— Вполне.

— Тогда жду, — рокотнул никифоровский бас.

Положив трубку, Цвигун несколько минут не шевелясь сидел в кресле, погрузившись в тяжкие размышления. Следуя самой первой, поверхностной реакции на неожиданную материализацию генерал-лейтенанта Никифорова, он попытался обнаружить хоть какую-нибудь связь между только что состоявшимся телефонным разговором и выволочкой, которую утром ему устроил Брежнев, после чего решительно отверг такую возможность. Не тот уровень, не тот стиль. ГРУ — это, прежде всего, Дмитрий Федорович Устинов — старый военный снабженец и хитрован, напяливший на себя, благодаря хорошим отношениям с Брежневым, маршальский мундир, на который он не имел ни малейшего морального права. После Малиновского и Гречко — боевых генералов, за плечами которых были блестящие победы на фронтах Отечественной, — широкозадый и по-граждански рыхлый Устинов, наблюдавший войну на почтительном расстоянии, в окуляры стереотруб или по кадрам кинохроники, смотрелся в погонах с маршальской звездой как исполнитель главной роли в провинциальном театре оперетты. И тем не менее его личные отношения с Устиновым были ровными. Министр обороны всегда недолюбливал Андропова, не опускаясь, правда, до открытых стычек. Цвигуна Устинов держал на почтительном от себя расстоянии, членом КВП он не был. И не потому, кстати, что ни в чем не нуждался. Просто возможности Устинова на одном из трех главных постов в стране были настолько обширными, что давали этому человеку все необходимое без помощи посторонних. В материально-техническом плане Советская Армия всегда являлась государством в государстве, чем, кстати, очень напоминала находящуюся в длительном автономном плавании подводную лодку, обеспечивавшую себя всем необходимым и независимую от базы. И все же подсознательно Цвигун чувствовал, что Устинов ни при каких обстоятельствах не ввяжется в кагэбэшную междоусобицу. Стало быть, Никифоров — типичный службист на военных харчах, который не был завязан ни в одну кремлевскую цепочку — по определению не может быть посланником смерти. Тут что-то другое…

Сняв трубку внутренней связи, Цвигун набрал номер Цинева.

— Слушаю! — по телефону циневский тенор казался еще тоньше.

— Выпить хочешь?

— Есть за что?

— Либо за здравие, либо за упокой, — хмыкнул Цвигун. — Повод есть всегда.

— Что-то случилось?

— Пока нет. Но, возможно, случится. Ты можешь зайти ко мне?

— Это действительно так срочно? У меня в приемной человек.

— Пошли его на хрен.

— Что-то срочное?

— Думаю, что да.

— Иду…

Переключившись на селектор, Цвигун бросил адъютанту:

— Тридцать минут меня ни для кого нет!

— Понял, товарищ генерал!..

Кнопка селекторной связи погасла.

— Ну, что у тебя стряслось? — Цинев, не доходя до рабочего стола Цвигуна, плюхнулся в роскошное кресло в углу кабинета и, подслеповато щуря глаза, стал протирать тонированные стекла очков белоснежным носовым платком.

— Ты знаешь Никифорова? — сразу же переходя к делу, спросил Цвигун, направляясь в угол кабинета и усаживаясь в кресле напротив.

— ГРУ?

— ГРУ.

— Знаю.

— Хорошо знаешь?

— Сеня, не пудри мне мозги! — неожиданно взвился Цинев и водрузил очки на нос. — Кого в этом бардаке можно знать хорошо? Жену? Сына? Себя?

— Ты чего это так разнервничался? — на толстых губах Цвигуна скользнула добродушная улыбка. — В конце концов, это меня сегодня трахнул хозяин, а не тебя.

— Что хотел Никифоров?

— Назначил встречу.

— Где?

— В Архангельском. На их базе.

— Там же ремонт уже третий месяц.

— Все-то ты знаешь, товарищ первый заместитель председателя, — пробормотал Цвигун, мысленно зачеркивая один из примерно двадцати вопросов, возникших у него после разговора с Никифоровым. — Вот что значит военная контрразведка!

— Странно, — Цинев, казалось, совершенно не слышал Цвигуна и поджал губы, словно проверяя прочность нижних зубов. — С чего бы это?

— Вот и я думаю: с чего?

— Возможно, они там тоже решили сыграть?

— Во что? — Цвигун пожал плечами. — И главное, против кого? Против Андропова? Чего вдруг? Нет, Жора, тут другое…

— Что другое?

— Знаешь, в моем партизанском отряде был один мужик из Пинска. Жидяра откровенная, пробы поставить негде было. Но боец, кстати, совсем даже неплохой. Так вот, рассказывал он как-то своим дружкам у костра такую историю. Жил он до войны в одной комнатушке с молодой женой и престарелой бабушкой. Кагал еще тот! И вот как-то под утро его жена-молодка и говорит: «Господи, до чего мне хочется орехов!» На что бабушка, лежавшая в трех метрах, за старым платяным шкафом, тут же выдает: «Моня, это звонок на мальчик!»

— Ну и что? — поморщился Цинев.

— А то, Жора, что появление на нашем горизонте Никифорова — это звонок на мальчик.

— Думаешь?

— У тебя есть что-то на Никифорова?

— Ничего стоящего… — Цинев вскинул глаза, припоминая. — Один сын, работает в каком-то «ящике». Женат. Жена тоже инженер-электронщик. Ну, там у них вообще все на виду, не скроешься. Супруга никифоровская — дама в летах, к тому же страшная, как приклад дробовика. Вообще-то он серьезный человек, этот Никифоров. Доктор наук, крупный спец по шифрам. Мы, кстати, к нему пару раз обращались…

— Помог?

— Нет, конечно!

— Что так? — Цвигун спрашивал не думая. Его мысли витали где-то в другом месте.

— Так это ж армия, Сеня! По любому вопросу надо ставить в известность вышестоящее начальство. В итоге все мало-мальски важное стекается к Устинову. А тот если и почерпнул что-то из военной лексики, так только команду «Отставить!».

— Неужели совсем ничего?

— Боюсь, что нет, Сеня.

— Так с чем я поеду на встречу?

— Поезжай-ка ты с «Макаровым», генерал. И, желательно, проверь обойму…

Совет прозвучал шутливо, однако маленькие черные глаза Цинева, какие-то полуразмытые за дымчатыми стеклами очков, смотрели совершенно серьезно…

Март 1978 года

…Молодой мужчина в белом полотняном костюме и распахнутой на волосатой груди розовой рубашке имел ярко выраженную латиноамериканскую внешность — оливкового цвета удлиненное лицо, жесткие прямые волосы до плеч, ослепительно белые зубы и медальон на толстой рабовладельческой цепи размером в спасательный круг, на который ушло не меньше полкило золота. Короче, эдакий «мачо», мама которого с раннего детства убеждала свое ненаглядное дитятко, что самая сокровенная мечта любой, а тем более белой женщины — это сразу же, без предварительного знакомства и оглядки на консервативную европейскую мораль, забыть обо всем на свете и прыгнуть к нему в постель.

— Мадам? Вы позволите мне присесть за ваш столик?..

У молодого человека был очень приятный, мелодичный голос. По-французски он говорил довольно чисто, слегка пришепетывая на местный манер.

— Зачем?

Убедившись, что «мачо» с цепью на шее не мой соотечественник, я сразу же утратила к нему интерес и вновь уткнулась в ужасно нудную статью, поскольку никак не могла разобраться, что же, собственно, так не устраивает служащих французских почт.

— Мне бы хотелось познакомиться с вами поближе, — очень естественно, и даже доверительно сообщил длинноволосый красавчик и вновь улыбнулся. — Вы не просто красивы, мадам, вы — ослепительно красивы, вы прекрасны! Разрешите представиться: меня зовут Эухенио…

— В Америке ты был бы Юджином, — пробормотала я, не отрываясь от газеты. На какое-то мгновение мне показалось, что время замерло.

— Простите, мадам, что вы сказали?

— Я сказала, что вас очень много, молодой человек!

— Да, но я…

Сидящая через столик от меня пожилая американская пара, явно изнывавшая от безделья, с любопытством наблюдала за разворачивающейся серенадой в прозе и, возможно, уже заключила пари, когда именно оливковый красавец добьется намеченной цели.

— Вы очень любезны, Эухенио, — я изобразила на лице гримасу сдержанной благодарности. — Только не стоит так себя растрачивать. Через час с небольшим я улетаю, у меня просто не будет времени, чтобы по достоинству отблагодарить вас за высокую оценку моей внешности. Поищите что-нибудь за соседними столиками…