— Мне нет никакой необходимости вербовать тебя, Виктор… — Впервые за весь этот сумбурный, нервный разговор Гордон обратился к нему по имени. — Классическая вербовка, как тебе, наверное, известно, предполагает некие гарантии того, что человек, во-первых, не наставит тебе рога, едва выйдя за порог твоего дома, а, во-вторых, не станет впоследствии работать против тебя. Но ты, Мишин, так долго и плодотворно работал против нас, что, право же, тебе вряд ли удастся нанести вреда больше, чем ты уже нанес. Так что, дав свое согласие на твою поездку за океан, я практически ничем не рискую…

— Вы приняли это решение сейчас, не так ли?

— Да, — кивнул старик. — Именно сейчас.

— Но вы же мне не доверяете?

— Я что, похож на человека, который вообще способен на такую глупость?

— Тогда почему?

— Признаюсь тебе честно, Виктор, — Гордон мирно сложил пальцы на животе и закатил глаза. — Я не люблю американцев. Не стану объяснять природу подобного отношения, поскольку не в этом суть. Но как бы коварны, изворотливы и лживы они не были, в одном я никогда не мог их заподозрить — в том, что они СОЗНАТЕЛЬНО стремятся нанести ущерб моему народу. Ты понимаешь, к чему я клоню, Виктор?

— Не очень.

— Однозначно, что цель их операции — Москва. Там сейчас интересно. Я чувствую: там сейчас ОЧЕНЬ интересно… — Гордон, без всякого сомнения, в очередной раз забыл о реальном существовании собеседника и разговаривал сам с собой. — И то, что они намерены там предпринять, явно выходит за рамки тактической операции. Это какая-та крупномасштабная интрига, какой-то стратегический замысел, который эти сытые снобы в Лэнгли решили реализовать с помощью таких покойников, как ты, Виктор. Я не удивлюсь, если там будут фигурировать еще несколько известных нам с тобой людей…

Мишин как зачарованный следил за размышлениями этого уродливого старичка, силясь представить себе одновременно, на ЧТО способен его мозг и как срабатываются с этим монстром в тенниске его непосредственные подчиненные.

— Мне нужно знать все! — Взгляд Гордона принял, наконец, осмысленное выражение и буквально вперился в Мишина. — И ты мне в этом поможешь!

— Зачем? — Мишин почувствовал вдруг, что этот разговор его окончательно вымотал. — Во имя чего?

— Ты сам выбрал себе жизнь волка, — внятно произнес Гордон, не отрывая от Виктора тяжелого взгляда. — Ты и есть самый настоящий волк в человеческом обличье — сильный, матерый, хитрый и беспощадный. Но поверь мне, старику, наступит день, когда твои ноги утратят былую устойчивость, твои клыки, которыми ты можешь сегодня разорвать врага на куски, основательно сотрутся, а никогда не подводившая тебя интуиция, способность чувствовать приближающуюся опасность, притупится. И тогда ты будешь искать спокойное место, нору, чтобы позволить себе хоть небольшую передышку. Нору, в которой тебя не достанут враги, в которой такие же волки хоть и не примут тебя в свою стаю, но не станут рвать на тебе шерсть, не будут грызть тебя заживо, не воспользуются твоей дряхлостью, ибо и им грозит рано или поздно то же самое. Это — максимум, что я могу тебе твердо обещать, Виктор Мишин. В том случае, естественно, если ты ничего не сделаешь против моей страны, во вред моему народу…

— И ради этого?..

— Да, Виктор! — глаза Гордона засверкали. — Именно ради этого ты сделаешь все, о чем я тебя прошу. Я не беру с тебя ни подписи, ни слова, ничего, понимаешь? А ты подумаешь как следует, прикинешь все плюсы и минусы, и сделаешь это для меня.

— Вы в это действительно верите, господин Гордон?

— Глагол «верить» уместен исключительно в синагоге. И то, если человек заранее убедил себя в том, что ХОЧЕТ этого. В разведке же либо знают, либо нет. В данном случае, я — знаю.

— Один мой старый приятель любил повторять: «Не верь в математику, верь в электричество».

— Какая-та изощренная идиома, — поморщился Гордон. — В душе любого, даже самого малообразованного русского человека живет несостоявшийся философ. Что имел в виду ваш приятель, господин Мишин?

— Что дважды два — не всегда четыре, — господин Гордон. — А вот электрический ток, если засунуть в розетку два пальца, обязательно долбанет.

— И вовсе не обязательно, — пожал плечами Гордон. — А только в том случае, если кто-нибудь до этого не додумался обесточить дом…

Февраль 1978 года

— Наверное, я не должна спрашивать, как долго мы еще пролежим на этом пекле?..

— Если бы вы действительно так думали, то не спрашивали бы.

— Toushe!

— Потерпите еще немного, — чему-то блаженно улыбаясь, ответила Паулина, не открывая глаз.

Она лежала рядом со мной на белом шезлонге в огромных солнцезащитных очках и смешном пластмассовом наноснике уже второй час подряд. Но, судя по всему, явно не собиралась прекращать прием солнечных ванн. Ее тело, едва прикрытое совершенно неприличными, если учитывать весьма преклонный возраст седовласой Паулины, двумя узенькими черными полосками синтетической ткани, которые в магазине, по всей видимости, назывались купальником и стоили бешеные деньги, покрывал ровный слой великолепного светло-шоколадного загара, и я совершенно не понимала, зачем моему очередному лоцману в бурном море шпионских страстей и премудростей понадобился этот изнурительный сеанс нудистского мазохизма на застекленной террасе.

— А вы не боитесь, Паулина, что пока мы с вами, раскинув телеса, принимаем солнечные ванны, пара-тройка дядечек, озабоченных отнюдь не сексуально, уже изучили нас как следует в бинокль или оптический прицел и в данный момент определили через вымытые стекла две цели, по которым будут стрелять на поражение?

— Нет. Не боюсь.

— Почему?

— По целому ряду причин. Впрочем, есть одна, после которой все остальные уже не играют никакого значения.

— Какая же?

— Вы знаете, Валечка, где совершенно бессмысленно идентифицировать личность женщины?

— В морге.

— Нет, дорогая, в бане. Или на пляже. Или в любом другом месте, где на женщине нет ни одежды, ни макияжа.

— Ах, ну да, конечно же! — пробормотала я. — Почти месяц жизни в условиях цивилизованного общества настолько резко изменил внешний облик советской ткачихи Г., принявшей решение выбрать свободу, что ее не узнала собственная мать. Что-то подобное я уже читала. Или писала…

— Расслабьтесь, Валечка, — прошелестела Паулина. — Мы с вами работали все утро, теперь у нас отдых…

— У вас, Паулина. Для меня ваш отдых является форменной пыткой с садистским использованием ультрафиолета!

— Вы просто не умеете расслабляться и отдыхать.

— Неправда! Я просто ненавижу запах пота!

— А вы представьте себе, как потом он смывается под мощной струей душа. Солнце — это природа, Валечка.

— Ага! А все мы — ее неразумные дети.

— Совершенно зря иронизируете. Именно в природе и заключен разум. А мы лишь пользуемся его крохами, считая при этом, что ничем ей не обязаны. С природой надо жить в гармонии, Валечка.

— Именно этот постулат вы и демонстрируете своим безупречным телом?

— Признайтесь, с первой же минуты знакомства, вас интересует, сколько мне лет? — проворковала без всякой логической связи Паулина, не меняя благостного выражения лица.

— А почему меня это должно интересовать?..

Конечно, как и все москвичи, я безумно любила солнце и всегда мечтала о крымских пляжах в бархатный сезон. Но к исходу второго часа этой пытки на крытой террасе нашего барского номера во втором по счету «Мэриотте», оборудованной какими-то хитрыми приборами для подогрева и увлажнения воздуха, я испытывала огромное желание уменьшиться до размеров нескольких сантиметров и влезть в начиненный льдом стакан со швепсом, который то и дело прикладывала ко лбу и другим частям тела, чтобы не потерять сознание.

— Ну, во-первых, потому, что вы — женщина…

— Вы на редкость наблюдательны, Паулина.

— А, во-вторых, как и всякой женщине, вам, даже несмотря на природную язвительность, хотелось бы выглядеть в моем возрасте так же. Ну, признайтесь, что я права!