— Вы ведь сомневались в успехе затеянного? — тихо спросил Андропов.

— Я старался об этом не думать.

— Кадар вам доверяет?

— Насколько это возможно в нашем серпентарии.

— Значит, документы, которые вы мне принесли?..

— Крепкий компромат на Мольнара. Он, кстати, действительно мерзавец, каких мало, и вам, товарищ Андропов, следует помочь Кадару. Как минимум для того, чтобы истинная цель вашей командировки стала со временем очевидна в Москве. То, что я сказал вам сейчас, является моей личной точкой зрения и к миссии, порученной мне друзьями, отношения не имеет.

— Складно, ничего не скажешь, — проворчал себе под нос Андропов.

— Мне позвонить товарищу Кадару? — спросил Хорват, вставая. — Или вы сделаете это сами?

Андропов поворошил документы в красной папке и пристально посмотрел на Хорвата:

— Позвоните сами. И скажите ему, что для прочтения мне понадобится примерно час…

— Хорошо, — кивнул Хорват.

— И еще один вопрос… — Андропов снял очки и подслеповато заморгал. — Запись нашего с вами разговора… Она будет храниться у вас, как я понимаю?

— Такие разговоры не записываются, товарищ Андропов! — красивое, словно состоящее из нескольких резких штрихов, лицо Атиллы заострилось. — Я не шантажист и подобными приемами стараюсь не пользоваться. Если хочешь чего-то добиться от человека, давить на него компроматом — последнее дело. Я предпочитаю использовать убеждения человека и его способность мыслить логическими категориями.

— Вы хотите убедить меня в том, что в этой библиотеке нет звукозаписывающих устройств? — одними губами улыбнулся Андропов.

— Почему же нет? Есть, конечно. В левую тумбу письменного стола, за которым вы сейчас сидите, вмонтирован стационарный магнитофон с автоматической подзарядкой и сменой кассет, которые изымаются раз в несколько дней. Магнитофон японский, дает превосходное качество записи и включен круглосуточно…

— Стало быть?..

— В панель письменного стола, — тоном профессионального экскурсовода продолжал Атилла, — вмонтированы две кнопки — зеленая и белая. Зеленая включает работу скрэмбла — системы наведения экрана и искажения звука. Белая же, на всякий случай, полностью стирает уже искаженную запись. А теперь посмотрите на панель, товарищ Андропов: обе кнопки вжаты, то есть, находятся в рабочем состоянии…

— Об этом, как я понимаю, побеспокоились вы?

— У меня в последние несколько дней было столько беспокойств, товарищ Андропов, что сделать это, — Хорват кивнул на письменный стол, — было сплошным удовольствием…

Март 1978 года

…Поднявшись на несколько ступенек к крыльцу двухэтажного домика, Дов толкнул выкрашенную белой масляной краской металлическую дверь и ввел Мишина в просторный холл, реальные масштабы которого скрадывала старинная мебель. Все было выдержано в темно-коричневых тонах и подобрано с очень хорошим вкусом. Приглядевшись, Мишин понял, что обстановка не имитировала старинный стиль, а в самом деле была оригинальной. Чувствовалось, что здесь поработал профессиональный дизайнер, прекрасно разбирающийся в подобного рода раритетах. Два кресла с высокими резными спинками и ломберный столик у окна, огромный стол эллипсоидной формы в центре холла, уставленный строгими, мореного дуба, стульями, тяжелые напольные часы с золотым циферблатом и вычурная китайская ваза в противоположном углу холла были оригиналами, скорее всего, вывезенными из Европы еще в середине прошлого века…

— Садись, — Дов кивнул в сторону кресел. — Располагайся поудобнее и жди…

Израильтянин сразу же исчез, а Виктор послушно проследовал к окну и, понимая что имеет дело с очень ветхим произведением искусства, осторожно опустился в кресло. Как ни странно, хрупкое сооружение, сплошь состоявшее из тончайших реечек и завитушек, даже не скрипнуло под тяжестью его тела. «И реставраторы, видать, тоже постарались», — подумал Мишин и уставился в окно, выходившее на небольшую, аккуратно подстриженную лужайку, окаймленную плотной стеной высоченных эвкалиптов, явно посаженных таким образом, чтобы искусственно отгородить домик от любопытных глаз посторонних…

— Добрый вечер, господин Мишин!.. — откуда-то сбоку прозвучал по-английски чуть надтреснутый голос.

Мишин вздрогнул, резко встал с кресла и повернулся на звук. Перед ним стоял человек лет 70–75, с гладким, без единой морщины, лицом, в старомодной серой тенниске с накладными карманами на груди и по бокам. Совсем жидкие седые волосы были аккуратно зачесаны назад, к яйцеобразной макушке, чтобы скрыть довольно объемистую плешь. И по этой допотопной тенниске, и по зажиму авторучки, украшавшему, наподобие ордена, нагрудный карман, и по манере смотреть на собеседника подслеповато прищурясь, пожилой мужчина сразу же напомнил Мишину советских ветеранов второй мировой войны, зачастую приходивших с жалобами в приемную КГБ на площади Дзержинского.

Уверенной, совсем не старческой, походкой мужчина пересек холл и уселся в кресле напротив Витяни.

— На каком языке предпочитаете говорить, господин Мишин?..

Любезным был только тон старика. Взгляд же из-под редких седых бровей, низко нависших над маленькими, неопределенного цвета, глазами-буравчиками, был колючим и въедливым, словно Мишин был подростком и очутился в этом салоне антикварной мебели только для того, чтобы получить от хозяина основательную выволочку за оконное стекло, разбитое футбольным мячом.

— На каком вам будет угодно, господин…

— Гордон, — быстро ответил старик. — Называйте меня Гордоном. Я предлагаю говорить по-немецки.

— Согласен, — кивнул Мишин.

— Хотите что-нибудь выпить? Кофе, минеральную воду?

— Благодарю. Не сейчас.

— В Израиле нужно много пить.

— По-видимому, я это еще просто не успел понять.

— Я хотел познакомиться с вами лично.

— Я догадался, господин Гордон.

— Вы довольны обращением к вам здесь, в Израиле?

— Вполне.

— Судя по вашему виду, господин Мишин, подлечили вас основательно… — Гордон не спрашивал, он утверждал.

— Я чувствую себя вполне нормально, — кивнул Витяня. — И благодарен вам за это.

— Мы в расчете, — Гордон хрустнул сухими, узловатыми пальцами. — Вы оказали нам хорошую и весьма профессиональную услугу в Праге. Это была прекрасная работа, господин Мишин.

— Благодарю.

— Дов рассказал вам о ситуации?

— Да.

— Тогда не будем тратить время и перейдем сразу к делу… — Гордон буквально впился цепким взглядом в Мишина. — Перед этой встречей я ознакомился с вашим досье, господин Мишин. Не стану лукавить: оно впечатляет. Помимо трех лет, в течение которых вы работали только в Швейцарии, исполняя обязанности заместителя резидента советской разведки, вы наведывались с весьма сложными оперативными заданиями, меняя внешность и используя сфабрикованные документы, в восемнадцать государств Европы, Африки и Южной Америки. Причем ни разу не прокололись. Блестящий, хоть и труднообъяснимый, послужной список…

— А почему он, собственно, труднообъяснимый, господин Гордон?

— Неужели я должен объяснять? — совершенно искренне удивился Гордон.

— Поверьте, мне в самом деле интересно.

— Извольте. От других иностранных разведок КГБ отличается очень высокой степенью интенсивности при использовании своих агентов. Я предлагаю проверить собственную правоту на вашем же примере. С периода с 1973 по 1977 год, то есть за неполные пять лет, вы отправлялись с заданиями за кордон с периодичностью раз в два-три месяца. Тогда как в большинстве других спецслужб к агентам вашего уровня относятся куда более бережно, рискуя ими не более одного раза в год. Причем это — разумный максимум. То есть если исходить из практики, вы должны были свернуть себе шею никак не позднее семьдесят четвертого — семьдесят пятого года.

— Так прямо и свернуть? — пробурчал Мишин.

— Не стоит недооценивать противника. Тем более что за границей вам поручали самую опасную и неблагодарную работу. Вы, господин Мишин, классический оперативник, киллер с колоссальным опытом и прекрасной подготовкой. Таким образом, то, что произошло с вами в конце прошлого года в Буэнос-Айресе, — закономерный результат недопустимой расточительности ваших начальников, засветивших вас самой постановкой задачи. Налет на конспиративную квартиру ЦРУ — это или жест отчаяния или откровенное и труднообъяснимое хулиганство. И в том, и в другом случае — глупость совершенно очевидная. Впрочем, — Гордон по-стариковски пожевал губами, — русские всегда делали акцент на массовость. И, к сожалению, не только в спорте…