Думают, что уже кончаются беды. Но нельзя обессиливаться ложной надеждой. Еще велика злоба мира сего, и требуется добрый доспех, чтобы устоять. Мало одного терпения, нужна уверенность в правом пути. Душевное общение с друзьями много поможет улыбнуться и среди трудного часа.

Рассказывают, что некоторые люди в памятные дни ставят на стол приборы, за которыми трапезовали их далекие друзья. И в мираже общения посылаются сердечные пожелания. Вообразите, что никакие сношения не нарушены. Представьте, как постучится друг в сердце ваше. И найдите, найдите ласковое слово, чтобы достойно встретить близкодалекого. Не помешает Армагеддон этой ласке. Оздоровит пространство ваша преданность и крепкая дружба. Да будет вам всем хорошо!

Публикуется впервые

Хочется побеседовать со всеми ведомыми и неведомыми друзьями. Знаем, что большинству из вас, а вернее, и всем нам сейчас тяжко. Ваша Культурная работа как бы не нужна. Часто о ней даже и заикаться не приходится. Трудно и морально и денежно. Самые лучшие начинания — неуместны. Отчаиваются соратники. Проползает сомнение. Слова о лучшем будущем кажутся химерами.

По счастью, в глубинах сознания, внесрочно и неумолчно, звучит голос победы. Много вы передумали, много перечитали, много беседовали, чтобы вызвать и укрепить этот спасительный приказ. Восхищение, восторг, радость тоже должны быть приказаны себе. В этом твердом ведении скажутся познавания ваши, накопленные, собранные.

Приказ о радости вырастет из постоянного творческого делания. Будет оно или мысленное или действенное — безразлично. Важно, чтобы оно было, и тогда не обуяет вас отчаяние. Кто-то скажет — опять слова, а действительность больно ударяет нас. Того гляди и череп проломит! Для кого слова, а кому и утверждение. И если в таком утверждении встретимся, то вместо слов вырастут решения.

Об Армагеддоне достаточно слышали и потому нечего поражаться. Происходит сложенное человечеством. Гроза и ливень, и вихрь! Если над вами есть кровля — переждите. Не бросайтесь опрометью во тьму. Если бы мы могли по-прежнему общаться, многое могло быть обдумано на пользу общую. Но ненастье настолько велико, что общения прерываются.

"И это пройдет". Даже в трудные дни накопим и научимся. Среди накоплений будет ценным сознание о друзьях невидимых. Говорят, что и больным легче вместе. Так же и труждающимся легче сознавать о путниках на тех же путях.

О Культуре всегда уместно было мыслить, но теперь — особенно. Пусть даже о разных плоскостях ее думается. Все равно — лишь бы о строительстве, о познавании, о труде сознательном. По этому направлению все вы мыслите на разных наречиях, в разных странах.

Реальность, действительность зовет вас, и вы знаете, что добро едино во всем своем многообразии. К одному берегу пристанут труженики Культуры. Радостна будет встреча. Друзья, порадуемся!

(1941 г.)

"Из литературного наследия"

Не слишком ли много об американских "действах"? Но были письма, и хочется кратко сказать о сущности грабительства редчайшего. Хорш задумывает над Музеем тонко построенное мошенничество. Он вводит правительство в заблуждение и своею клеветою устраивает иск за какие-то налоги с сумм экспедиции, хотя всем ведомо, что экспедиционные суммы налогу не подлежат. Эти же экспедиционные суммы, да еще с процентами, Хорш требует себе обратно. В своей темной душе Хорш отлично знает, что он лжет и подделывает, но он настоящий американский гангстер. Он отлично знает, насколько низко грабить целую группу деятелей и выживать их из дела, ими же созданного, но кодекс гангстеризма торжествует. Находятся среди министров, которые по таинственным причинам надоедают судьям по телефону и требуют неправого решения.

Мало ли сказаний о судьях неправедных! Но особенно любопытно, что люди отлично знают, что Хорш жулик, понимают все его махинации и фабрикации и все-таки молчат. Является вопрос, возможно ли молчать там, где нарушается Культура, где могут быть вводимы в заблуждения молодые поколения? Не о себе пишу, но для тех, кто шатается под язвами клеветы. Только что о таких слышали из Чикаго и удивлялись этим неверам. Легко верят и вправо и влево, как гнилая тростинка сгибаются. Что же получится? Одни криводушничают. Другие промолчат. Третьи изобретут компромисс! Точно бы зло и добро могут в компромиссе ужиться. Образуются какието компрочикосы, вроде тех, которые уродовали детей, чтобы выгоднее на ярмарке продать уродцев. Сколько фабрик уродства существует, и вовсе не в темноте и в утайке, а на глазах у всех! Владычица цивилизация их бережет и оправдает за сходную цену. Мать Культура может проливать потоки слез, а владычица цивилизация хохотом встретит все попытки блага.

Был такой старинный романс, каждая строфа которого кончалась трагическим криком: "А она все хохотала". Вот этот хохот гремит по миру. Власти мира сего хохочут на всех снимках в цилиндрах и регалиях. Ведь хохот считается признаком успеха. И как далек он от светлой улыбки радости! Человек волен погрязнуть в любой мерзости. На то он имеет свободную волю. Но не имеет он права заражать молодежь. Даже против сифилиса и туберкулеза находят средства борьбы. Не пора ли найти сыворотку против злобной мерзости?

19 Февраля 1941 г.

"Из литературного наследия"

Выставка в Траванкоре. Для Государственного Музея "Шри Читралайан" приобретены мой диптих "Чаша Героя", "Вестник" и "Армагеддон". У Святослава: "Домой" (хорош лунный свет), "Гонец" (много движения и во всаднике и в туманах) и мой портрет. Уже три портрета в здешних музеях. В Аллахабаде — с книгой, в Бенаресе — рисунок, а теперь в Траванкоре — с камнем. Дома он назывался "Адамант". У каждого портрета было свое имя. В моем зале в Читралайан было десять картин, теперь еще три.

Елена Ивановна вдруг пожалела "Армагеддон". Считает очень удачным. Хотела бы видеть его дома. А тут — ушел навсегда, и даже фотографию не могли снять. Со многих не пришлось снять фото, а если и удалось, то уж очень плохие. Не передают соотношения тонов, так разве только очертания, да и те нередко искажаются. Пожалуй, и я пожалел "Армагеддон" 1940 года. Первая версия 1936 года попала в Монографию, а между тем вторая версия лучше. Остался эскиз пейзажа, но без толпы на переднем плане. Между тем протянувшаяся гидра толпы по линии была удачна, и огнистое небо удалось. Ну что же делать, пусть поживет "Армагеддон" у мыса Коморина. Таких далеких вестников уже не собрать ни на какую выставку.

Траванкор преуспевает. Махарани заботится об искусстве. Имеет чутье. Несмотря на войну собирается строить новую большую галерею для картин. Святослав делает проект. Если бы не война, то много культурных начинаний повыросло бы. Есть приглашение в Мадрас, в Гайдерабад (Деккан) и даже в Манди. Но война все удушает. Бодрятся. Делают вид, что наука и художество не страдают, а сами отлично понимают, как глубоко заполз червь удушающий. В Амритсаре Общество хочет издать мою брошюру "Радость искусства", но нет уверенности, что она состоится. Вот и из Коимбры и из Женевы нет вестей. Дошла парижская газета от середины прошлого Мая — истинно рекорд. "Нью-Йорк Тайме" не приходит. "Студио" не приходит. Может быть, тоже через десять месяцев дойдут? И какими мертвецами покажутся эти пожелтевшие осенние листья! Сколько чего произойдет! Живем в трудах.

24 Феврали 1941

"Из литературного наследия"

Пришло письмо от Конлана из Парижа. Обрадовались. Думали — будут новости. На конверте штемпель нечеток, но на письме дата — второе Июня прошлого года. Выходит, что письмо Конлана от шестого Июня мы получили в Июле, а письмо его от второго Июня дошло в конце Февраля следующего года. Рекорд! С такой корреспонденцией не продвинешься!