— Ты уверен, что у Никифорова с Циневым настолько дружеские отношения, что…

— Это не наше с тобой дело, Стас. — Мишин залпом опрокинул половину кружки. — Передай по своим каналам Никифорову то, что я прошу: находящийся в бегах подполковник Мишин желает встретиться лично — подчеркиваю, Стас, только лично! — с Цвигуном. Уверен, что он в этой встрече заинтересован ничуть не меньше, чем я. А, возможно, даже больше. Если они не поверят, значит, мне остается только одно: обратиться в какую-нибудь крупную западную газету и подарить им прелюбопытнейшую историю с именами и фактами о том, как топорно действует некая мощная разведслужба, возглавляемая неким кремлевским крупняком.

— Самоубийство! — пробормотал Волков и впервые за весь разговор пригубил виски. — Что это даст тебе, Виктор?

— Знаешь, чем больше я в бегах, тем активнее развивается во мне мания величия. Хотя бы напоследок мне хочется влезть в шкуру нашего генсека и на практике понять, что же это такое — чувство глубокого удовлетворения.

— Ты же понимаешь, что в нашем деле невозможно оставаться чистым посредником. Как бы то ни было, но ты втягиваешь меня в очень неприятную игру.

— Не втягивайся. — Пожал плечами Мишин. — Скажи мне «нет». Только потом, когда тебя прижопят также — а от этого, земеля, не застрахован никто! — не ищи мои координаты в телефонной книге.

— Я понял тебя, — кивнул Волков и залпом опрокинул виски.

— Единственная просьба: во имя моей и своей безопасности, сделай это так, чтобы до них дошло: я в панике, в бегах, в цейтноте. И как утопающий хватаюсь за соломинку. Пусть это выглядит как твоя рекомендация, Стас. Добавь к тому, что передашь, личные наблюдения. Тем более что они тебя не обманывают. Это все! Связь через тебя. Никаких других посредников я знать не желаю. И последнее. На тот случай, если они вдруг решат разыгрывать со мной гамбиты, пусть знают: в одном из банков есть маленький сейф на одно маленькое, нерусское имя. Там лежат очень любопытные и в такой же степени секретные документы, которые в течение суток — будь они преданы огласке — взорвут нынешнюю Лубянку, а заодно и наше славное Политбюро к гребаной матери. Я отмечаюсь в этом банке строго периодически, как хронический сифилитик в кожвендиспансере. Если в назначенное время от меня не будет условного сигнала, эта бомба срабатывает автоматически. Ты меня понял, Стас?

— Что ты задумал, Виктор? — тихо спросил Волков.

— Ты что, не веришь мне?

— А я должен тебе верить? Тебе, который сваливается как снег на голову, неизвестно откуда, неизвестно кем посланный, неизвестно, какую конкретную цель преследующий?

— Тогда, в Мадриде, я тебе тоже не очень-то доверял. Но сделал то, о чем ты меня просил. По единственной причине — мы с тобой люди одной профессии, одной поганой крови. Да, дело у нас говенное, но другого мы с тобой не знаем, а потому хоть изредка должны помогать друг другу.

— А если это ничего не даст?

— Кому ничего не даст? Тебе, Стас?

— Тебе, Мишин.

— Значит, не судьба.

— Как я объясню Центру твой выход на меня?

— Мы два года просидели за одним столом в некоем высшем учебном заведении. Так что сам факт нашей встречи ни у кого не должен вызывать лишних вопросов. Кроме того, как старый друг, да еще находящийся в бегах, я вполне мог случайно встретиться с тобой и посетовать на свою горькую судьбину. Забудь про пароль — этим ты только настроишь против себя собственное начальство. Вообще не упоминай об этом. Просто случайная встреча…

— Случайности в нашем деле? — Волков презрительно хмыкнул. — За кого ты меня принимаешь, Мишин?! И за кого ты держишь своих и моих шишкарей?

— А ты не веришь в случайности, Стас? — Мишин чуть подался вперед. — Тогда посмотри на меня, дебил! Перед тобой сидит живой пример классической случайности.

— Ты забыл добавить, «пока живой», — усмехнулся Волков.

— Ты прав, — кивнул Витяня. — И тем не менее пока я жив. Так вот, случайно все, что происходит со мной в последние три месяца: что я выжил после тяжелейшего ранения, что не истек кровью на какой-нибудь мусорной куче, что я здесь, в Лондоне, а не в подвале Лубянки, что разговариваю с тобой, что я еще жив в конце концов, хотя существует четкое решение, что именно в этом я заблуждаюсь!..

— И где мы с тобой случайно встретились?

— В общественном сортире, в филиппинском бардаке, на стоянке такси, да где угодно! А ты, умная головушка, выслушав исповедь затравленного зверя и мгновенно просчитав ситуацию, решил посоветоваться со своим непосредственным шефом. Все складно, Стас, если, конечно, ты не решишься на какие-то сомнительные дополнения. Надеюсь, что я в тебя не ошибся.

— Это единственное, на что тебе осталось уповать.

— Как-то не верится, что и ты меня сдашь.

— На меня это похоже?

— Ты всегда был человеком, Стас. — Витяня положил руку на его ладонь. — И это выгодно отличало тебя от других лошадей в наших конкурирующих конюшнях. Сделай то, о чем я прошу. Это действительно важно для меня.

— Как мне найти тебя в случае чего?

— А эта информация может только осложнить твою жизнь, — улыбнулся Мишин. — В наши задницы намертво вшиты таймеры. Нас научили чувствовать время и автоматически определять, когда оно подошло. Я сам тебя разыщу, Стас. И именно в тот момент, когда почувствую, что эта квашня начала подниматься…

Март 1978 года

Генерал-лейтенант Степан Федорович Никифоров, шеф управления внешней разведки ГРУ, получил шифровку из Лондона после обеда. У Никифорова, работавшего в ГРУ больше двадцати лет, было железное правило, которое он не нарушал никогда: при любых обстоятельствах этот костистый, широкозадый, деревенского вида мужчина лет пятидесятивосьми — шестидесяти, с обритой наголо головой, широченными плечами, бычьей шеей, лихо перечеркнутой тремя глубокими складками, и выправкой воспитанника Суворовского училища обедал дома. Формальным объяснение его ежедневных отлучек на полтора часа — с 12.30 до 14.00 — была застарелая язва, требовавшая не просто домашней кухни, но еще и абсолютно спокойной атмосферы в момент принятия пищи. Главный гастролог закрытого военного госпиталя, обслуживавшего только аппарат ГРУ, подтвердил это предписание, и высокое начальство, которое, как и все военные, свято верило во врачебные диагнозы, покорно приняло систематическое полуторачасовое отсутствие на работе шефа внешней разведки.

На самом же деле Никифоров, вообще предпочитавший голод сытому желудку, нуждался не столько в диетических обедах своей супруги Таисии Ивановны, которые он поглощал с безразличием истинного военного, которому, по большому счету, абсолютно все равно, какое количество калорий, углеводов и белков он поглощает, сколько в ежедневном сорокапятиминутном дневном сне. Подремав на сытый желудок дома, Никифоров, вот уже много лет поднимавшийся с петухами, сразу же чувствовал себя полноценным человеком и мог засиживаться на работе до поздней ночи, не теряя удивительной работоспособности, которая приводила в искреннее восхищение даже тех его подчиненных и немногочисленных начальников, которые в душе недолюбливали придирчивого, педантичного и приставучего, как репей, шефа внешней разведки.

Шифровку, подписанную лондонским резидентом ГРУ Станиславом Волковым, ему принесли сразу же, едва только он вернулся на службу и, аккуратно развесив на плечиках серо-малиновую генеральскую шинель, опустился в кресло. Отдохнувшему и пребывавшему в этой связи в бодром рабочем состоянии Никифорову даже не понадобилось напрягать голову и сосредотачивать внимание — невзирая на беспрецедентное содержание шифро-телеграммы, переправленной в Центр по каналам специально разработанной системы, исключавшей даже теоретическую возможность обнаружения первоисточника, Никифоров тут же сообразил, ЧТО стоит за предельно сжатым и профессионально исчерпывающим текстом, стоило ему только окинуть цепким взглядом четыре ряда расшифрованных цифровых колонок. По-настоящему он задумался потом, когда отложил перфорированный по краям лист бумаги в сторону и откинулся в неудобном жестком кресле.