У фонтана смеялись и стрекотали женщины. Наполнив доверху медный кувшин, они с библейским достоинством, горделиво вышагивая, несли его на голове.

А эти эротические изваяния — да сколько, оказывается, их! — вроде как водосточные трубы по углам храма, ими, по-видимому, никто особенно не интересовался. Еще не так давно дети за мелочь показывали их туристам. Даже доныне деньги для них оставались некоей тайной, в которой они и не пытаются разобраться.

Вдруг Марк чуть не наткнулся на корзину, стоявшую тут же на тротуаре и полную каких-то непонятных вещиц из обожженной глины. Когда он взял одну такую вещицу в руки, торговец жестами объяснил ему, что эту штуку нужно вставить в чубук и получится трубка. Трубка? Ах, да. Он совсем забыл о наркотиках. Он шел и пытался разобраться в памятниках старины. Так густо здесь перемешаны религии, что трудно отнести к какой-нибудь определенной тот или иной храм. Перед этим мирком разбегаются глаза, становится в тупик житель Запада, мучимый смехотворной претензией: все понимать. А к чему тут понимать? Жить, жить, как живется, и тебя осенит. Чудо, имеющее ответ; а может, никакого ответа и не будет, и нечего о нем печалиться. Сесть вот так, скрестив ноги, глядеть на небо, курить и ждать, слушая песни, и сам рано или поздно тоже начнешь подпевать. Учиться мудрости…

Однако с такой мудростью материала в газету не напишешь, тем, в Париже, подавай факты, пережитое — на худой конец сойдет и так называемое пережитое, — и в заключение несколько выводов. Но ведь для выводов годы потребовались бы. Как им это втолковать? «Катманду. От нашего специального корреспондента». «Знаменитый репортер». В последний раз?.. Теперь разговор с патроном уже не казался столь срочным. Пока-то он здесь, в Катманду, а не в Париже. Следовательно, срочно или не срочно…

Марк все шел и шел. Шел, принюхиваясь к воздуху, который возле иных храмов приобретал странный запах незнакомой сладости. Наркотики?.. Так или иначе, воздух не был «расцвечен всеми цветами радуги», не был он и прозрачным, и толпа… толпа просто была толпой. Его обгоняли, его толкали с неизменно равнодушной улыбкой. Священные коровы, подлинные владычицы улиц, с подчеркнутым презрением распихивали боками прохожих а, толкнув, шли дальше, сжевывая на ходу то газету, то горстку салата, разложенного на лотке, и купец ни разу не выразил ни негодования, ни даже удивления.

Тот незнакомый мальчик с растревожившим Марка лицом не появлялся. Проходили хиппи — уже, очевидно, привычное для здешних мест зрелище. Пока еще их маловато, а вот когда начнется жара, они нахлынут. Пока что они в Индии; подобно скоту, перегоняемому на летние пастбища, они стараются пользоваться солнечным светом в течение всего года.

Хиппи… Не затем Марк сюда приехал, чтобы ими заниматься. Пусть над этим вопросом ломают голову другие журналисты. Его задача разгадать тайну этой древней страны, открытой для мира всего какой-нибудь десяток лет назад.

«Ограниченная демократия»… Вот Марку и следует совлечь покровы с этого термина, угадать, что под ним скрывается. Десять миллионов жителей, зажатые между двумя гигантами. Страна, опоясанная цепью высочайших гор, без морских границ, ведущая политику, в которой предстоит разобраться.

И все-таки Марк дал себе день побродяжничать. А там за работу.

«Если я его встречу… Ну просто игры ради… ну как дотрагиваются до чего-нибудь деревянного. Из самого низкопробного суеверия. Конечно же, я еще встречу его. Центр Катманду или, во всяком случае, то, что считается здесь центром, просто квадрат довольно скромных размеров, где и затеряться-то невозможно. Может, мальчик уже уехал? Нет, непохоже, чтобы он куда-то отсюда двинулся. Я делаю заключения, я все подстраиваю по мерке своего собственного мирка, где главное — это складывать чемоданы и брать билеты на самолет. А вдруг он — тот, настоящий пассажир без багажа… А если тот просто не желает выходить из дома? Но почему бы ему и не выйти? Если судить по одежде, то вряд ли живет он в таком доме, где хочется посидеть и помечтать. Достаточно посмотреть, как он шляется по улицам, чтобы задать себе вполне уместный вопрос, что же именно влечет его из дома? Определить его легче всего так: отсутствующий. Не смотрит, не видит ничего вокруг. Что ему город, когда он обращен внутрь себя, ищет себя самого? Была минута, когда я почувствовал на себе его взгляд. И…»

Странный взгляд, одновременно и нежный и жесткий, взгляд этот до сих пор преследовал Марка, мешал ему уснуть после сумасшедшего дня, окончившегося предусмотренным расписанием взбрыком.

Если завтра он опять встретит этого мальчика, он к нему подойдет. Вот еще одно отвратительное словечко, в нем заключено что-то неуловимо-двусмысленное, и не следует примешивать его к, возможно, уже зарождающейся симпатии.

Мало-помалу Катманду со своими храмами, животными и пестрой толпой заволокло туманом. Красные кирпичи полиловели, и вскоре весь город сжался до размеров таинственного кадра, необходимого, чтобы вызвать к жизни того юношу с грустным лицом и шкиперской бородкой. Когда сознание Марка уже перестало бороться с дремотой, лицо это вдруг непомерно увеличилось. Нечто вроде Эль Греко, почти фантастического. Краски, наложенные живописцем, превратили одежонку мальчика в сказочно богатый наряд. Получилось нечто пышно разукрашенное, призрачное, но взгляд, преследовавший Марка даже на грани сна, оставался все тем же.

Проснувшись, Марк уже знал, что сегодняшний день будет не похож на все прочие.

Совсем особый. Образ, хотя он уже ждал его, еще не вынырнул из потемок сна. И вот вновь возникло лицо того мальчика. Марк понял, что они встретятся. Именно сегодня. С ощущением счастья он потянулся в постели, позвонил, заказал завтрак. Незачем торопить события. Лицу этому нечего делать в утренние часы. Безделье не терпит раннего вставания. Марк уже подчинялся ритму того незнакомца, проснувшись позднее обычного: до заката ему не о чем беспокоиться. Нет сомнения, что этот юноша — ночная птица, чей прихотливый полет подчинен пока еще неведомым для Марка законам, а сам Марк тем временем, пытаясь обмануть нетерпение, торопился повидать нужных людей. И совесть у него была чиста, так как существует все-таки их газета, статьи, которые придется туда послать. Не забыть бы написать сыну. Но почему это его вдруг разобрала охота поболтать с сыном — подразумевалось с младшим, а не двумя старшими? Даже больше того, именно с ним, а не с Дельфиной, хотя обычно переписывался он только с женой… Что бы то ни было, главное — это она. Сколько раз его упрекали в том, что он-де муж, а не отец. Вот-то обрадовалась бы Дельфина: наконец он вспомнил о мальчиках. О самом молодом. Вообще-то он отвергал общепринятую концепцию молодости. Будто молодежь представляет собой какой-то особый класс, класс привилегированный. Неужели сам он никогда не был молодым? Был, но совсем по-другому. Сначала просто ничем не примечательный мальчишка, а потом вдруг сразу взрослый мужчина. В маки. Разве в то время говорили о власти молодых, о власти студентов? Глупость какая. Еще совсем недавно он утверждал, что все это выдумки нашего общества, склонного к различным неврозам. А теперь мнение его изменилось. Скоро он заговорит с тем, с юным рыцарем. Где? Как? Что ему скажет? Он старался прогнать из головы такие вопросы. Тут важна импровизация. Пусть все решит случай, и Марк не сомневался, что случай будет удачным.

После более чем скромного завтрака он скрепя сердце решил устроить настоящую сиесту. Разделся и лег в постель. Берег силы для будущей встречи, которая обещала быть забавной. Впервые в жизни с ним случилось такое. Не из тех он мужчин, которые преследуют на улице женщин, пристают к ним. А уж тем паче к мальчикам… Даже не то чтобы это его отталкивало, а просто было чуждо. Да и не имело никакого отношения к сегодняшнему свиданию. Встреча с судьбой. А это совсем другое дело.