— Оно не нужно мне.

Вюнер помолчал, после чего негромко спросил:

— Что ты собираешься делать с посохом?

— Я выброшу его в самую глубокую расселину.

— Правильно, — согласился Вюнер. — Я поступил бы точно так же.

Скиф бросил на ученика мага взгляд, полный подозрения. Прежде Вюнер говорил несколько иначе. Впрочем, рано или поздно каждый должен осознать, к чему приводит ненасытная жажда власти. Скилл был рад, что Вюнер наконец понял это.

— Прощай, ученик мага, — сказал он. — Я советую тебе поскорее вернуться к людям.

— Прощай, отважный скиф! — торжественно провозгласил Вюнер и, наклонившись, принялся со стоном растирать израненные ноги.

Взявшись за обрывки узды Черного Ветра, Скилл повернулся и пошел прочь к Коридору, который должен был вывести его из дворца. Донесшийся сзади шорох он услышал слишком поздно, чтобы успеть обернуться. Вюнер ударил Скилла поднятым с пола ножом в спину — точно в то место, где за хрупким частоколом ребер прячется сердце. Так наносят удар люди, не убившие ни разу в жизни, но всю жизнь мечтавшие сделать это — выверенно, точно, резко. Нож должен был пронзить сердце Скилла, исторгнув из него смертельный фонтан крови.

Но Вюнер просчитался. Разве мог он подумать, что истрепанная рубаха, прикрывающая тощее тело скифа, есть не что иное, как броня, по прочности не уступающая кольчуге из стальных колец. Нож лишь толкнул Скилла вперед. Взревев от досады, Вюнер попытался исправить свою ошибку. На этот раз он метил в шею. Но Скилл уже обернулся и встретил Вюнера лицом к лицу. Ловко перехватив руку мага, он резко крутанул ее в сторону. Перекувырнувшись через голову, Вюнер шлепнулся на пол. До него не сразу дошло, что затея овладеть посохом провалилась. Когда же маг наконец понял это, его глотка исторгла хриплое рыдание — плач обманувшегося в своих надеждах человека. Тощее тело чародея забилось в истерике. Скилл, которого так и подмывало прикончить негодяя, трижды предавшего его, брезгливо сплюнул и пошел вон. Черный Ветер, пофыркивая, бежал следом.

Было утро, когда друзья очутились в пещере, из которой начали свое путешествие под землю. Скилл плотно затворил за собой каменную дверь, после чего, подумав, дважды провел лучом по стене. Стена содрогнулась и рассыпалась мириадом осколков, навсегда сокрыв вход в подземный мир.

А потом они стояли над пропастью, теряющейся далеко внизу. Скилл держал в левой руке верный лук, а правая — сжимала власть над миром. И не требовалось никакой Алой звезды, чтобы овладеть этой властью. Достаточно было силы, заключенной в посохе. Ведь великие цари завоевывали свои престолы лишь мечом и луком. Скилл же имел оружие, несоизмеримо более сокрушительное. Он мог стать новым Киром, мог стать во сто крат могущественнее Кира. Он мог все.

Скилл улыбнулся этим мыслям, уже однажды посещавшим его. Ему не нужна была власть над миром. Ему достаточно коня и лука, каких нет ни у кого в мире. Ему достаточно солнца, вышедшего из-за гор, которое он увидел первым среди людей. Размахнувшись, Скилл швырнул посох в бездонную пропасть.

В этот день погасла Алая звезда, так и не дозволив претвориться мечте очередного честолюбца.

В этот день Земля встретила Солнце.

В этот день на землю сошла весна.

Скилл улыбнулся яркому лику Ахурамазды. Недовольно заурчал желудок, напоминая, что пора бы и подкрепиться. С усмешкой прислушиваясь к этому бурчанию, Скилл ласково похлопал коня по упругой шее:

— Хоу, Черный Ветер!

Стоящие на холме всадники выглядели черными призраками на фоне диска пробуждающегося солнца. Их тени — шесть или семь — длинными мрачными кляксами распластались по росистой траве. И все живое, уже отошедшее ото сна, умолкало, очутившись в пределах этих зловещих теней. Испуганно прятались в свои норы юркие суслики, сжимались в робкие комочки степные птахи, забивались в заросли шипящие гады.

Всадники стояли недвижно, но вот один из них, выделявшийся средь прочих богатырской статью, махнул рукой. И вниз хлынула конная лава — бескрайняя и беспощадная. Словно хищный пожар, она рассыпалась по притихшей степи, наполнив ее дробным гулом копыт. Лава катилась на запад — туда, где белели в лучах солнца кибитки, несколько сот примитивных жилищ, служащих временным пристанищем кочевого племени.

Разбуженные грозным гулом, люди выскакивали из кибиток. Одни хватали оружие, другие спешно седлали коней, третьи бессмысленно метались по становищу. Жидкая цепочка защитников выстроилась по краю лагеря, готовясь дать отпор неведомому врагу. Тонко запели стрелы, одинокими штрихами расчертившие безупречно чистое небо. Идущие в атаку всадники не обратили внимания на эту мелкую неприятность. Лишь трое или пятеро выпали из седел, судорожно хватаясь пальцами за траву, прочие продолжали, разворачиваясь дугою, свой беспощадный бег.

Обитатели становища так и не сумели дать достойного отпора. Нападавшие захлестнули их, рубя кривыми мечами и нещадно расстреливая из луков. Пали на землю все те, кто вышел навстречу врагу. Были умерщвлены и те, кто пытался спастись бегством. Смерть не пощадила и прочих, готовых признать себя рабами. В живых не осталось никого: ни мужчин, ни детей, ни женщин. Умерли все.

Лава ушла дальше, на запад, оставив за собой пепелище, полное обугленных тел. Она устремилась к следующему становищу, а впереди катилась грозная молва о неведомых пришельцах, истребляющих все на своем пути.

— Что им надо? — спрашивали люди, поспешно сбирая нехитрый скарб в преддверии скорого бегства.

— Кто знает! — отвечали те немногие, кому посчастливилось чудом ускользнуть из-под не знающих жалости мечей и стрел.

— Добра? Рабов? Славы?

— Они не захватывают злато и серебро, не угоняют людей в рабство, не оставляют в живых никого, кто бы мог поведать об их страшной славе. Они просто идут, делая землю мертвой.

— Но почему?

Никто не знал, и лишь один, не то самый мудрый, не то попросту знающий больше всех прочих, предположил:

— Они боятся смерти.

Эти слова показались нелепыми, и все уставились на сказавшего их. Тогда он пояснил:

— Ужасаемые смертью всегда несут ее. Они дарят смерть другим, чтоб отвратить свою! И нет иных причин!

Сказавшему не поверили, а меж тем он был недалек от истины. Люди, вышедшие из солнечного диска, и впрямь боялись смерти. И потому они шли на запад — за солнцем, даровавшим им жизнь. Оно умирало на западе, а значит, именно там скрывалась тайна смерти и еще более великая тайна — бессмертия.

Останавливаясь на ночлег, люди молились солнцу и пускали стрелы в поглотившую его луну. А наутро они продолжали свой путь — крепко сбитые, широкоскулые, узкоглазые, с верной рукой и метким глазом. Они продолжали свой путь — бесчисленные, беспощадные и устрашающие. Они шли к дому, где умирает солнце, неся гибель всем тем, кто осмеливался — вольно или невольно — встать на их пути. В поисках вечной жизни они шли вперед черной, поглощающей жизнь волной. И казалось — никто и ничто не в состоянии остановить их. Никто и ничто.

Ибо не было на их пути гор, какие не может преодолеть конь, не было и лесов, пугающих диким зверьем, не было и рек, не подвластных ухватившемуся за конскую гриву кочевнику. Не было ничего!

А люди… Они не были преградой, ибо нужно иметь в сердце отвагу и величие, чтобы остановить стихию, большую, чем человек. Люди, стоявшие на пути неведомых кочевников, не имели ни отваги, ни подобающего величия. И потому никто не мог преградить путь ищущим вечно живущее солнце. Никто! Разве что одинокий воин, в этот миг лениво ковыряющий землю на одном из бактрийских полей.

Разве что…

Летнее солнце всегда паляще. Где бы оно ни светило — в жаркой южной пустыне или продуваемой колкими ветрами степи. Со стоном разогнувшись, Скилл отер ладонью пот со лба. Да, припекало сегодня не на шутку, совсем как вчера. И точно так, как вчера, ныла спина. Нелегко быть честным человеком, зарабатывающим на хлеб собственным потом, а не чужой кровью. Выпустив из рук тяжелую, словно налитую свинцом, мотыгу, Скилл принялся изучать свои ладони, что делал в последнее время нередко. Покрытые сочащимися влагой мозолями, они представляли собой жалкое зрелище, равно как и пальцы, от непривычной работы скрючившиеся и утратившие былую ловкость. И это всего лишь спустя месяц после того, как разбойник-скиф решил бросить свое опасное ремесло и заняться честным трудом. А попутно обзавестись семьей, как подобает каждому добропорядочному человеку. Всего лишь месяц! Что же будет, когда минует год!