— И этот документ?.. — тихо спросил Андропов.

— Полностью идентичен тому, который лежит перед вами. Просто первый вариант составлен как протокол о намерениях, а второй является письменной формой обязательства строго придерживаться его.

— Где он будет храниться?

— Даже если я скажу вам это, господин Андропов, вы, по вполне объективным причинам, все равно будете не в состоянии оценить высочайшую степень тайны его сохранности.

— Но Брежнев может прожить дольше, чем вы предполагаете, — меланхолично улыбнулся Андропов. — Мало того, я могу умереть раньше него…

— Оставим эти вопросы господу Богу, под которым все мы ходим.

— А если то, о чем вы только что говорили, произойдет после очередных выборов в ВАШЕЙ стране? Если к власти придет другой президент, придерживающийся иных позиций?

— Сэр, — Генри Оушен резко вскинул голову. — Представляя в этой беседе президента США, я обращаюсь к вам от имени народа моей страны. Как вам должно быть известно, господин Андропов, в протоколе обращения к президенту отсутствует фамилия. Мы говорим просто: «Господин президент». И все.

— Дайте мне этот документ…

В течение последних пятнадцати минут Оушен во второй раз совершил процедуру с портфелем, подошел к Андропову и положил перед ним один-единственный лист бумаги. Окинув обязательство коротким взглядом, Андропов поднял голову. На его тяжелом, в резких складках, лице застыл немой вопрос.

— Что-то не так? — нахмурился Оушен.

— Если я не стану генсеком, это обязательство ничего не стоит?

— Совершенно верно, господин Андропов. — Кивнул Оушен. — Что вас, собственно, смущает?

— Я — профессиональный политик с тридцатилетним стажем, — глядя куда-то в сторону, мимо Оушена, тихо произнес Андропов. — И хорошо усвоил истину: в политике, господин Оушен, нет места благородству. Это противоестественно…

— Согласен, — кивнул американец. — Рано или поздно за все приходится платить.

— Так чем же придется заплатить мне?

— Памятью, господин Андропов, — твердо ответил Оушен. — Памятью о вас…

— Я не понимаю, — Андропов сконцентрировал наконец тяжелый взгляд на американце и коротким тычком указательного пальца поправил очки на переносице. — Я вас не понимаю!

— Рано или поздно, уже после нашей с вами смерти, этот документ или его устное изложение перестанет быть тайной. В этом и заключается главный риск, ваша единственная плата, господин Андропов. Потомки либо проклянут вас, либо назовут своим спасителем. Лично я верю во второе…

Андропов молча кивнул, обеими руками пригладил редкие волосы, затем засунул руку во внутренний карман двубортного синего пиджака, достал массивный «Паркер» с открытым золотым пером и, на секунду прикрыв блеклые голубые глаза, размашисто подписался.

Ни слова не говоря, Оушен протянул Андропову руку. Председатель КГБ медленно встал и пожал ее.

— Вам пора возвращаться, господин Андропов, — Оушен даже не притронулся к подписанной бумаге. Она так и лежала на полированной поверхности стола, как белый флаг капитуляции. — Мне бы хотелось сказать вам еще кое-что… Первое: постарайтесь не предпринимать ВИДИМЫХ контрмер против Цвигуна — им займемся мы, господин Андропов. Люди, которые с этой секунды будут активно задействованы в дезавуации вашего первого заместителя, не являются гражданами США. По условиям, которые поставил президент моей страны, ни один американец не имеет права и, стало быть, не будет участвовать в этой операции.

— Разумно, — кивнул головой Андропов. — О ком идет речь?

— Вы знаете этих людей, господин Андропов. Я не стану посвящать вас в детали операции, которая не имеет к вам ни малейшего отношения. Правда, должен сделать оговорку: ваше имя и карьерные притязания будут играть в этой операции роль символической морковки для кролика…

— Понимаю… — Андропов сложил толстые губы «сердечком», словно пробовал на вкус конфету. — Что требуется от меня лично?

— Безопасность этих людей — их личная проблема. Перед ними поставлена задача — выманить Цвигуна на такое поле, где этому господину будет очень трудно заниматься чужими проблемами. Но в случае, если эти люди каким-то образом окажутся в поле зрения ВАШИХ подчиненных, господин Андропов, знайте, пожалуйста: де- юре они выполняют наше задание, но де-факто — работают на вас. А точнее, — за вас…

— Они об этом знают?

— Они знают ровно столько, сколько им положено знать. В конце концов, речь идет о простых исполнителях. А простые исполнители, как вам наверняка известно, никогда не посвящаются в стратегическую цель операции. Есть тут, правда, существенный нюанс: эти люди работают, можно сказать, на чистой идее, за право вернуться домой, на родину, которое можете предоставить им только вы, господин Андропов.

— Мне кажется, я догадываюсь, о ком именно вы говорите…

— Тем не менее, чтобы исключить случайности, я назову их имена. Речь идет о заочно приговоренном к расстрелу за предательство подполковнике КГБ Викторе Мишине и сотруднице одной из московских газет Валентине Мальцевой.

— Старые знакомые, — пробормотал себе под нос Андропов и неожиданно широко улыбнулся. — Я вас понял. С завтрашнего утра они перестанут быть объектами преследования…

— Преследования КГБ, — уточнил Оушен.

— Другие спецслужбы я не курирую, — глядя в глаза американца, тихо сказал Андропов.

— Я рад, что мы с вами понимаем друг друга.

— Последний вопрос: в случае, если судьба сведет нас в несколько… иной обстановке, не попаду ли я в неловкое положение, обратившись к вам по имени Генри Оушен?

— Вы никогда не попадете в неловкое положение, сэр, — улыбнулся американец. В этот момент на лицо посланника президента США упал яркий сноп света, и Андропов впервые увидел, что его собеседник очень стар, что ему далеко за семьдесят. — В следующий раз мы можем встретиться — в случае, если я доживу, конечно, — только когда вы станете самым большим человеком в Кремле. Следовательно, по протоколу вам меня представят…

Март 1978 года

Самолет авиакомпании «SAS», совершавший регулярный рейс по маршруту Бонн-Копенгаген, приземлился на полосе номер 4 международного аэропорта столицы Дании точно по расписанию — в 11.10 по местному времени.

Витяня Мишин, облаченный в элегантный черный плащ с небрежно поднятым воротником, по-ковбойски сдвинутую к переносице широкополую черную шляпу, с дорожным саквояжем в правой руке, сдержано кивнул миленькой стюардессе, провожавшей пассажиров «Боинга» у выхода из самолета, и уверенной походкой преуспевающего бизнесмена, прилетевшего в датскую столицу по важным делам, проследовал через телескопический трап в выложенный розовым мрамором зал таможенного досмотра.

…Чисто символически пробежав пальцами по содержанию объемистого светло-коричневого саквояжа из добротной свиной кожи, невысокого роста усатый таможенник в эффектном синем мундире с золотыми позументами извлек довольно увесистую книгу в яркой суперобложке. Это было немецкое издание романа Уильяма Манчестера «Убийство президента Кеннеди».

— Ваша? — поинтересовался датчанин по-немецки, небрежно перелистывая книгу и не отрывая цепкий взгляд от пассажира.

— Моя.

— Вас интересует эта тема?

— А разве есть такие, кого она не интересует? — одними губами улыбнулся Витяня.

— Я несколько раз читал этот роман, — таможенник подался чуть вперед, будто хотел поделиться с Мишиным интимной тайной. — И все равно не могу поверить, что Освальд сделал это один, без посторонней помощи… Желаю вам приятно провести время в нашей стране, майн герр!..

Молча кивнув, Мишин аккуратно положил во внутренний карман пиджака синий с золотым тиснением паспорт гражданина ФРГ на имя Вернера Штрумпфа, прихватил саквояж и, не торопясь, направился в основное здание аэропорта, выглядевшее в эти утренние часы не особенно многолюдным.

Взглянув на часы, Мишин направился в бар, поставил у ног свой саквояж, взгромоздился на высокий табурет с удобной кожаной спинкой и заказал перно. Медленно потягивая напиток и держа под зрительным контролем участок вокруг бара радиусом примерно сто метров, Витяня вдруг вспомнил рассуждения таможенника и непроизвольно хмыкнул. То, что по версии Манчестера, писавшего свою книгу по заказу семьи Кеннеди, сделал 22 ноября 1963 года Ли Харви Освальд, не мог бы сделать никто на свете, даже специально обученный и натасканный на подобного рода делах профессиональный киллер. В памяти Мишина совершенно непроизвольно всплыла мрачная, обвешанная идиотскими пропагандистскими плакатами, комната для занятий в «вышке» — Высшей школе КГБ СССР, и лысая, как колено, голова Игоря Николаевича Серостанова, преподававшего курсантам премудрости древнего как мир диверсионного дела. Об этом человеке в «вышке» ходили легенды. Большинство курсантов, воспитанных на советской военно-патриотической литературе и видевших себя в недалеком будущем в самом логове коварного империалистического врага, где они — умные, натасканные, хладнокровные — будут совершать подвиги во имя родины, — были влюблены в Серостанова — старого, давно уже вышедшего на пенсию, нелегала, большая часть жизни которого прошла в коротких, «закордонных» вылазках, после которых, как правило, скоропостижно умирали враждебно настроенные к Советскому Союзу «вражеские» парламентарии, попадали в автокатастрофы «засвеченные» КГБ сотрудники западных спецслужб или «погибали на боевом посту» сотрудники КГБ, заподозренные начальством в двойной игре. Уже много лет спустя, пройдя примерно тот же путь, что и его наставник, Мишин неожиданно для себя вдруг осознал, что его любимый преподаватель в «вышке» был по сути дела хоть и весьма талантливым и по-своему одаренным, но тем не менее классическим бандитом, террористом, научившимся не видеть за коротким и святым для чекистов ленинской школы словом «оперативное задание» личность человека, которого ему надлежало казнить. Именно Серостанов как-то посвятил целых два академических часа детальному разбору убийства Кеннеди, доказав завороженным курсантам с помощью классной доски, огрызка мела и деревянной указки, что ни один человек в мире не способен под таким утлом и с такой скоростью поразить «движущуюся мишень». Он так и сказал тогда — «движущаяся мишень». Человек по имени Джон Фитцджеральд Кеннеди не интересовал его по определению. Как, впрочем, и весь остальной мир, кроме непосредственного начальника, от которого Серостанов получал приказы.