Марк размечтался: дружная семья, уютная квартира, треск поленьев в камине, вечера в избранном обществе близких друзей. Конечно, придется в случае надобности допоздна засиживаться в Национальном собрании. Но только на важных заседаниях, коль скоро он будет заведовать отделом.
Перед ним открывалась спокойная, совсем простая жизнь среди тех, кого он так часто покидал. Быть счастливым — самое время. Самое, самое время.
Он забывал или делал вид, что забывает, что намеченные им себе в юности рубежи, отодвигаются все дальше, по мере того как к ним приближаешься. Жизнь этому его научила. Но сегодня вечером он был сам творцом своих грез.
Спокойная, совсем простая жизнь… да так ли уж он к ней стремится на самом деле? Вдали уже маячил худший враг: скука. Он вспомнил кое-кого из своих однокашников, с которыми изредка встречался и каждый раз цепенел, словно околдованный нелепостью их существования: ежегодный месячный отпуск с женой и детьми, с милыми друзьями… всегда с одними и теми же; семья, более или менее обеспеченная жизнь, и никаких неожиданностей. Недаром один из них как-то сказал ему с подчеркнутой напористой гордостью: «Видишь ли, двадцать лет я ни разу не отдыхал без жены. И каждый раз она в шесть часов заходит за мной в контору».
Да и еще одно… не попадаться на приманку иллюзий. Западня рядом — сейчас захлопнется. Счастье… разве это цель? Впрочем, он ни на что и не жаловался. Однако не всегда ему был ясен смысл собственной жизни. Но с другой стороны, надо признаться, он редко задавался такими основополагающими вопросами. Одиночество… Праздность… Дельфина… Да, именно Дельфина, всегда Дельфина. Откровенно говоря, ему хотелось заняться любовью. Вдруг он увидел обнаженное тело жены под прозрачной белой рубашкой; ему нравились такие рубашки, и она всегда такие и носила. Это «всегда» тоже было ему мило. Белая ночная рубашка… Цветное белье казалось ему вульгарным и напоминало иные любовные связи, от которых он ныне охотно отрекался. Только белое шло к какому-то даже перламутровому телу Дельфины и отвечало его представлению о ней в минуты близости. Именно к ее телу, такому знакомому, он испытывал желание, смешанное с нежностью; он умел искусно им наслаждаться, именно это-то и оправдывало все его соображения насчет дальнейшей карьеры. Не на каждом шагу встречается любовь двадцатипятилетней давности. Поди найди другого такого верного, как он, мужа… Верного… Марк считал этот эпитет точным — пусть даже кое-кто судил о нем не совсем так.
Марк выработал себе свой собственный кодекс верности и чтил его: никаких белых женщин, никогда два вечера подряд с одной и той же. И делал отсюда следующее заключение: «Цветные женщины совсем другое дело, ну вроде лишнего стакана виски, и никакого отношения это к любви не имеет». И презрение, которое он испытывал к своим партнершам, даже делало наслаждение более острым. Впрочем, если мужчина считает, что он верный муж, он уж по одному этому вправе считаться верным. Или, во всяком случае, желать себе такой участи и приписывать себе особые добродетели. Как не понять, что если два человека связаны так крепко, им нечего бояться? Их сила даже не удваивается, а удесятеряется. И что за глупость жертвовать этой вселенной ради мимолетного удовольствия. Мучило его отчасти лишь то, что он не осмеливался об этом ни с кем говорить, хотя в открытую признавался, что наклюкался в пьяной компании или провел ночь в курильне опиума. Раз это просто фигура умолчания — да, да, именно умолчания! — раз сама Дельфина обходит такие вопросы, значит, не от чего терять покой. Дельфина вообще редко задавала вопросы, а уж на эту тему и подавно. Может, ей даже в голову не приходило, что муж погуливает на стороне. А может, ее не задевали эти случайные взбрыки, и поэтому она предпочитала обходить их молчанием. Так или иначе, существовала некая тайна — и для него и для нее, но это ничего не меняло, и сейчас Марк думал о жене, забывая, что объектом его вожделения будет та, что доступнее, ну скажем, какая-нибудь желтолиценькая или метиска.
Приезд в Катманду на склоне дня решительно его разочаровал. Черные силуэты храмов, несмотря даже на того мальчика, чье лицо было словно высечено из того же камня, не внушали ему ни малейшего желания пойти посмотреть — не таится ли там какая-нибудь легенда, не скрывается ли там какой-нибудь сказочный зверь. Любопытство его спало. Возможно, он просто устал? Конечно, завтра, как и всегда, он осмотрит город жадным, испытующим, непредвзятым журналистским взглядом.
А сегодня вечером все, словно нарочно его ворившись, разочаровывало его. Отель оказался дорогим, комфортабельным, но сулил неспокойную ночь. Вот уже час, как он приехал, а чемоданы все еще не принесли в номер, а он по привычке уже вытащил блокнот, чтобы хоть чем-то занять себя. Он даже фразу написал, и она-то навела его на все эти смехотворные мысли. Теперь он без толку сидел в номере, сам не зная, спуститься поужинать или нет. Он ненавидел ресторанные залы в отелях американского стиля, но, пересекая город, не сумел заметить, в какой именно его части находится это унылое здание. Да и какой сам город? Старинный или современный? Плохо он подготовился к встрече с ним. Верно, плохо. Чего ради он читал в самолете детективный роман, когда полагалось бы… Конечно, полагалось бы, но после двух с половиной тяжелых месяцев это было, в сущности, первым отвлечением. Не следует преувеличивать, он имел на это право… Он уже и так, чтобы не слишком рассеиваться, захватил с собой только несколько книжек. Том Пруста — издание «Плеяды», — с которым он никогда не расставался, и кое-какие новинки, первые, что попались под руку перед самым отъездом. Он взял себе за правило ничем не мешать процессу отрыва от родной почвы и соблюдал это правило строго и добросовестно. Только этот метод полного отрыва соответствовал тому представлению о бегстве, какое он себе создал.
А чемоданов все нет. И так из-за этих отелей путешествие теряет добрую половину своей прелести, можно же наконец хоть приличнее обслуживать несчастных туристов. А почему бы не заглянуть в какую-нибудь харчевню, где еще сохранился местный колорит? Уже с появлением самолетов окончательно спуталось представление о расстояниях, смешалось понятие времени, но выбора не было, так как на большие расстояния годился только этот вид транспорта. В детстве Марк слышал рассказы, как один его родственник примерно в двадцатых годах предпринял дальнее путешествие. Какой тщательной подготовки требовало подобное предприятие! Приходилось предусматривать все — неприкосновенный запас продовольствия, лекарства, мази и порошки против различных паразитов, не говоря уже о необходимых знакомствах. Несколько месяцев родственник прожил в Персии. Десять лет спустя семья все еще восхищалась им… В Персии! А Марк никогда не бывал в Персии, он был в Иране. И разница именно в этих двух названиях. Нет, определенно родился он в недобрую эпоху. Ему куда больше подошли бы старые обычаи, иной образ мыслей. Но к чему этот пересмотр и собственной жизни и всего мира? Особенно сегодня вечером в Катманду. Катманду? Абстракция! Неужели его и впрямь занесло в Катманду? Однако билет на самолет подтверждал это. А во всем прочем отель такой же, как вообще все отели мира, и все то же желание заняться любовью. И неизменна только слабость считать себя верным любимой женщине. Все ерунда, все как обычно.
«Моя участь — ждать. Возможно, это неумение жить без него и поддерживает любовь. Где-то сейчас Марк? Должно быть, уже прилетел в Катманду. Возможно, даже прочел мое письмо, оно, очевидно, ждет его там… Но то письмо я сейчас не написала бы; это смещение во времени, которому подвластны даже слова — и те, что я пишу сейчас, и те, что он скоро прочтет, — превращает каждую фразу чуть ли не в ложь. Нет, нет, я вовсе не чувствую себя несчастной без него, просто я какая-то ненастоящая. Не я, а кто-то другой, и этот другой способен сказать или сделать то, что никак не вяжется с моим истинным „я“. А стоит ему вернуться, и я снова я. Но я не ощущаю этой зависимости как стеснительных пут. Такая потребность в другом человеке, возможно, и благотворна, если по-настоящему смириться с ней. Конечно, я вышла замуж очень рано. Может, слишком рано? И с, тех пор жила применительно к другим. Отдавать себя — награда, и немалая. Вполне объяснимый эгоизм. Тогда чего же жаловаться?.. Я и не жалуюсь. Я счастлива».
