Израильтянин молча, не улыбаясь, смотрел Мишину в глаза.

— Что ты набычился, Дов? Я же предлагаю по-дружески, без задней мысли. Ладно, не хочешь брать сам, тогда давай я куплю какую-нибудь сверхсекретную автоматическую пушку для укрепления обороноспособности Израиля? Заодно расквитаюсь с евреями за квалифицированное медицинское обслуживание.

— Ты никому ничего не должен, Виктор, — не принимая шутку, тихо сказал Дов. — Тебя вытаскивали из Праги, как вытаскивают с поля боя раненого друга…

— Ты думаешь, мне следовало бы сказать тебе спасибо? — Мишин запустил обе пятерни в соломенную шевелюру и резко откинул волосы назад.

— За что?

— Ну, за все. И за Прагу в частности…

— Я думаю, тебе следовало бы быть максимально осторожным. — Серые глаза Дова смотрели пристально и серьезно. — Не хочу тебя пугать, Виктор, однако у меня есть все основания думать, что стиль и методы работы ГРУ известны нам лучше, чем тебе.

— Кое-что я знаю, — пробормотал Витяня. — Свое говно…

— А я кое-что испытал на себе лично. Разница между твоей конторой и этой — принципиальная. Какими методами вы бы ни пользовались, Виктор, КГБ — разведка ПОЛИТИЧЕСКАЯ, а уже потом — военно-оперативная. А в ГРУ все как раз наоборот. И это делает ее во много крат опаснее и непредсказуемее. Не забывай, что и у нас есть военная разведка. Так вот, я бы лично поостерегся играть с ними в мячик.

— Спасибо, что предупредил, — улыбнулся Витяня, протягивая моссадовцу руку.

— Спасибо, что принял мое предупреждение всерьез, — ответил Дов, крепко пожимая руку.

Проводив Дова до двери, Мишин повернул ключ на два оборота, подошел к окну, выходившему на фасад отеля «Савой», и, чуть отодвинув портьеру, стал наблюдать за улицей. Он простоял так минут десять, пока не понял, что Дов покинул отель совсем не так, как это делают обычные постояльцы. Впрочем, выполняй Мишин сам подобную миссию, он поступил бы так же…

Опустив портьеру, Витяня пошел в ванную, включил свет, пустил в ванну воду, затем разделся и стал придирчиво разглядывать себя в зеркале. После ранения и трехнедельной госпитализации на родине Дова он немного располнел, но по-прежнему оставался в хорошей форме. Мощный торс, широкие, покрытые обильными веснушками плечи, плоский, с рельефно выступающими мышцами, живот, исчерканный тремя свежими послеоперационными рубцами, выпуклая безволосая грудь…

«Когда-то, миллион лет назад, этот пакет мышц вызывал во мне гордость и даже какую-то мальчишескую чванливость, — подумал Витяня, проводя ладонью по однодневной рыжеватой щетине. — А сегодня я смотрю на него, как на манекен. Мало того, мне, кажется, уже совсем безразлично, что на него наденут — смокинг светского льва или пиджачную пару покойника…»

Совершенно неожиданно, без очевидной связи, в памяти всплыло точеное лицо Ингрид, ее высокомерно-беззащитная улыбка. «Ты просто хочешь женщину, Витяня, — произнес он вслух и подмигнул своему отражению. — А возможно, просто влюбился…»

Вот так — или — или! Без полутонов. Без промежуточных инстанций. Без плавного перехода от увиденного к осознанному. Все по правилам, по науке, все как тебя учили. Чувствуешь опасность — уходи. Увидишь занесенную руку — бей первым. Кажется что-то подозрительным — стреляй. Подумаешь о женщине — бери ее. Или обходи за километр. Не бойся ошибиться, не думай о том, что занесенная рука была ладонью друга, а женщина — человеком, который мог бы стать для тебя всем на свете. Контора принимает на себя всю ответственность за издержки. Лучше перестраховаться, нежели недооценить. Работа есть работа! А думать будешь потом. Когда вернешься в контору, напишешь подробный отчет о проделанной работе, сдашь табельное оружие, отдохнешь две недели в Гаграх или на Рице…

После того как Витяня в изнеможении отмок в ванной, он принял контрастный душ, чисто выбрился, закутался с головой в толстое банное полотенце, прошлепал босыми ногами к кровати, снял трубку телефона и набрал семизначный номер.

На шестой или седьмой гудок на другом конце провода слабо отозвался женский голос:

— У телефона…

И только тут до Витяни дошло, что звонить в первом часу ночи практически незнакомой женщине — верх неприличия. А тем более в церемонной Дании.

— Ингрид?

— Да.

— Простите меня, Бога ради, я посмотрел на часы уже после того, как вы взяли трубку…

— Кто это?

— Вацлав. Вацлав Зденек. Помните, я был у вас позавчера…

— Ох, простите меня, пожалуйста, — голос сразу же потеплел. — Просто я уже спала…

— Это вы простите меня. Если позволите, я перезвоню вам завтра.

— Да нет, все нормально. Кажется, я уже окончательно проснулась. У вас все в порядке, господин Зденек?

— Все… — Витяня поймал себя на том, что улыбается совершенно без всякой причины. — А почему вы спрашиваете?

— Ну, мне показалось…

— Я вижу, ваши блестящие психологические способности проявляются в любое время суток, — сказал Витяня, продолжая улыбаться.

— Значит, не все в порядке?

— Скажите лучше, как ваши дела, Ингрид?

— Как обычно, господин Зденек. У меня все в порядке. Откуда вы звоните?

— Из Цюриха.

— Вы много путешествуете?

— Приходится… Видите ли, Ингрид, завтра днем я буду в Копенгагене. И я подумал, может быть, мы…

— Вы хотите встретиться со мной? — Ее вопрос прозвучал очень естественно. Витяня вдруг подумал, что именно естественность Ингрид поразила его в первую же минуту их знакомства. Когда живешь ложью и во лжи, восприятие таких вещей как-то особенно обостряется, приобретая чуткость пальцев слепого от рождения.

— Да, если вы не возражаете.

— Вы собираетесь в Копенгаген надолго?

— Не думаю. День или два… Не больше.

— Я могу освободиться в два часа дня. Вас устраивает это время?

— Вполне.

— Где?

— Поскольку я намерен остановиться в «Савое» и не очень-то хорошо знаю Копенгаген, то, может быть, встретимся внизу, в баре?

— Хорошо, я обязательно буду.

— Спасибо, Ингрид. Спокойной ночи!

— Погодите! А если вы не успеете?

— Почему я должен не успеть? Мы ведь договорились.

— Ну, не знаю… — в трубке повисла пауза. — Отложат вылет из-за неисправности самолета. Или что-то еще в этом роде.

— Тогда я найму частный самолет.

— А если погода будет нелетная?

— Тогда я возьму в ближайшем прокатном бюро самую мощную машину и все равно приеду вовремя.

— Вы не верите, что бывают безвыходные ситуации?

— Не верю. Пока человек дышит, выход есть всегда.

— Все-таки вы славянин… — Он услышал, как Ингрид улыбается.

— Еще какой!

— Спокойной ночи, господин Зденек!

— Спокойной ночи, Ингрид!..

«Зачем мне понадобилось говорить ей, что я в Цюрихе? — думал Витяня, гася свет и накрываясь с головой толстым одеялом из верблюжьей шерсти. — Наверное, я уже разучился функционировать как нормальный мужчина с нормальной психикой. — Сказал бы правду, и тогда свидание можно было назначить на десять утра. Или даже на девять… Одно слово — мудак…»

Это была последняя мысль перед тем, как прозрачная, подернутая разноцветными всполохами пелена уволокла его в короткое небытие.

Через секунду Мишин уже спал.

Март 1978 года

Чтобы понять это вопиющее несоответствие — советский человек под расплавленным солнцем Латинской Америки, надо очень сильно напрячь воображение и представить себе одинокую женщину в норковой шубе и шапке с засунутыми в муфту руками, посаженную на трибуну огромного, заполненного до отказа полураздетыми фанатиками стадиона в тот самый момент, когда любимая команда забивает решающий гол. Если же принять в расчет издержки школьного воспитания, в соответствии с которым коллектив по определению не может быть неправым, то, действуя методом исключения, на этом самом стадионе спонтанного безумия и истошных воплей единственной идиоткой была я.

Следуя под трогательной — в буквальном смысле — опекой очередного голландского опекуна с типичной русской фамилией Хернхорст, которая выражалась в том, что серый пиджак нежно поддерживал меня под руку, одновременно не давая забыть о некоем зловещем предмете, вложенном в «Нью-Йорк Таймс», я на какое-то время полностью отключилась от унизительных деталей собственного конвоирования — настолько влажной, оглушающе шумной и предельно наэлектризованной, словно в гигантской общей бане при горно-обогатительном комбинате, была атмосфера в таможенном отсеке аэропорта.