А потом прошло еще несколько лет, и в 1830 году в России Александр Сергеевич Пушкин всё же написал свою «маленькую трагедию», которую он хотел назвать «Зависть», но потом назвал «Моцарт и Сальери». По словам Марио Корти, «очень скоро большинство исследователей убедились, что слухи об отравлении Моцарта капельмейстером Сальери не имеют под собой основания. Но многим все же очень хотелось верить в то, что Моцарт был отравлен»{332}.
Одним из таких «многих» оказался известный советский музыковед И. Ф. Бэлза[59], который в своей статье «Моцарт и Сальери (об исторической достоверности трагедии Пушкина)» написал: «Встречающееся иногда в литературе утверждение, что версия об отравлении Моцарта возникла только после этих признаний, глубоко ошибочна, ибо первое сообщение прессы о том, что Моцарт был отравлен, датировано 12 декабря 1791 года. Как известно, незадолго до смерти Моцарт сам сказал жене, что его отравили, и, судя по письму Констанцы, датированному 25 августа 1837 года, она не сомневалась в этом, считая, что убийцей ее мужа был завистник.
Первоначальная редакция пушкинской трагедии (одно время поэт предполагал дать ей название “Зависть”) или, во всяком случае, ее набросок относится еще к 1826 году. Следовательно, замысел пьесы возник вскоре после смерти Сальери, в годы, когда его признания в совершенном преступлении стали достоянием широких кругов европейской общественности»{333}.
И. Ф. Бэлза пишет: «Как известно…» Кому известно? И откуда взялась версия о том, что Моцарт сказал жене, что его отравили?
Ив Вюйтс рассказывает эту историю так:
«Одним прекрасным осенним днем Констанца отвезла его в Пратер, чтобы он развеялся и набрался сил. Они сели в удалении от всех, и Моцарт принялся говорить о смерти; он говорил, что сочиняет “Реквием” для самого себя. Слезы заблестели в его глазах, и он вдруг добавил: “Я чувствую, что мне недолго осталось. Меня точно отравили. Я не могу отделаться от этой мысли”. Эти слова тяжелым грузом легли на сердце Констанцы»{334}.
Заметим, что если даже эти слова были произнесены Моцартом, то в них не было и намека на Сальери. С другой стороны, 14 октября, примерно за десять дней до этого эпизода, Моцарт написал Констанце, находившейся в то время в Бадене:
«В шесть часов я поехал в карете за Сальери и Кавальери и отвез их в мою ложу. <…> Ты не поверишь, как они оба были любезны, как им понравилась моя музыка, и текст, и вообще всё. Они оба сказали, что это действительно опера, достойная быть представленной при самых важных событиях перед величайшими из монархов, и что они хотели бы слушать ее часто, поскольку никогда не видели более великолепного и чарующего спектакля. Он [Сальери] слушал и смотрел с величайшим вниманием, и, начиная с увертюры и до финального хора, не было ни одного номера, который не исторг бы из него “bravo” или “bello”. Они не прекращали благодарить меня за это удовольствие»{335}.
Как отмечает Ив Вюйтс, «энтузиазм, выражающийся в этом письме, настолько непосредствен, что в нем не обнаруживается ни зависти, ни злобы. Тот факт, что Моцарт пригласил Сальери, позволяет думать, что их отношения были, скорее, дружескими»{336}.
Впрочем, и уважаемый музыковед делает оговорку: «Мы не можем перечислить все источники, которые были доступны Пушкину, и вряд ли когда-нибудь будем в состоянии сделать это»{337}.
Очень интересно! Оказывается, вывод о виновности Сальери делается только на основании его собственных «признаний», сделанных неизвестно кому и никем не подтвержденных. Аргументация, прямо скажем, сомнительная…
В книге А. Д. Улыбышева «Новая биография Моцарта» читаем: «Если уж так нужно верить слухам, которые еще находят отголоски, то один из них отметился жутким действием — Сальери отравил Моцарта. К счастью для памяти итальянца, эта сказка лишена как оснований, так и правдоподобности, она так же абсурдна, как и ужасна»{338}.
Отметим, что Александр Дмитриевич Улыбышев — известный музыкальный критик, сын русского посла в Саксонии, много лет живший за границей. И книга его была издана на французском языке в 1843 году, то есть за 120 лет до выхода вышепроцитированной статьи о том, как признания Сальери «в совершенном преступлении стали достоянием широких кругов европейской общественности».
Еще раз для совсем непонятливых: версия об отравлении Моцарта Сальери НИКОГДА и НИКЕМ не была подтверждена. Сальери был осужден на основании непроверенных слухов, повторение и «творческое развитие» которых недостойны образованного человека.
Чтобы раз и навсегда покончить с этой нелепой версией, надо еще раз подчеркнуть, что у Сальери просто не было причин убивать Моцарта. Как мы уже наглядно показали, при жизни последнего его слава была более чем скромной и не могла сравниться с той, что пришла к нему уже после смерти. Конечно, в узких музыкальных кругах таланту Моцарта отдавали должное, но те самые «широкие круги европейской общественности» многие его произведения, сегодня считающиеся шедеврами, встречали более чем прохладно. Так что для Сальери, увенчанного всеми возможными регалиями и преференциями, Моцарт был величиной малозначимой. Соответственно, он просто никак не мог завидовать зальцбуржцу.
В связи с этим Эрнст Вильгельм Гейне специально подчеркивает, что «Моцарта преследовали в последний год его жизни такие неудачи, что, при всем желании, невозможно найти следов соперничества между ним и Сальери и уж совсем нельзя говорить о действительном мотиве убийства»{339}. Всё было с точностью до наоборот: страдающий от вечной нехватки средств Моцарт завидовал Сальери, чего он и не скрывал от своих родственников и знакомых.
Что же касается Сальери, то, будь он патологическим завистником, мир бы прежде времени лишился и других великих композиторов, которые, кстати, были его учениками: Бетховена, Листа и Шуберта, чей гений явно не меньшего масштаба, чем у Моцарта. Почему же он не заставил замолчать и их? Почему так усердно передавал им секреты музыкального мастерства и прославлял их творчество?
Возможно, незадолго до смерти Моцарт и сказал своей жене, что его отравили. Но эти слова композитора (если они, конечно, были сказаны!) конечно же следует понимать в иносказательном смысле, а именно: к безвременной смерти Моцарта привело безуспешное стремление добиться такого же успеха, как у того же Сальери, успешная судьба которого сильнее любого яда отравляла жизнь Вольфганга Амадея Моцарта…
И тут же, наверное, уместно будет сказать, что не было никакого таинственного «черного человека», который якобы день и ночь не давал покоя Моцарту, заказав ему «Реквием». Не было никакого, если верить Пушкину, «виденья гробового». И уж конечно, это был не Сальери.
Доказательству последнего утверждения целую статью посвятил Ален Дюо. Статья эта была опубликована 16 июля 2011 года в газете «Фигаро», и мы приводим ее практически без сокращений:
«Моцарт не получал от Сальери заказ на “Реквием”
Она была красива, даже очень красива — молодая жена графа Франца фон Вальзегг-Штуппах. У нее была бледная кожа, красные, как вишни, губы, большие ментательно-нежные глаза. Ее звали Анна, и ей было 20 лет. Ее муж, граф Франц, 28 лет, был без ума от нее. Он смотрел на нее, как курица на своих цыплят, он ловил каждую тень на ее лице, он любил гулять с ней в саду своего замка. <…> О нем говорили, будто он “взбалмошный” и “странный”, но все признавали за ним две страсти, управлявшие его сердцем и его существом: это были музыка и его молодая жена Анна.
