Наставник в очередной раз свернул из главного коридора, устланного красным ковром, в неприметную боковую дверь. И вот его слова уже гулко отдаются под переходами узкой винтовой лестницы.

– Время будто сжалось! Чтобы успевать жить, нужно совершать значительно больше поступков и действий. Мы вынуждены, Леон, жертвовать какими-то нюансами. И в первую очередь – ритуалами. Увы.

Они спускались все ниже и ниже. По прикидкам Леона, это уже были подвальные помещения.

Наставник остановился на площадке, толкнул низкую деревянную дверь со стальными оковками.

– Таким образом, все, что с вами произойдет, это только остатки от былого роскошества церемонии.

У Леона забилось сердце. Он понял еще на кухне, когда Лакруа завел этот странный разговор, что жизнь в очередной раз сделала лихой поворот. Но и пожалуй, наставник был в этом прав, все развивалось слишком быстро.

Они прошли какой-то темный коридор и вышли в небольшую комнату без окон. Тут было довольно прохладно. Леон поежился.

Комната была проходной. Одна дверь вела на лестницу, с которой они только что пришли, а другой проем был завешен тяжелой черной занавесью. У стены на грубом каменном полу стояла деревянная, простенькая скамья. Свет внутрь проникал через отверстия, расположенные под самым потолком.

– Соблюдая формальности, я должен спросить. – Лакруа достал откуда-то черный широкий платок. – Согласен ли ты, Леон из Выселок, стать моим оруженосцем? Взвесь свой ответ. И либо отвечай, либо уйди прочь.

Леон почувствовал, как тяжелый комок поднялся откуда-то из живота к самому горлу.

Страх!

Это он рвется наружу, поднимается, давит на гортань! Леон даже почувствовал вкус. Кислый вкус страха. Такой постыдный, но такой знакомый.

Жизнь, какой бы трудной она ни представлялась, все же была… знакомой, накатанной, стабильной. Фехтование, кулачные бои, наука, подъем, завтрак, обед и ужин, кони, доспехи, караулы и наряды – это стало привычкой. Так же как когда-то были привычны ранние подъемы, уход за скотиной, помощь матери, отцу, забота о сестре, река, деревня.

И снова перед ним стоит паладин!

И снова все меняется.

И этот страх, такой знакомый.

Но если раньше решал кто-то другой, то теперь сам Леон должен сделать шаг. Шаг в будущее, в неизвестность.

Хотя полно? Есть ли у него выбор?.. Уйти?! Смешно…

И вдруг Леон понял, или ему показалось, за что он в свое время так искренне ненавидел паладинов! Они не спрашивали. Они просто меняли жизнь вокруг себя. И горе тому, кто оказался рядом. Вот о чем говорил тогда отец! За паладином идет смерть. И это не просто гибель, нет. Это смерть всего, что ты знаешь, что тебе известно, к чему ты привык. Твоей старой жизни. После этого уже ничто не будет прежним.

Леон понял, что все, о чем говорил его наставник по дороге сюда, сводилось к одной простой, короткой фразе, которую он слышал когда-то давным-давно. Когда был еще совсем другим.

«Прости меня, мальчик!»

За то, что меняю твою жизнь. За то, что не спрашиваю тебя, хочешь ли. За то, что ты нужен мне…

«Простишь, мальчик?»

– Да! – ответил Леон.

Лакруа кивнул. Медленно, словно за краткие секунды, он увидел все то, что творилось в голове у кадета. Увидел, понял и оценил.

Он протянул Леону платок.

– Завяжи глаза. Стань перед занавесью. Когда тебя позовут по имени, просто иди вперед и ничего не бойся. Тебе зададут вопросы. Отвечай честно.

И наставник ушел за портьеру.

Леон послушно подошел к занавеси. Оттуда ощутимо тянуло холодным, свежим воздухом. Завязал глаза и понял, что дрожит!

Ждать пришлось недолго.

– Леон из Выселок. Войди, – донесся громкий, хотя и чуть приглушенный голос.

Толстая и тяжелая занавесь скользнула по лицу. Леон вдохнул свежий, чистый воздух. Ему показалось, что он вышел на улицу из затхлого, душного помещения. Сквозь черный платок не проникал свет, поэтому Леон двигался осторожно, но твердо, памятуя слова Лакруа.

– Стой, – снова раздался все тот же голос.

Леон послушно остановился. Послышались шаги. Кто-то подошел сзади. Еще двое встали по бокам. Недалеко, но определить более точно не получилось. Прохладный ветер дул в лицо, шумел в ушах.

– Леон, кадет школы паладинов, веруешь ли ты во Всевышнего?

– Верую, – громко ответил Леон.

– Отрицаешь ли ты власть Бетрезена?

– Отрицаю. – Слова были обычными, но обстановка, эхо, ветер – все это наполняло их особенным смыслом и такой торжественностью, что по спине то и дело прокатывались мурашки.

– Знаешь ли ты о том, что предназначение каждого человека – сопротивляться воле демона Бетрезена?

– Знаю и сопротивляюсь.

– Все помыслы свои человек должен направлять на то, чтобы возвысить власть Всевышнего в этом мире и не дать миру впасть в хаос и разрушение. И если допустит человек к себе в душу Бетрезена, то сгорит его душа, а разум его будет пожран демонами страсти и порока, ненависти и вражды. А значит, должен такой человек умереть. Ибо лучше быть мертвым, нежели служить демону зла. Согласен ли ты с этим?

– Согласен.

– Если на землю нашу пришла смерть и разорение, если чужие племена топчут наши поля, если гибнут люди и реки полнятся кровью и все демоны хохочут от радости, то не должно нам сидеть по домам, закрывшись на засовы. Наш долг искоренять зло и гнать чужаков прочь, хотя бы и приведет это нас к гибели. Согласен ли ты погибнуть, защищая земли Империи, жизнь и право на нее?

– Да. Согласен.

– Нет власти превыше власти Всевышнего. Ему покоряются все. Но по правую руку от него сидит император, а значит, нет для нас власти иной, нежели власть Императора, ибо в нем воплощается воля Всевышнего. Знаешь ли ты это?

– Знаю.

– Готов ли ты служить императору до последнего вздоха?

– Готов!

К груди Леона прикоснулось что-то острое и холодное.

– Вот копье. И держат его шестеро. Имена им Страх, Боль, Смерть, Болезнь, Нужда и Голод. Готов ли ты пойти за своим господином, как верный оруженосец, если он пойдет против них? Готов ли грудью пасть на копье, коли таков приказ твоего господина?

– Готов!

Наконечник копья проколол кожу.

– Ну так иди!

Копье еще глубже вошло в тело, терзая плоть!

Но Леон все же сделал шаг вперед, надавливая грудиной на острие.

На какой-то миг давление усилилось, но потом оружие исчезло, и он едва не упал.

– Протяни свою правую руку, Леон из Выселок.

Леон вытянул руку. Чьи-то крепкие пальцы схватили запястье, закатали рукав рубахи. Кожи коснулось что-то холодное, и Леон понял, что это клинок.

– Пусть твоя кровь навеки вольется в колодец нашего братства и понесет свет истины в сердца людские.

Последовал короткий укол. Остро резануло, но нервное возбуждение погасило боль. По руке потекла кровь, показавшаяся Леону обжигающей.

К ране прикоснулось еще что-то, может быть, чаша.

– А ты, Тристан Лакруа, паладин, готов ли ты принять Леона из Выселок своим оруженосцем? Готов ли ты заботиться о нем, как подобает господину?

– Готов! – услышал Леон голос наставника. – И хочу этого.

– Тогда смешай свою кровь с его…

Послышался звук, будто ножом полоснули по шелку. Затем что-то полилось в чашу тонкой струйкой, и Леону показалось, что волосы на его голове встали дыбом. Кровь!!!

– А теперь ты, Леон из Выселок, выпей эту чашу. Чтобы кровь твоего господина стала твоей кровью. И чтобы его ноша сделалась твоей ношей. А его тяготы, уменьшились вдвое, потому что ты взял на себя половину. Пей!

В его ладони вложили чашу. Леон, дрожа всем телом, поднес ее к губам, наклонил. В рот полилось вино. С тонким железистым привкусом крови.

Леон допил до дна.

С его глаз сняли повязку. Прямо перед ним стоял Тристан Лакруа.

Леон встал на одно колено, наклонил голову.

– Господин.

– Встань, оруженосец. – Наставник наклонился и поднял Леона за плечи. – Встань! И иди теперь вместе со мной.

Люди, что стояли вокруг, закричали, зазвенели мечами. А на глаза Леона навернулись глупые слезы.