– У нас в кладовой произошла одна неприятность. И вам надо ликвидировать ее последствия. Все просто.

Он распахнул перед кадетами высокую квадратную дверь, взял со стены факел и двинулся внутрь.

– Прошу, прошу, – донеслось изнутри.

Леон с другими юношами пробрался внутрь.

Сундук зажигал факелы. В их неровном свете было видно, какой разгром царил в кладовой. Мешки с крупами, луком, какими-то сушеными плодами были свалены в кучу. Некоторые порвались, просыпав содержимое на пол.

Полки, расположенные вдоль стен, пахли свежей доской и смолой.

– Что тут произошло? Землетрясение?

– Это как раз не ваше дело, господа кадеты! – Сундук уходил все дальше по длинному коридору, в котором располагалась кладовая, заканчивающаяся свежей каменной кладкой через добрую сотню шагов.

Теперь, когда горели все факелы, помещение уже не казалось бесконечным, оно казалось просто огромным.

– Так. – Пузатый Сундук с трудом протиснулся к дверям, переступая через бесконечные мешки. – Задача очень простая и доступная каждому. Все мешки расставить по своим местам. Лук к луку, крупу. Чтобы вы не запутались, господа кадеты, вам будет помогать этот молодой человек!

Сундук показал на худенького поваренка.

– Он точно знает, куда какие мешки класть, однако сам не поднимет и одного. Все понятно? Вопросы есть, господа кадеты? Вот и хорошо. – Сундук хлопнул дверью.

Все молча уставились на поваренка.

– Ну… В общем… – Он прокашлялся. – Порванные мешки надо вынести наружу и перебрать. А остальные разложить по местам.

Он боязливо посмотрел на кадетов.

– Д-давайте начнем.

Таскать мешки было не сложно. Леону такая работа даже нравилась. Все просто, никаких тебе «Почему так толсто режешь сало?!» или «В ведре густо, в брюхе пусто». Таскай и все.

Хлипкий поваренок оказался парнишкой деловым и шустрым. Он шнырял между рослыми кадетами, ловко указывая, куда нужно положить тот или иной мешок, сверток или коробку.

Разнося тяжелые свертки, Леон подобрался к концу кладовой. Вплотную к каменной кладке. Там он обратил внимание, что стены, на которых устроены полки, иссечены чем-то. Будто кто-то рубил их топором или секирой. А может, когтями?

Что же тут было?

Что могло произойти под замком паладинов, в самом центре столицы? Чертовщина…

Подошедший Артур тяжело бухнул на пол мешок. Отдышался.

– Что тут?

Леон, ни слова не говоря, кивнул на стену и на борозды, уходившие куда-то за недавно положенную стену.

– Ух ты!

– А ты думал, почему тут полки новые и все вот так валяется? Странно, что вообще что-то целое осталось.

– Как ты думаешь, что тут было? – Артур осматривался вокруг, словно впервые увидел эту комнату.

Леон пожал плечами.

– Мыши?..

С бардаком, царившим в кладовой, кадеты справились за два часа.

После этого их разобрали по своим надобностям повара.

Леон и Артур были откомандированы на чистку лука в массовых масштабах.

Для человека, выросшего в деревне, это было сродни приятному отпуску, сын же барона заливался слезами, беспрестанно утирая покрасневшее лицо рукавом.

Леон улыбался.

– Я и не знал, что учеба будет стоить мне стольких слез, – стараясь дышать в сторону, промычал Артур.

– Это еще не самое страшное, – ответил Леон. – Вот когда мы будем его резать, вот тогда будет действительно грустно. Не грех и всплакнуть.

– О. Даже так.

Леон засмеялся.

– Лучше не думай об этом. Просто делай свое дело, и все.

– Хорошо. – Артур, вероятно, стараясь переключить собственное внимание на что-то другое, спросил: – А тебе было трудно вначале?

– Конечно. – Леон пожал плечами. – Вначале всем трудно. Когда я пришел в школу, я ничего не умел. Мои сверстники были для меня недостижимой величиной. Приходилось стараться в два раза больше, чтобы хоть как-то нагнать их. Я упросил своего наставника, и он помог мне получить дополнительные уроки фехтования, обращения с копьем и верховой езды. Лакруа сказал, что это будет мне дорого стоить. Не знаю, что он имел в виду, пока никто не явился за долгом. Учитель фехтования вместо меча брал в руки прут. И лупил меня им, если я открывался или был недостаточно проворен. Он сказал, что этот метод очень древний и для такой неотесанной деревенщины, как я, самый подходящий. Сейчас так уже не учат. Но хуже всего было с магией. Для меня по сей день это самая трудная наука.

– Твой наставник Тибальт Лакруа? – перебил Артур.

– Он. Его отряд подобрал меня там… – Леон почувствовал, как кольнуло что-то в груди, и перевел разговор. – Помню, когда у нас был первый бросок. Марш на Триэль. Сейчас это обычное дело… Но меня пришлось нести.

Леон засмеялся, вспомнив, как жалко он выглядел в мокром, пропотевшем гамбезоне, с криво сидящим шлемом и стертыми в кровь ногами.

– Паладины не могут оставить своего соратника, если он жив. И предпочитают не бросать, даже если он умер. Так что сержант признал меня раненным. Как же мне было стыдно, когда трое ребят из моей роты тащили меня, выбиваясь из сил… Но я не мог сделать ни шага!

– А что с тобой случилось?

– Удар. Почти то же самое, что было бы с тобой сегодня, если бы не пришел Прихлоп. Он сразу все понял. Умный. Так вот тогда мне было стыдно. Но потом, через полгода, когда уже я, в свою очередь, волок кого-то из новоприбывших на горбу во время марша через горы Сайкелана, я понял, что прежний мой стыд – это просто иллюзия. Каждого могут ранить, каждый может подвернуть ногу.

– Так уж и каждый.

– Каждый, – повторил Леон убежденно. – Этого нельзя стыдиться. Хотя, конечно, шансы у новичка всегда выше. Он еще не обучен. Но даже кадет, прошедший обучение, может совершить оплошность. В этом нет позора. Он в другом. И я это понял, когда волок того парня, сломавшего голень там, где прошли сотни человек, буквально на ровном месте. Позор для паладина – это бросить товарища. Подвести своих. Подвести Империю. Вот что важно! А сломать ногу может всякий.

Артур молча слушал.

– Знаешь, что было для меня самым трудным? – Леон усмехнулся.

– Что?

– Понять, что я теперь не один. Что я не сирота. Я слышал это много раз. От нашего капеллана, который рассказывал про то, что император – это наш отец, и что мы сыны своей страны, все, как одна большая семья. Но не верил. Это казалось мне глупостью. Но потом, это произошло не вдруг, нет, постепенно, я вдруг начал замечать за собой, что меняюсь. Я понял, что живу этим. – Леон обвел взглядом комнату, где они сидели, имея в виду весь замок, а может быть, и всю Империю. – Паладин не служит. Паладин так живет. Я думаю, твой отец это понимает. Поэтому ты тут, а не шляешься по улицам с алебардой на плече. Так что получается, что у тебя теперь очень большая семья.

И он почему-то снова вспомнил того паладина, что изменил его жизнь раз и навсегда.

«Прости! Прости меня, мальчик!!!»

– Когда-то я все это так ненавидел, – сказал Леон, но Артур его не понял.

К утру Леон начал неудержимо клевать носом.

Однако возможности прикорнуть где-нибудь в углу не представлялось.

Артур как мог старался взять на себя часть работы Леона, однако тот все равно несколько раз ронял котлы, слава Всевышнему, пустые, спотыкался и даже рассыпал миски по полу, чем вызвал крайнее недовольство старшего повара.

– Что, каши мало ел?! – осведомился тот, подойдя к двум кадетам. Двигался он тяжело, опираясь на палку, что заменяла ему ногу.

– Виноват. – Леон вытянулся.

– Не на плацу. – Повар ткнул его половником в живот. – Не спал?

– Не спал, – опустил голову Леон. – Из увольнения – в караул, из караула – сюда.

– По девкам, поди, бегал. – О старшем поваре говорили, что когда-то он жил далеко на Севере. Среди варваров. Бороздил моря, грабил торговые караваны и имел прозвище не то Кровавые Штаны, не то Квадратные Штаны, не упомнишь. Моряки часто лепили человеку самые невозможные клички, руководствуясь какими-то своими, удивительными морскими законами, так что все было возможно. Каким образом морской пират оказался на суше, да еще на паладинской кухне, никто не знал. Так же как и его настоящего имени. Звался повар просто – Сырник.