В конечном итоге оперу вообще исключили из репертуара.

Сюжет этой оперы, сходный с сюжетом одноименной трагедии Корнеля, был хорошо известен публике. Значит, дело было не в его недостатках, да и не в качестве музыки. Провал «Горациев» лишний раз показал, что трагедии с их героическим пафосом не слишком близки развлекательному музыкальному театру.

Кастиль-Блаз потом написал: «Акты “Горациев” были связаны интермедиями, походившими на хоры из греческих трагедий. Это новшество преуспело не больше всего остального»^{119}. А один из французских журналистов 7 декабря 1786 года отметил: «Французская галантность желает любви, спектакля, танцев, а это всё редко сочетается с историческими произведениями, где основу составляет суровый героизм»^{120}.

После провала «Горациев» удрученного композитора пригласил пожить в своем доме Пьер Огюстен Карон де Бомарше. К тому времени он уже был весьма популярен: комедии «Севильский цирюльник, или Тщетная предосторожность» (1775) и «Безумный день, или Женитьба Фигаро» (1784) сделали его, пожалуй, самым любимым писателем Франции того времени. Бомарше решил написать либретто для оперы «Тарар», первый вариант или, во всяком случае, первый набросок которого обычно относят к 1775 году «Быть может, я когда-нибудь огорчу вас оперой», — писал он в те дни.

В первом варианте «Тарар» был, скорее, комической оперой, причем с весьма откровенными шутками. Теперь проблема состояла в том, чтобы найти композитора. Говорят, что Бомарше очень хотел, чтобы музыку написал маэстро Глюк, которого он очень любил, и у них даже была на эту тему договоренность. Но время шло, Глюк не становился моложе, а потом и вовсе заявил, что у него нет сил для такой работы. После этого он порекомендовал Бомарше обратиться к Антонио Сальери.

У биографа Бомарше Фредерика Гранделя читаем: «В то время он жил в Вене и пользовался хорошей репутацией. Там у Сальери был лишь один соперник: Моцарт. За несколько месяцев до того, как Сальери получил предложение Бомарше, он присутствовал в Бургтеатре на триумфальной премьере “Свадьбы Фигаро”. Той самой “Свадьбы”, чью божественную музыку Бомарше услышит лишь в 1793 году. Услышит? Это только так говорится, потому что к тому времени наш герой уже был глух как тетерев. Увы! В Вене жил Моцарт, но Бомарше обратился к Сальери. Итальянский композитор <…> обладал дивным характером и оказался прелестным гостем в семье Бомарше. Антонио Сальери в сопровождении немецкого слуги, который отличался тем, что чуть свет был уже мертвецки пьян, поселился на втором этаже в доме на улице Вьей дю Тампль. Маленькая Эжени[37] тут же влюбилась в композитора: после обеда они забавлялись тем, что играли в четыре руки сонаты. Часов в восемь “знаменитый папа” или “прелестная мама”, как их называл Сальери, прерывали концерт словами: “Пошли ужинать, дети!” После ужина музыкант отправлялся “читать газеты в Пале-Рояль”; потом он возвращался, чтобы “отправить в постель немецкого пьяницу”. Потом Сальери ложился сам и тут же засыпал. Вставал он очень рано, “встречать рассвет доставляло ему божественную радость”. В десять утра “знаменитый папа” входил в комнату Сальери: “Он приходит ко мне, я пою ему то, что сочинил для нашей большой оперы, он аплодирует, ободряет меня, наставляет на путь истинный совсем по-отцовски…” Бомарше и в самом деле на свой лад участвовал в сочинении музыки, давая к каждому стиху крайне точные указания, которые должны были обуздывать вдохновение “милого Антонио”»^{121}.

Работа над совместным произведением шла у Бомарше с Сальери полным ходом. Впоследствии композитор тепло и даже несколько идиллически вспоминал это время, а также своего приветливого хозяина, который отечески заботился о нем.

Премьера оперы Сальери и Бомарше «Тарар» (Tarare) состоялась в Париже 8 июня 1787 года. 4 июня имела место генеральная репетиция. Она была «платной, и собрано было 5133 ливра»^{122}.

Действие этой пятиактной пьесы разворачивалось на экзотическом Востоке, в городе Ормуз. Жестокий Аксур, местный царь, вдруг возненавидел любимого всем народом полководца Тарара и приказал своим людям похитить его жену Астазию. После похищения Тарар узнал о коварстве Аксура и, переодевшись рабом, проник в его дворец. Там его схватили и стали готовить казнь. Но народ не дал погибнуть своему герою — он ворвался во дворец и спас Тарара с Астазией. В бессильной злобе Аксур заколол себя кинжалом, после чего народ провозгласил Тарара своим вождем.

Вроде бы сюжет незамысловатый, но в действительности эта пьеса задевала многие болевые точки предреволюционной Франции, причем делалось это настолько искусно, что зрители (как аристократы, так и революционно настроенные представители «третьего сословия») могли интерпретировать ее так, как им подсказывали их политические убеждения. Короче говоря, каждый находил в ней что-то свое, а посему неудивительно, что с небольшими переделками опера с успехом шла и при Бурбонах, и при Республике, и при Наполеона…

На премьере для сдерживания возбужденной толпы у входа в оперный театр были возведены специальные ворота, и четыре сотни солдат патрулировали окрестные улицы.

Премьера прошла с невероятным успехом.

Бомарше понимал толк в музыке и позже признавался, что считает за честь называть себя либреттистом Сальери. Он писал ему: «Если наш труд будет иметь успех, я буду обязан этим почти исключительно вам. И хотя скромность заставляет вас всюду говорить, что вы всего лишь мой композитор, я горжусь тем, что я — ваш поэт, ваш слуга и ваш друг»^{123}.

Кроме того, Бомарше написал о своей работе с Сальери так: «Я нашел в одной арабской сказке несколько ситуаций, вполне подходящих к “Тарару”; эту сказку я когда-то слышал в деревне. <…> Читатель увидит, что принадлежит мне, а что я взял из арабской сказки. <…> Но что не принадлежит мне совсем, так это прекрасная музыка моего друга Сальери. <…> Он имел мужество отказаться ради меня от множества музыкальных красот, которыми блистала его опера, единственно потому, что они удлиняли сцены и замедляли действие; но за эти жертвы его вознаградят мужественный и энергичный стиль, а также стремительность и гордый тон всего произведения.

Этот гениальный человек, лишенный признания после своей оперы “Горации”, заранее ответил на возможные возражения — моя поэма недостаточно лирична. Но мы не в этом видели цель, а лишь в том, чтобы сделать драматической музыку. Мой друг, говорил ему я, попытка смягчить мысли, изнежить фразы, чтобы сделать их более музыкальными, — вот что портит оперу. Попробуем поднять музыку на высоту нервной и интригующей поэмы; так мы придадим ей нужное благородство. <…> Эта амбициозная работа заняла у нас более года. И я говорю откровенно; я ни за что не согласился бы выйти из своего кабинета, чтобы делать с каким-либо ординарным человеком работу, которая стала, благодаря Сальери, отдохновением моих вечеров, а очень часто и сладостным удовольствием.

Наши споры, как мне кажется, позволили создать очень хорошую поэтику, предназначенную для оперы, ибо Сальери родился поэтом, а я — немного музыкантом. Возможно, мы никогда не преуспели бы без всего этого»^{124}.

Совместная работа над оперой оставила и у Сальери теплые и порой даже несколько идиллические воспоминания. Потом он часто мысленно возвращался в то время и поминал добрым словом своего приветливого и отечески о нем заботившегося хозяина. Интересно отметить, что как раз в эти месяцы Бомарше был вовлечен в очередной, на этот раз неудачный для него судебный процесс, а также в гигантское и крайне разорительное предприятие с изданием 71-томного собрания сочинений Вольтера. Но это не мешало его работе с Сальери, которая вызывала в Париже огромный интерес, искусно подогревавшийся самим Бомарше — он был еще и великим мастером саморекламы.