— Историк мог бы предсказать это, — заметил Ретиф. — Но я согласен с вами — существование под гнетом собственных тиранов всегда менее приятно, чем под эксплуатацией издалека.

— Точно! — закивал головой Принкл. — В случае с иностранцами, мы всегда могли получить некоторое облегчение, понося их действия, присущие их странному образу жизни — неуклюжий технический прием по отношению к своим соотечественникам.

— Но это еще не все, и это — не самое странное… — продолжал Дядя Винкстер, вытирая пену со своих усов и обращаясь к своему племяннику, спросил: — Все ли ты рассказал нашему благодетелю, парень?

— Нет еще, дядя, — Принкл повернулся к Ретифу. — Недавно, убирая крошки в столовой Ю.И.П., я услышал слово «твагг» от компании, тихо сидящей за столом, и навострил уши, желая разоблачить негодяев. Но мне удалось уловить только, что их шеф, этот бандит и негодяй Хубрик, воображая себя представителем Оберона, добивался аудиенции у его Превосходительства Посла Клаухаммера! Это меня так задело, что я решил предупредить их благородие об этом нахальном намерении, но нечаянно опрокинул чашку шоколада…

— Увы, мой племянник иногда бывает уж слишком несдержан, — вмешался дядя Винкстер, — хотя что мог сделать он один?

— По правде говоря, эта чашка упала на колени его Чести мистера Маньяна, — добавил Принкл. — К счастью, шоколад уже успел остыть.

— Печальная перспектива, — размышлял дядя Винкстер. — Эти мерзавцы будут главенствовать над нашим честным народом! Уж лучше бы вернулись Пятиглазые!

— По крайней мере, они установили надежный контроль над бездельниками, — сказал Принкл, — загнав их в холмы и пещеры.

— Что же до меня, так я считаю, что только твилпритты готовы принять на себя бремя управления этой чернью, как единственные благородные и добродушные существа.

— Не слушайте болтовню этого старого сыча, гигант, — пропищал голосок из—за соседнего стола. Маленький оберонец не более девяти дюймов ростом приветливо поднял свою унцевую кружку. — Мы, чимбериоты, природно благородны и самой судьбой предназначены главенствовать среди этих ничтожных скотов, извините за выражение, милорд.

— Уж не сверчок ли сидит где—то в щели? — громко спросил оберонец средних размеров с темными кругами вокруг глаз, сидящий за третьим столом.

— Даже пришельцам и тем ясно, что только чубы — законные наследники мантии старшинства. Наше правительство быстро бы положило конец этой болтовне!

— Ваше правительство!? — взвизгнул Принкл. — Только через мой труп! — и он в негодовании вскочил, разбрызгивая пиво и собираясь запустить кружкой в оскорбителя.

— Остановись, племянник! — дядя Винкстер удержал юношу. — Не обращайте на него внимания. Он — пьян!

— Я, пьян!? Ах ты старый пропойца! — вскричал чуб, переворачивая стол и хватаясь за рукоять своей футовой шпаги. — За это оскорбление ты расплатишься своей облезлой шкурой!

В тот же момент перелетев комнату, ловко пущенная кружка разлетелась на куски возле самого его уха, заставив его скрыться за ближайшим столом, заставив сидящих за ним вскочить размахивая кулаками.

— Джентльмены, помилуйте! — взвыл хозяин, укрываясь за буфетной стойкой, загроможденной оловянной посудой.

Ретиф одним глотком прикончил свое пиво и поднялся, возвышаясь над сражением, разгоревшимся у его ног.

— Благодарю вас, джентльмены! — прокричал Ретиф. — С сожалением оставляю вашу приятную компанию, меня ждет совещание в посольстве.

— Прощайте, сэр Ретиф, — прохрипел Принкл из—под стола, где он боролся со своим мохнатым противником. — Заглядывайте на кружку пива и дружескую политическую беседу!

— Спасибо, — ответил Ретиф, — когда на переднем крае наступит затишье, я непременно вспомню ваше предложение.

Когда Ретиф вошел в зал заседаний, некогда служивший стадионом и переданный Посольству Земли после освобождения Оберона, первый секретарь Маньян встретил его угрюмым взглядом.

— Наконец—то. Я уже начал думать, что вы задержались побесчинствовать с какими—нибудь проходимцами в вашей обычной манере.

— Совсем нет. То есть, как только мы начали бесчинствовать, я вспомнил о совещании и поспешил сюда. Кстати, кто такой Хубрик Грубый?

Маньян испуганно оглянулся.

— Что вы! Ведь это имя известно только в самых узких секретных кругах, — прошипел он. — Откуда оно известно вам, Ретиф?

— От сотен разгневанных туземцев. Видимо, они не знают, что это секретно.

— Тем не менее, посол будет неприятно удивлен, узнав об этом, — предостерег Маньян. — Однако, как ликуют туземцы, — продолжал он, прислушиваясь к громоподобному шуму на улице, — наконец—то они поняли, что мы их освободили от власти гроуси! Слышите их восторженные крики?!

— Что случилось, Вирбур? — спросил Маньян, обращаясь к военному атташе полковнику Седдисеру, опустившемуся в соседнее кресло. — Чем объяснить такой дискамуфляж под вашим глазом?

— Все очень просто, — пробурчал полковник, — меня ударил политический лозунг!

— Хорошо! — фыркнул Маньян, — но сейчас не время для сарказма.

— Лозунг, — подчеркнул Седдисер, — был вырезан на кожуре фрукта, пущенного со скоростью крикетного мяча.

— Я как раз видел этих трех разбойников, направлявшихся к посольству,

— приятным голосом заметил пресс—атташе. — Энтузиазм туземцев говорит за всеобщие выборы.

— Я думаю, самое время, — задумчиво сказал советник, — объяснить вам, что термин «политическая машина» не обязательно означает «средний танк».

Разговор за столом резко прекратился, когда в комнату вошел посол Клаухаммер — маленький краснолицый человечек с объемистым животиком. Он взглянул на сотрудников и жестом пригласил их сесть.

— Итак, джентльмены, — он оглядел стол, — о нашем прогрессе в подготовке населения к выборам доложите вы?

Наступила полная тишина.

— Ну хотя бы вы, Честер? — посол обратился к советнику. — Вы, кажется, взялись за организацию обучения парламентским процедурам этого сброда, то есть, я хотел сказать, — свободных граждан Оберона?

— Я попытался, господин посол, я пытался, — грустно ответил Честер. — Но они не совсем уяснили идею. Они просто разбились на партии и начали рукопашную за обладание креслом.

— А я так и не смог достичь прогресса в попытке растолковать им смысл выражения «один человек — один голос», — произнес политический офицер. — Они поняли основную идею, но сделали из этого странный вывод: одним человеком меньше — одним голосом меньше, — вздохнул он. Хорошо, что их было поровну, так что обошлось без потерь.

— Что же в отношении регистрации, Маньян? — крикнул глава миссии. — Вы тоже рапортуете о поражении?

— Не совсем, сэр. То есть, не о полном поражении, скорее, видимо, можно будет…

— Что!? — тон посла стал зловещим, — когда же, по—вашему, настанет подходящее время? Когда разразится катастрофа?

— Я бы хотел предложить закон, ограничивающий количество партий, — заторопился Маньян, — иначе мы не получим большинства…

— Это не выход, — заметил советник, — мы не можем позволить себе в это вмешиваться. Однако, если установить достаточно большой налог на голосование…

— Я не знаю, Ирван, — перебил его офицер—экономист, в расстройстве вороша свои жидкие волосы. — Мы должны решительно сократить ряды голосующих. Не вспомнить ли нам старые добрые законы? Ну, например, ограничить право голосования для тех, кто имеет дедушек? Или, наоборот, внуков? Или их обоих?

— Джентльмены! — посол резко прекратил их дебаты. — Посмотрим правде в глаза. Выборы превратятся в хаос—головоломку, если мы не примем действительно радикальных мер.. Ясно, джентльмены, что сейчас необходима политическая сила, способная вобрать в себя и использовать в своих интересах все противоборствующие стороны, а также соответствующую интересам Земли в данном секторе…

— Да, шеф, — произнес кто—то за столом. — Но кто совершит это чудо на Обероне, если все местные группировки встречают в ножи друг друга и все предложения Земли, как во внешней, так и во внутренней жизни?