Делегация разместилась на советской партийно-правительственной даче в районе Ленинских гор, недалеко от посольства КНР. Всем, в том числе Дэну, здесь понравилось: место тихое, в лесу. Но делегаты тут только отдыхали, рабочие же заседания проводили в посольстве, поблизости от телефонов, связывавших их с Пекином и подальше от подслушивающих устройств, которыми, как они логично предполагали, была оборудована дача. С русскими встречались в Кремле, будучи настроены по-боевому. «У нас по всем вопросам есть позиция, так что не будем бояться и смело ринемся в бой!» — записал в своем дневнике Ян Шанкунь45.
В течение шести дней (с 17 по 22 сентября) китайцы пять раз встречались со все тем же Михаилом Андреевичем Сусловым и его товарищами (советская делегация состояла из десяти человек, включая членов Президиума ЦК КПСС Фрола Романовича Козлова и Отто Вильгельмовича Куусинена, кандидата в члены ЦК Петра Николаевича Поспелова, а также заведующих отделами Центрального комитета Бориса Николаевича Пономарева и Юрия Владимировича Андропова). Очевидец вспоминает: «В то время Дэн Сяопину было 56 лет, но выглядел он очень молодо. Небольшой ростом, но широкий в плечах, он был крепок телом и полон энергии»46. Дэн излагал претензии в соответствии с сентябрьским ответом на 68-страничный документ ЦК КПСС, Суслов же следовал линии своей партии. Так, Михаил Андреевич заявил, что советские специалисты выехали на родину только потому, что не могли работать в той атмосфере, которая была создана «большим скачком», а потому вину за их отъезд несут сами китайцы. Дэн отвечал, что к специалистам отношение было самое хорошее, и, в свою очередь, «совершенно спокойно, но жестко» атаковал: «Вы в одностороннем порядке аннулировали договоры. И чего в конце концов достигли? Не только нанесли огромный ущерб нашей национальной экономике, но и серьезно охладили чувства китайского народа. Вы не должны быть в этом вопросе близорукими, нужно придерживаться исторического подхода!»47
Во время речи Дэна все советские делегаты шумно выражали негодование, а «усатик» Пономарев (так за небольшие усы китайцы называли его между собой) несколько раз нервно стучал карандашом по столу. К чести Суслова, правда, надо сказать, что он в конце концов предложил прекратить полемику «без всяких условий», на что Дэн, не имевший на то указаний Мао, ответил: «Это можно. Прекратить несомненно можно, но есть одно условие: вы сначала должны признать, что ошибались. Ведь вы нас и так и сяк поносили, а мы вам ничего не отвечали, так разве это справедливо?»48
В общем, взаимопонимания достигнуто не было. Однако после завершения переговоров руководство советской компартии устроило прием по высшему разряду — в Екатерининском зале Кремля. Один из переводчиков Лю Юэжань рассказывает: «Помню… были Хрущев и остальные члены Президиума. Хрущев сел рядом с Дэн Сяопином. Прием начался после того, как журналисты сделали фотографии. Хотя Хрущев и изображал на лице обычную улыбку, выражение глаз у него было суровое. И действительно, во время перерыва, начав с албанских дел, он хотя и не напрямую, но атаковал КПК. Дэн Сяопин был человеком прямодушным, а потому, посмотрев в упор на Хрущева, сказал:
— Албанская партия труда — маленькая партия, но она может сохранять независимость и самостоятельность. Вы же должны побольше уважать других, не надо ни на кого оказывать давление.
— Это не только вопрос разногласий между КПСС и КПК, — повысил голос Хрущев, лицо которого стало наливаться краской. — Они взяли у нас золото и зерно, а в ответ обругали нас.
— Оказание помощи — это пролетарский интернациональный долг. Помощь оказывается не для того, чтобы контролировать и вмешиваться во внутренние дела. Вы помогаете, и вам помогают! — твердо ответил Дэн Сяопин»49.
Но Хрущев не успокоился и продолжал злобно нападать на Дэна. То и дело опрокидывая рюмку, он говорил, что китайцы непоследовательны в вопросе о Сталине: сначала поддерживали борьбу с культом личности, а теперь — нет, заводил разговор о Гао Гане: «Гао Ган был нашим другом, а вы его уничтожили, это недружественный акт по отношению к нам, но он [Гао Ган] все равно остается нашим другом!» — после чего переходил к Молотову: «Разве вам не нравится Молотов? Ну так и забирайте его себе, мы отдадим его вам».
В конце концов, поведя мутными глазами, он набросился на Кан Шэна:
— Статья «Да здравствует ленинизм!», опубликованная в Китае, с нашей точки зрения, ультралевацкая. Эти штучки вышли из-под твоего пера! Это ты проводишь левацкий догматизм!
Сухой и желчный Кан Шэн презрительно ухмыльнулся:
— Вы мне приклеили ярлык левого догматика. Я вам дарю ярлык правого оппортуниста.
Хрущев опешил, но потом поднял рюмку:
— Ну и ладно! Давайте тогда выпьем за наше обоюдное здоровье. До дна!50
Двадцать третьего сентября китайская делегация вернулась на родину, и Дэн доложил Мао и другим членам Постоянного комитета о ходе переговоров. Он считал, что «вопрос отношений КНР с СССР — не большой и не маленький. Не большой потому, что из-за него небо вряд ли обрушится, а не маленький потому, что действительно касается ряда принципиальных моментов… Если они сделают шаг [навстречу], то и мы сделаем, но если они сделают только один шаг, мы ни в коем случае первыми не сделаем следующий шаг»51.
Тридцатого сентября во главе новой делегации он вновь улетел в Москву — на этот раз для участия в редакционной комиссии представителей двадцати шести коммунистических и рабочих партий, разрабатывавшей итоговый документ для намечавшегося в ноябре в Москве совещания восьмидесяти одной «братской» партии. Но неспособность Дэна и Суслова (а по сути Мао и Хрущева) преодолеть разногласия сказалась и на работе редакционной комиссии. Представители двадцати шести партий, и прежде всего Компартии Советского Союза и Компартии Китая, согласовывали чуть ли не каждое слово. Но Дэн не унывал. Действуя в полном соответствии с инструкциями своего вождя, он был абсолютно спокоен52. И даже острил, веселя членов делегации.
— Эй, Чжан И, — обратился он как-то к жене посла Лю Сяо, — ты знаешь историю о том, как «кролик съел курицу»?
— Что? — удивилась Чжан. — Кролик?
— Да, — сказал Дэн. — Эта история произошла в тридцатые годы с Лу Диньи[70].
— В Яньани? — спросил кто-то.
— Мы в Яньани не выращивали кроликов, в Яньани мы делали доклады. Так вот Лу как-то выступал о Троцком [Толоцыцзи]: такой он, сякой. А говорил он на диалекте уроженцев города Уси [провинция Цзянсу], вот беда! И все время у него выходило «Туцзы чи цзи» [ «Кролик съел курицу»]. После доклада мы, несколько товарищей, никак не могли поверить, что кролик съел курицу, ну прямо как сейчас Чжан И, и, выйдя из зала заседаний, спрашивали друг друга: «Как такое может быть? Как кролик съел курицу?»53
Слушая эту и подобные истории, все хохотали и после таких разговоров готовы были к новой борьбе со скучным Сусловым.
В конце концов ценой невероятных усилий комиссия двадцати шести смогла более или менее согласовать «Заявление Московского совещания», которое должны были подписать в ноябре представители восьмидесяти одной партии. 23 октября Дэн отправился в Пекин, чтобы доложить обстановку, а уже 5 ноября вместе с Лю Шаоци, назначенным Мао главой делегации на Московском совещании, вновь улетел в столицу СССР. Теперь уже — заместителем Лю. Остановились они все на той же даче на Ленинских горах. Лю Шаоци плохо себя чувствовал и к изматывающей полемике с Хрущевым был явно не готов. Стремительное ухудшение советско-китайских отношений крайне угнетало Лю: оно задевало его лично. Дело в том, что его старший сын Лю Юньбинь (от бывшей жены, казненной гоминьдановцами в 1934 году[71]) с пятилетнего возраста (с 1930 года) жил, учился и работал в Советском Союзе, где после окончания МГУ женился на русской девушке. У Лю в Москве росла внучка, и ее судьба не могла не волновать Председателя КНР: Лю был человеком чадолюбивым. Вот почему в тот приезд он подолгу бродил один в лесу около дачи и беспрерывно курил одну сигарету за другой. Он и так-то был человеком замкнутым, а тут совсем стал угрюмым.
