизни. Они просто напуганы, эти мальчики, они ищут устойчивости. Уверена, что у каждого в прошлом были нелады в семье. Но ты же сам слышал, вопросов об этом я не задавала.

— То есть…

— Я говорю о личном… Видишь ли, для них родители уже перестали быть прибежищем, и дети устраиваются теперь как могут. Человек страшится одиночества… Его задача — найти ближнего. — Она вздрогнула. — А в семье они, должно быть, чувствовали себя одинокими.

Она вдруг замолчала, словно запыхалась от такой длинной речи, Марк скривил губы в снисходительной улыбке.

— Ну знаешь ли, бегство в наркотики — куда проще, чем борьба с трудностями.

— Для них вопрос так не стоит. И потом, что бы ни случилось, в ответе за все мы, взрослые. Их бунт — это бунт обманутой любви. Мы уже потеряли доверие к самим себе. Тогда как же требовать от них доверия к нам? Кто мы такие — спекулянты, ловкие потребители?

— Скажи, пожалуйста, вот что: тебя начали заботить судьбы человека, только когда ты приехала сюда?

— Представь себе, нет. Но разговор не всегда получается. Во всяком случае, с тобой. — Помолчав, она добавила: — А эти ребятишки правы: гораздо важнее любить, чем работать. Ничего не делать, размышлять, это, возможно, обогащает, если рассматривать идею обогащения под известным углом зрения. Подлинная реальность от нас скрывается. А кроме того, и у нас полно разных мифов.

— Кто ж спорит!

— Возьми, например, работу! Вся эта суетня, все эти жалобы на то, что надо приноравливаться к ее ритму, что невозможно жить так, как хочется. Но разве это не облегчает жизнь, скажи сам? А разве не слабость наша неспособность оставаться в одиночестве? Я не говорю уже об одурманивании себя чтением. Когда я подумаю, сколько часов жизни я отдала книгам… Ведь это же обыкновенное бегство от самой себя!

— Я, знаешь, не слишком-то верю ни во все эти блага созерцательности, ни в добрых дикарей, равно как и в ремесленничество при наличии индустрии.

— Это уже второстепенный вопрос. Все упирается в то, что родители сдают свои позиции.

Она не решилась выразиться более точно: «сдают отцы».

Марк ушел, так и не объяснив, куда идет. А Дельфина, сидя одна в номере, думала свое.

«Любопытная страна, пожалуй, даже завораживающая. Может быть, объяснения надо искать именно здесь? Однако Марк вовсе не кажется ни довольным, ни особенно захваченным. Очевидно, мой приезд ему не по душе, хотя он и старается этого не показать. Эльсенер… Кто она такая? Ладно, не будем торопить события… Если она действительно существует, рано или поздно она появится на сцене».

Марк ушел из номера еще на рассвете.

Лежа на циновке, Дельфина заглянула наудачу, как заглядывают наудачу к другу, не предупредив его предварительно, в томик Пруста с пометками Марка. Ее не так заинтересовал знакомый текст, как эти разбросанные на полях иероглифы; и она попыталась расшифровать каждую надпись, сделанную карандашом, как будто это могло помочь ей лучше понять того, кого она знала так давно и думала, что тайн для нее здесь уже не существует. Иной раз она нарочно старалась не делать кое-каких сопоставлений, казавшихся ей опасными. Но зато другие, не менее опасные, сами лезли в глаза.

Она дивилась своему единоборству с этими не ей адресованными закорючками. Вдруг раздался звонок. Дельфина, погруженная в свои мысли, не сразу поняла, что звонит телефон.

— Алло.

— Позовите, пожалуйста, Марка Н.

Голос сразу не понравился Дельфине.

— А кто его просит?

— Надин Форстер.

— К сожалению, его нет.

— А кто говорит?

— Дельфина Н.

— Простите, я вас, очевидно, побеспокоила.

— Да нет, пожалуйста.

— Я не знала, что вы приехали.

Врет или нет? Дельфина строила самые малоприятные предположения: «Допустим, эта мадам Форстер говорит правду, то есть она, не дождавшись ежедневного звонка, сама ищет Марка или же, напротив, прекрасно знает, что я здесь, и считает почему-то более ловким разыгрывать из себя ничего не знающую?»

— Я действительно недавно приехала.

— Надеюсь скоро вас увидеть. Парижский воздух здесь огромная редкость.

— О Париж… ну это как сказать.

Молчание.

— Не заедете ли вы к нам как-нибудь поужинать?

— Но… Может, вы позвоните попозже, когда муж вернется. Он скоро.

— Не могу, сейчас уезжаю. А не могли бы вы заглянуть сегодня вечером?

— Сегодня?

Дельфина была в нерешительности. Имя Эльсенер она уже слышала, а вот Надин! Ее разбирало любопытство.

— Не знаю, какие планы у мужа. Мы еще с ним об этом не говорили.

— Светская жизнь у нас в Катманду не очень-то бурная.

Легкий оттенок иронии в голосе.

— Хорошо, когда он вернется, я спрошу.

— Давайте лучше условимся так, приезжайте к ужину. И пусть он меня предупредит, если не сможет.

— Большое спасибо.

— Девять часов вас устраивает?

— Вполне.

— Значит, до вечера.

— До вечера.

Повинуясь рефлексу, Дельфина чуть было не спросила: «А в каком туалете?» Но, слава богу, вовремя спохватилась.

Повесив трубку, Дельфина вновь вступила в свою вселенную страхов. Мало-помалу границы ее обозначились, даже еще раздвинулись. Кто такая эта Надин, сумевшая втереться в дружбу к Марку? И без особого труда, надо полагать. Существует какая-либо связь между нею и Эльсенер? Ох, и опасные, должно быть, особы, что та, что другая. Да, но в какой мере? Дельфина ломала себе голову, не зная, из-за какой из них следует забить тревогу. Видимость, в сущности, ничего не стоит… Сначала перед ней маячило имя Эльсенер, но и имя Надин тоже ничего ей не говорило. А этот ужин? С кем? Почему вдруг? И куда это делся Марк? Не в его привычках исчезать вот так, без предупреждения. На безоблачном небосводе Дельфины появились первые темные тучки. Прежде нужно хоть как-то во всем разобраться. А тут еще этот голос по телефону, голос явно наигранный. Как не запутаться в таком лабиринте, имея на руках столь жалкие исходные данные.

Возможно, впервые в жизни она увидела Марка как «другого». Как «другого» — отчужденного, чуть ли не настоящего врага. Дельфина совсем растерялась перед тем, что казалось ей очевидной несправедливостью, если только не коварством судьбы, и, копаясь в своей теперешней драме, она ловко, на зло себе, громоздила подробности. Что именно спасать примчалась она сюда, в эти дальние края? И если для того, чтобы удержать при себе мужчину… любовь… нужно что-то предпринимать, что-то делать, то стоит ли вообще бороться за нее тогда. Ей дорог был дар — дар бесплатный, а не вырванный у кого-то силой. Любые усилия всегда казались ей никчемными. Особенно в известном плане. Все должно делаться непроизвольно, в этом-то и заключается подлинное изящество, а ей как раз его и не хватает, чертовски не хватает, надо это признать. Она вдруг почувствовала себя тяжеловесной. Тяжеловесной буржуазкой, цепляющейся за свое добро, на которое никто не смей покуситься.