– Как же вы можете называть себя убийцами демонов, если, по вашим словам, демоны бессмертны?

– Убить демона - это убить тело его. Тогда дух оного демона изгоняется обратно в мир его, и многие тысячи лет пройдут, прежде чем он накопит достаточно сил, чтобы создать себе новое тело или войти в чье-то чужое тело и выйти из мира своего в большой Средний Мир, чтобы нести злобу и разрушения.

– Да… - Я обхватил голову руками. - Значит, демоны окружают нас со всех сторон? Что-то я не слышал в нашем времени о том, чтобы кто-то воевал с демонами - кроме разве что двух десятков закоренелых психопатов, готовых видеть нечистую силу даже в сломанном утюге!

– Consagrados - скрытная каста. Мы свершаем дела свои в тайне, и много лет проходит, прежде чем мы находим по особым признакам мужчину или женщину, могущего стать Посвященным, и учим его ремеслу нашему. Когда я попал к маврам, в Алжир, так и случилось. Я был дерзок, я любил свободу и скорее совершил бы грех и наложил руки свои на себя, чем стал бы рабом. Но я был отмечен одним из местных Посвященных. Он выкупил меня и взял к себе, и скоро я уже знал, какой крест мне предстоит нести всю мою жизнь.

– Тогда я могу вам предложить хорошую кандидатуру в Посвященные. Это Франсиско Веларде. Он замечательный человек. По-моему, он подойдет не хуже вашего де ла Круса. Нет, правда! Видели бы вы, как он держался на допросе!

– Посмотрим… - Балмаседа слегка нахмурился. - Нужно будет испытать его. А с вами, милостивый государь Гомес, вопрос уже решен. Вы отмечены печатью господней, и хотите вы того или нет, но ваш удел…

– Нет, подождите! - Я замахал руками. - Вы знаете, дон Рибас, я - ужасный разгильдяй по жизни. Я постоянно попадаю в какие-то идиотские истории, я трах… простите, занимаюсь любовью со всеми симпатичными бабенками, которых встречаю на своем пути, и я не уверен…

– Это хорошо. - Дон Рибас улыбнулся. - За мной тоже есть такой маленький грешок. Всю жизнь был. Но это одна из характерных черт для многих убийц демонов - любвеобильность. Видите ли, сам Бог дал нам любовь! Любовь мужчины и женщины - что может быть прекраснее, ближе к божественному просветлению? Наши монашеские ордена - доминиканцы и иезуиты - проповедуют аскезу и воздержание. И что же, это делает их лучше и возвышеннее? Они полны желчи и злобы, и рукоблудие является для них лучшим выбором, альтернатива которому - мужеложество, к которому они постоянно и прибегают, жалкие mari-cones. Простите.

– Так… - Я снова потянулся к кувшину с вином, но он был, увы, пуст. - Сеньор де Балмаседа! Еще стаканчик этого вашего з-замечательного вина, и я, пожалуй, соглашусь быть consagrado. Набить морды паре невоспитанных клыкастых демонов - хм, а почему бы и нет? Тем более, что и девочки, оказывается, не возбраняются!

– Не слишком ли много вы пьете, Мигель? - Балмаседа дернул за шнур, висевший на портьере, и появился Педро. - Педро, принеси, пожалуйста, еще вина. Этого, из Сарагосы, которое присылает нам кривой Мендоса. Молодой сеньор в восторге от него. Nos omnes biberimus rubrum toxicum, diabolis capiat posteriora nostra.[ Все мы будем пить красный яд, и Дьявол допьет остатки за нами (лат.).] Кстати, как там наш гость, сеньор Веларде? Как его драгоценное здоровье?

– Лучше, много лучше. - Педро смотрел на меня с некоторым подозрением. Видимо, прикидывал, как скоро я упаду со стула после такого невероятного количества употребленного вина. - Сеньор Веларде спит. После снадобий, которые вы дали ему выпить и которым смазали его раны, он должен быстро прийти в себя.

– Наливай, Педра, - сказал я. - Не жмись. Я сегодня хорошо поработал, Франсиско спас. Я сегодня человека замочил, между прочим. Насмерть. Мне стресс снять надо. Тебе приходилось когда-нибудь человека на тот свет отправлять, Педра?

– Приходилось, сеньор Гомес, - вежливо сказал Педро. - И не одного. И зовут меня не Педра, а Педро. Прошу прощения. Педра - это звучит неприлично.

Он удалился, унося с собой пустой кувшин.

– Подумаешь… - Я помахал в воздухе рукой. - Гордый какой! Много он народу поубивал! Скажет тоже…

– До того, как стать моим учеником, Педро был солдатом. Ему тридцать семь лет, и пятнадцать из них он воевал. А вам, сеньор Гомес, следовало бы поучиться У него сдержанности. И трезвости.

– Я - русский! - гордо заявил я, уперевшись обоими кулаками в стол. - Вы хоть в курсе были, когда выбирали меня на роль Посвященного, что я - русский?

– Что такое «русский»? - холодно поинтересовался дон Рибас.

– Это национальность! Мы - великая нация, между прочим! И мы пьем лучше всех! В смысле - мы пьем, сколько в нас влезет, и нам х-хоть бы хрен! Не пьянеем…

Я горделиво махнул рукой и нечаянно сшиб со стола тарелку и пару бокалов. Тарелка разбилась. Бокалы покатились по полу.

– Пардон! Между прочим, это на счастье!!! - весело заявил я. - Так, значит, еще по стакану, и вы рассказываете мне про ваш План. Че мне т-там делать надо. Я это, не подведу. Б-будьте уверены. Все будет в ажуре…

Дон Рибас Алонсо де Балмаседа щелкнул пальцами, и я явно увидел, как из ладони его вылетел рой голубых искорок. Они плясали в воздухе, как крошечные феи из сказочного леса. Рот мой расплылся в улыбке от уха до уха. Никогда мне не было так хорошо.

«Дон Рибас, - хотел сказать я. - Дай я тебя поцелую в лысину. Классный ты мужик, хоть и средневековый, мать твою! Плюнь ты на своих демонов. Пойдем, в бар завалимся. Двинем там по сто вис каря»…

Но я не сказал этого. Вместо этого я медленно сполз на пол. Последнее, что я слышал, когда Педро нес меня, было:

– Положи его на кровать, друг мой. Ему пора возвращаться. Пора…

Слова плавали в вине, как маленькие серебристые рыбки. Я в последний раз устало икнул и закрыл глаза.

Я лежал на полу в своей кухне. Это была моя кухня, вполне обычная. Правда, все предметы в кухне медленно покачивались, но скорее всего это было связано с вином, которое еще шумело в моей голове. Я был еще изрядно пьян. Только веселье куда-то ушло.

Из комнаты доносился разговор. Два голоса - мужской и женский.

– Ну что ты будешь делать? - сказал Эмилио. - Пропал, поганец, и все тут! Где теперь его искать? Уже сутки, как нет его. Хоть бы по телефону позвонил, что ли.

– Надо обращаться в полицию, - твердо произнесла Цзян. - Потому что Мигель очень умеет попадать в разные авантюры и плохо тогда делает контроль над собой. К тому же он любит бить морды разным плохим людям. И они могли бить его сами. И он может лежать сейчас в какой-нибудь больнице.

Знала бы моя Анюточка, каким плохим людям я бил морды за эти сутки! Нет, не поверит. Нормальный человек в такое не поверит.

Я попытался сесть, но снова свалился на пол. Голова моя дико кружилась.

– Эй, люди, - тихо позвал я. - Помогите встать. Я сам не могу.

Они примчались на кухню, топая, как носороги. Не знаю, чего им больше хотелось в этот момент - обнять меня или дать мне по физиономии. Изумление было написано на их лицах. Изумление и невероятное облегчение.

– Dichosos los ojos! [Глазам своим не верю! (исп,)] - заорал Эмилио. - Ты когда yспел прийти?! Мы только что здесь сидели, на кухне, минут пять назад! Ты как сюда попал?

– Телепортировался. - Я скривился, потому что вопль Эмилио иглой вонзился в мою больную голову. - Не ори, ради бога! У меня башка раскалывается.

– Понятно, - Цзян смотрела строго, руки сложила на груди. - Ты опять пьяный. Ты пил много виски. А теперь лежишь на полу. А мы тут беспокоились про тебя, потому что ты не был целый день и не приходил работать.

– Меня закинуло в прошлое. - Я облизал губы сухим языком. - А дон Рибас Алонсо де Балмаседа… Это он напоил меня. Я так понимаю, что специально, чтобы я потерял сознание и телепортировался обратно. Он колдун, этот дон Рибас, Там еще инквизиция была…

– Алкогольный бред, - констатировал Эмилио. - Наш русский упился до чертиков. Слушай, братишка, я же предупреждал тебя - не пей столько, будешь иметь проблемы… Ты посмотри - ты же весь в синяках. Опять подрался, что ли.?