Уильям Стэффорд утверждает примерно то же самое: «“Разговорные тетради” Бетховена являются одним из нескольких современных источников распространения слухов. Карл ван Бетховен: “Сальери утверждает, что отравил Моцарта”. Антон Шиндлер: “Сальери снова очень плохо. Он стал совсем невменяемым. В своем бреду он заявляет, что виновен в смерти Моцарта и дал ему яд”»^{265}.

Итак, Антон Шиндлер. Вроде бы достойное свидетельство, ведь он был дружен с Бетховеном и даже работал его «тайным секретарем без оклада». Именно Шиндлер написал первую фундаментальную биографию Бетховена, в которой постоянно ссылается на свои беседы с композитором, зафиксированные в знаменитых «Разговорных тетрадях». Однако на Международном Бетховенском конгрессе, состоявшемся в 1977 году в Берлине, было доказано, что значительная часть этих «бесед» вписана Шиндлером в «Разговорные тетради» уже после смерти Бетховена с целью повысить свой авторитет. А это значит, что полного доверия Шиндлеру быть не может. Тем более в таких деликатных вопросах, как «признание» Сальери.

Еще по одной версии, запись о том, что Сальери перерезал себе горло, была сделана в ноябре 1823 года не Шиндлером, а публицистом Иоганном Шиклем[52]. Якобы он сообщал Бетховену: «Можно поставить сто против одного, что признания Сальери соответствуют действительности! То, как умирал Моцарт, подтверждает эти признания»^{266}.

Дэвид Вейс описывает эту весьма туманную историю следующим образом: «Друг Бетховена Иоганн Шикль сообщил глухому композитору последние новости, написав в его разговорной тетради: “В конце концов, Сальери сознался в том, что отравил Моцарта. В припадке раскаяния он пытался перерезать себе горло, но пока еще жив”. Бетховен написал в ответ: “Я по-прежнему не отказываюсь именовать себя учеником Сальери”. Иоганн Шикль ответил в разговорной тетради: “Пусть так, но могу побиться об заклад, что Сальери сказал правду. Почти все в Вене со мной согласны. Обстоятельства смерти Моцарта служат подтверждением признания Сальери”.

Бетховен сердито ответил: “Пустая болтовня! Сальери я обязан больше, чем кому бы то ни было”.

Иоганн Шикль продолжал: “Больше чем Моцарту?”

Бетховен ответил: “Когда я в нем нуждался, Моцарта уже не было в живых”»^{267}.

А вот слова Пьера Франсуа Пеша:

«Бетховен стал глухим, и восемь последних лет его жизни его разговоры велись письменно при помощи тетрадей, которыми легко было обмениваться. В ноябре 1823 года публицист Й. Шикль написал Бетховену в тетради № 95: “Можно ставить сто против одного, что, исходя из обстоятельств смерти Моцарта, признания Сальери соответствуют действительности”. Карл, племянник Бетховена, отметил в тетради № 125: “Сальери объявил, что он отравил Моцарта”, а 7 мая 1825 года, в день, когда Сальери избавился от страданий, он добавил: “Теперь с упорством говорят, что Сальери является убийцей Моцарта”. В тетради Шиндлер написал 25 января 1824 года: “Сальери снова очень плохо. Он не прекращает говорить, что виновен в смерти Моцарта. Это правда, он хочет ее сказать в своей исповеди. Всё получает свое наказание”. 23 мая 1824 года граф Дитрихштейн, друг Сальери, приказал допросить поэта Калисто Басси, который распространял поэму, обвинявшую Сальери в убийстве Моцарта»^{268}.

Как видим, опять одни предположения: «говорят», «можно ставить сто против одного», «обвинял»… Оказывается, кто-то даже знал, что несчастный Сальери собирался в будущем сказать в своей исповеди, что знать в принципе невозможно…

Удивительно, но никто ничего конкретно не видел. Что-то написал Антон Шиндлер или Иоганн Шикль — но присутствовали ли они при «признании» Сальери? Один из них утверждает, что Сальери не прекращает говорить, что виновен в смерти Моцарта. Но слышал ли он сам, что именно «не прекращает говорить» Сальери? Очевидно, что нет. Значит, он передавал это с чьих-то слов. Но, во-первых, тот же Антон Шиндлер известен как фальсификатор и сплетник с крайне сомнительной репутацией, а во-вторых, до сих пор никому не удалось установить, кому, собственно, Сальери признавался в убийстве Моцарта. Во всяком случае, санитары больницы, где находился Сальери в конце жизни, категорически отрицали этот эпизод. Они даже сделали по этому поводу официальное заявление. Вот оно:

Заявление это завершается постскриптумом такого содержания:

«Доктор Рерик, лечащий врач Сальери, подтверждает свидетельство двух санитаров»^{270}.

На наш взгляд, Сальери был очень тяжело болен, и если он и делал подобные признания, то в бреду. В самом деле, будь он в здравом рассудке, для чего ему было делать роковые признания? Совесть замучила? Но почему она заговорила в нем спустя тридцать с лишним лет?

Наконец, если Сальери отравил Моцарта, то почему для себя он избрал другой, более болезненный путь ухода из жизни? Принять «уже опробованный» яд было бы логичнее и проще[53].

Кстати сказать, музыкальный критик Гвидо Адлер, работавший профессором истории музыки в Венском университете, заявлял, что в одном из венских архивов ему удалось найти запись исповеди Сальери с признанием об отравлении Моцарта. Однако никто этой «найденной» записи так и не видел… И это — не говоря уже о том, что существует такая вещь, как тайна исповеди, обязательная для каждого католического священника.

Подобные заявления (а точнее — сплетни) и стали причиной последующих спекуляций о том, что Сальери якобы убил Моцарта.

Вот лишь несколько примеров:

Лев Шестов:

«Каин <…> поднял руку на родного брата — ему казалось, что он совершил убийство во имя справедливости. <…> И в наши дни Сальери повторил преступление Каина и отравил своего брата и благодетеля[54] Моцарта»^{271}.

Мишель Хофманн:

«Моцарт умер через два месяца. <…> Главным соперником Моцарта в Вене был Антонио Сальери (1750—1825), который на смертном ложе, как утверждается, обвинил себя в том, что отравил автора “Дон Жуана”»^{272}.

В. С. Непомнящий:

«Многих он считал своими врагами и многих хотел отравить, но берег яд на будущее, для злейшего врага. Сальери отравил Моцарта, но с той же легкостью он мог бы отравить самого себя»^{273}.

Джон Эмсли:

«У Сальери был нервный срыв осенью 1823 года в Венском главном госпитале, где он признался, что убил Моцарта»^{274}.