Малышня распаковала сумки. У кого-то были сухари. Краюха хлеба. Даже вареные яйца.

– Кто-нибудь взял котелок? – спросил Леон.

– А зачем? – после паузы поинтересовался Ленц.

– Нагрели бы воды…

– И так хорошо, – беззаботно махнул рукой Карл.

Он взял длинную палку и ткнул ею в костерок, который давал дыма больше, чем огня.

В тишине Леса раздалось злое шипение.

Ветви, которые рубил Карл, те самые, что истекали гадким соком и воняли, вдруг изогнулись, зашевелились, обхватили сук крепкими витками! Мальчишка закричал, отбросил палку и метнулся прочь.

За ним кинулась, побросав пожитки, остальная малышня. Леон отскочил в сторону и спрятался за дерево.

В костре трещали сучья, шипели, скручиваясь и переплетаясь, страшные ветки, превратившиеся в слепых, истекающих ядом змей.

– Я же говорил, говорил… – шептал Леон.

Он осторожно высунулся. Змеи-ветви изломали палку, которую Карл сунул в их клубок, и сейчас конвульсивно дергались, пытаясь выползти из огня. Однако, коснувшись снега, они замирали.

– Боятся холода… – догадался Леон и крикнул громче: – Не бойтесь! Они не вылезут.

Малышня потихоньку приблизилась. Омерзительно воняло горелым мясом. Кого-то из мальчишек, вдохнувшего жирного дыма, вырвало на снег.

– Пойдемте отсюда, – предложил Леон.

– Куда? – неожиданно зло спросил Карл.

– Домой, – пожал плечами Леон. – К родителям. Никто ничего и не узнает. Если сейчас вернемся. Скажем, что с горки катались. И все.

Он почувствовал, что малышня сейчас на его стороне. Им хватило.

– Черта с два! Я без зверя не вернусь. Как же наши мамы?!

Это был нечестный прием.

– Не найдешь ты никакого зверя. Он тебя сожрет.

– С чего бы это?

– Потому что ты маленький. – Леон ударил по больному.

– Я не маленький!

– Маленький, – повторил Леон жестко. – Тебя отец не пустил деревню охранять. А я со своим ходил. Понял?!

Карл наклонил голову, и Леон вдруг увидел, как побелели костяшки его пальцев, что сжимали нож.

Это было страшно.

И тогда в глухой, замерзшей тишине вдруг завыло! Заклекотало! Заверещало! Со всех сторон! Затрещали деревья! Захрустел снег!

– Бежим! – взвизгнул Леон и побежал, увлекая за собой детей. Побежал туда, где виднелись на снегу его следы. Домой! Домой!

Они неслись, петляя, как зайцы. Там, где не проскочил бы взрослый, дети ухитрялись пролезть, проползти. А следом за ними двигалось что-то огромное! Рычащее на все голоса, воющее тем самым тянущим душу воем, что каждый день слышался в деревне. Карл нашел своего зверя. И когда они выбежали, выкатились на лед реки, падая и раскрашивая снег кровью, Карла среди них не было.

Леон кричал. Метался по берегу, звал. Из разбитой губы текла не переставая кровь.

Но тщетно. Карл не вышел к реке. Он и еще двое. Мальчик и девочка. Та, которая сказала, что не боится.

Вой начал удаляться. Сдвинулся куда-то в сторону, ушел в глубь Леса.

На льду реки плакал Леон.

Произошедшее тяжело ударило по деревне. На людей как будто навалилось что-то неподъемное. Придавило к земле, согнуло, стиснуло со всех сторон, мешая дышать, лишая сил. Иногда казалось, что весны уже не будет. Что весь мир погрузился в белую унылую зиму.

Это было тяжелое время.

Солнце поднималось над горизонтом едва-едва. Показывало край, висело некоторое время словно в нерешительности и снова опускалось. Зверь в Лесу выл не переставая, близко-близко от деревни. Словно почуяв свежую кровь. От этого воя мама плакала по ночам, а отец сделался злым и раздражительным. Он целыми днями сидел в доме. У окошка. Ел сухари и запивал их какой-то мутной жидкостью, которую наливал из большой бутылки. Иногда он засыпал там же, за столом. Тогда Леон укрывал его овчиной и подталкивал под голову мягкие рукавицы.

В хлеву маялась скотина. Мать то и дело впадала в какое-то полузабытье. Сидела на лавке, как неживая, сложив ладони на коленях и глядя в пространство пустым взором. Из этого состояния ее могла вывести только сестренка. Когда маленькая начинала плакать, мать вздрагивала, бежала к ней на нетвердых, будто со сна, ногах. Кормить овец, корову и птицу она забывала. И Леон взял эту обязанность на себя.

Готовить еду ему тоже приходилось самому. Радовало только то, что родители были нетребовательны к еде.

Мать почти ничего не ела, а отец жевал то, что давали. Равнодушно.

В других домах было не лучше.

Отец Карла помутился рассудком.

Сначала он кинулся через реку. В Лес. Его пытались удержать, но он вырвался, принялся рубить деревья. Потом побежал в чащу.

Его не было два дня. Все уже подумали, что отца Карла нет в живых. Но он вернулся. Оборванный, с растрепанными седыми волосами. И совершенно безумный. Утверждал, что встречался с Карлом, что тот жив и здоров. Но ему никто не верил. Старушка-знахарка пыталась отпаивать его своими хитрыми травами, священник читал молитву. Но тщетно. Отец Карла носился по деревне. Иногда веселый и радостный, с цветными лентами, привязанными к палке. Иногда испуганный, злой. Он забросил хозяйство. Кто-то говорил, что его тело изуродовано. Рваные раны, страшные царапины, следы зубов, человеческих зубов. Что уж было с ним там, две ночи в Лесу, никто не знал. Леон даже боялся себе представить.

По пропавшим детям отслужили панихиду. Отец Тиберий стал так плох, что и стоял-то едва-едва. На службе он часто замирал, а очнувшись, смотрел тоскливо, будто видел в своем забытьи что-то печальное и неотвратимое.

Славко, брат Карла, из дома не выходил. Только один раз Леон видел его в окно. Маленький, бледный, с большими страшными глазами. Будто бы чуть светящимися в темноте. Или показалось?

Его мать появлялась на улице регулярно. Она ухаживала за мужем. Посещала церковные службы. Даже иногда улыбалась. Скромно, будто стыдясь своей улыбки. При этом женщина таяла на глазах, ссыхалась, худела. Ей пытались помочь те, кто еще сохранил какие-то чувства в этой отупляющей, воющей зимней ночи.

Через некоторое время она исчезла.

А еще через несколько дней к завыванию зверя прибавился еще один звук. Это отец Карла, безумный, заламывая руки, в одной холщовой рубахе, волок по снегу санки с мертвой женой. И выл, выл…

Рыть могилу в промерзшей земле не стали. Свезли на погост так. Спрятали в склеп и привалили дверь камнем.

Славко взял к себе отец Тиберий. Мальчишка помогал ему на службах и вроде бы выправился. Уже не смотрел так дико, по-звериному. Хотя никто не слышал от него и слова с тех пор, когда дети вернулись из леса. Вскоре в церковь перебрался и его отец. После смерти жены тихий, пугливый, он убирал снег на дорожках, что-то мастерил из дерева, подновлял стены. И молчал. Так же как его сын.

Его дом постепенно занесло снегом, крыша осела, провалилась. Будто и не было.

Однажды в деревню зашли волки. Никто не вышел, чтобы их прогнать. И казалось, звери ждали именно этого. Они разбрелись по улицам, осторожно ступая по свежему снегу и заглядывая в окна светящимися глазами.

Леон видел, как они принюхиваются к теплому воздуху из хлева. Слышал, как глухо рычат, слыша испуганное блеяние овец. Но выйти из дома не решился. Отец спал, уронив голову на руки. Мать сидела в сонном оцепенении. В доме было тихо, только потрескивали дрова в печи.

Волки были знаком. Страшным признаком того, что люди сдались. Перед зимой, смертью и зверем из Леса, которого на деле никто не видел, но зато слышал каждый. Своим воем он задул огонь в душах, выморозил их, лишил страсти, жажды к жизни. И волки чувствовали это.

Потому что больше всего животные боятся огня. Пламени костра или огня, горящего в сердце человека, не важно! А сейчас в деревне только пахло гарью…

Волки ушли утром. Но вернулись на следующую ночь. И снова ходили под окнами, подходя все ближе и ближе. Зло рычали. Метили заборы.

Солнце, точнее, тот его кусочек, что теперь поднимался над горизонтом, снова прогнало их. Но Леон знал – не надолго. Он осторожно вышел на улицу. Посмотрел на двор, испещренный следами крупных лап. Прошел в овин. Овцы испуганно жались к дальней стене. Корова, увидев его, замычала и опустила рога.